Политика в университете: из российской и американской практики

• Лозунг "Университет вне политики" – это уже политический лозунг.
• Когда преподаватели и студенты оказываются вместе на акции, например, в защиту политзаключенных, это продолжение того, что они делают вместе в аудитории.
• В России то, что мы называем "политикой", – это на самом деле обычная естественная борьба людей за справедливость, против жестокости, за человеческое достоинство.
• В Америке проблемы с тем, кого пригласить в университет, какую статью читать и так далее, бывают, но они другого порядка. Например, фракция студентов выступает против того, чтобы спикер пришел на кампус, потому что "мы эти ценности не разделяем".
• "Нет, я не боюсь отчисления. И даже если меня отчислят, это будет такой скандал, что все пожалеют об этом". Действительно, страх не в том, что отчисление возможно, а скорее в том, что ты останешься один.
• В Америке отношения обусловлены тем, что мы платим за обучение деньги и наши деньги куда-то идут, поэтому студенты могут влиять даже на инвестиции университета.
• Власть переходит границу справедливости, истины, попирает самые главные вещи, в том числе и те, которым мы служим в университете.

Тамара Ляленкова: Так получилось, что начало учебного года связано с политическими событиями – из-за летних задержаний и арестов студентов, акций в их защиту и попыток академического сообщества понять, каким образом университет в России может сохранять политический нейтралитет.

У меня на этот счет есть некоторые сомнения, которые мы и обсудим с преподавателем Борисом Никольским, студенткой Калифорнийского университета Ревеккой Гершович и Марией Меньшиковой, она представляет редакцию студенческого интернет-издания Doxa, которому на прошлой неделе запретили участвовать в университетском мероприятии по вполне политическим соображениям.

Тамара Ляленкова: Примеров того, как политика вытесняется из университетов, достаточно. Есть недавняя история, связанная с РГГУ и с Московским педагогическим государственным университетом, когда администрация вузов прямо говорит о том, что участие студентов в протестных акциях "может отразиться на их судьбе".

Маша, возможно, дел в том, что политика студентами и преподавателями понимается по-разному? Может быть, для студентов политика – это возможность отстаивать публично свое мнение и таким образом влиять на ситуацию, а для преподавателей любое публичное выступление автоматически переходит в разряд протеста против нынешней власти? Может быть, надо вначале о понятиях договориться?

Мария Меньшикова: Лозунги "Университет вне политики", "Вышка" вне политики" – это уже политические лозунги. Это уже попытка переопределить, что такое политическое, что такое политика (чему как раз учат в университете). Довольно странно, когда ректора университетов, верхушка сообщества, университетские чиновники пытаются навязать этот лозунг в расчете на то, что мы примем его как нечто само собой разумеющееся.

Тамара Ляленкова: Но есть и другого рода разногласия. Борис, когда обсуждали в группе Декларацию преподавателей и студентов, возникла дискуссия по поводу того, что это борьба не политическая (речь шла об акции в защиту политзаключенных), а нравственная. И тут преподаватели заспорили, что сегодня является политическим, а что нравственным. Такого рода разногласия влияют на солидарность?

Борис Никольский: Эта проблема выявилась, когда мы стали обсуждать Декларацию в фейсбуке с некоторыми моими коллегами, которые подписали письмо о том, что университет должен быть вне политики. (Письмо появилось в ответ на политические акции в Москве в конце июля – начале августа, когда стало известно, что в акциях участвовало много студентов).

И в какой-то момент мы поняли, что мы расходимся в самом определении того, что значит слово "политика". Потому что в западном понимании "политика" обозначает борьбу за власть разных политических сил и, наверное, имеет смысл такого рода политику выносить за пределы университеты. Поскольку она, на самом деле, может разделять преподавателей, студентов.

Но в нашей стране такого рода политики вообще нет. В России то, что мы называем "политикой", – это, на самом деле, обычная естественная борьба людей за справедливость, против жестокости, за человеческое достоинство. Все это началось с обмана властями москвичей, когда их подписи были признаны недействительными. Собственно, все движение, которое сейчас принято называть политическим, это, конечно, не борьба каких-то политических сил за власть. Это борьба за справедливость против жестокости и за освобождение невинных людей, которые оказались за решеткой.

Из Декларации преподавателей и студентов:

Наша страна находится на исторической развилке. Либо она и дальше пойдет по пути репрессий, либо обратится к законности. Мы видим необходимость перемен, верим в то, что они возможны и в важность той роли, которую может сыграть каждый из нас. Мы также видим распад общественных институтов в нашей стране, где граждане не могут надеяться ни на суды, ни на профессиональные союзы, ни на свободные выборы. Высшая школа призвана стать одним из объединяющих начал в борьбе за справедливость и гражданское достоинство.

Журналу DOXA запретили участвовать в акции поддержки Егора Жукова

Запрещенная акция журнала DOXA на Дне Вышки

Тамара Ляленкова: Ревекка, вы понимаете, о чем мы говорим, если посмотреть на это с позиции студентки из Сан-Диего?

Ревекка Гершович: Я не знаю, могу ли я стоять на позиции студентки исключительно из Сан-Диего, потому что все-таки в "Вышке", в РГГУ

учится очень много друзей. Но у меня у самой часто возникают вопросы – насколько должен быть университет в политике, что такое политика, что мы под этим подразумеваем.

Потому что есть политика разного уровня: на федеральном уровне, на региональном или городском, а есть политика на университетском уровне. Политическая идея федерального уровня влияет на внутриуниверситетскую политику, и напрямую – на климат университета.

Тамара Ляленкова: В Калифорнийском университете в Сан-Диего политика может оказаться в том же контексте, что и в России? Например: может ли студенческая организация пригласить на дискуссию спикера, которого администрация не хотела бы видеть в аудитории, или собирать подписи на университетском мероприятии в защиту арестованного студента?

Ревекка Гершович: Такое может быть. В Америке проблемы с тем, кого пригласить в университет, какую статью читать и так далее, бывают, но они другого порядка. Вполне себе норма – пригласить политического деятеля. Но часто бывает, что, например, фракция студентов выступает против того, чтобы он пришел на кампус, потому что "мы эти ценности не разделяем. Только через наш труп". Но, в принципе, идея – приглашать оппозиционных политических деятелей или не оппозиционных, или вообще каких-то политических деятелей – общепринята.

Тамара Ляленкова: То есть студенты могут не захотеть с кем-то встретиться, но если они захотят кого-то пригласить...

Ревекка Гершович: Например, может быть такая ситуация, что университет сильно либерален, в нем есть большое профеминистское сообщество, которое будет выступать против профессора, известного своими сексистскими высказываниями. Из-за этого может разгореться большой скандал. Но не бывает такого (во всяком случае, я не слышала), чтобы пригласили кого-нибудь политического деятеля, а причиной, почему его не захотели в университет пускать, была его роль в политике.

Опрос. Боятся ли студенты за свою учёбу, выходя на акции протеста?

Опрос московских студентов: Вы согласны снизить свою гражданскую активность, чтобы не вылететь из университета? Для вас важна политическая активность университета?

Тамара Ляленкова: Есть такая российская особенность (во всяком случае, так утверждают социологи) – учеба в университете здесь не воспринимается как приобретение навыков и знаний, которые ты потом можешь продать на рынке труда. Для российских студентов учеба в университете – это продолжение жизни, а не приобретение профессии. И российские студенты подтверждают это, когда говорят про ощущение общности. Возможно, принадлежность к конкретному сообществу, авторитетному университету дает ощущение защиты в мире, где защиту негде искать.

Мария Меньшикова: Я думаю, что это очень важное ощущение, которое появилось у многих именно этим летом. И надеюсь, что это ощущение реализуется в какие-то новые общности, которых у нас пока еще нет или которые только начинаются (нашему журналу DOXA всего два с половиной года).

Очень показательно, что студенты говорят: "Нет, я не боюсь отчисления. И даже если меня отчислят, это будет такой скандал, что все пожалеют об этом". Действительно, страх не в том, что отчисление возможно, а скорее в том, что ты останешься один.

Есть положительный пример, когда "Вышка" обещает, что "Егор Жуков продолжит обучение, правда, мы не пока не знаем – как, но он все равно его продолжит", и отрицательный, когда ректор МГУ Виктор Садовничий собирался внести поправки в устав университета, чтобы иметь возможность отчислить Азата Мехтахова. В итоге они были отклонены благодаря общественному вмешательству.

Тамара Ляленкова: Итак – общественное мнение против установок университетской администрации. Понятно, что в России академические свободы – не очень естественная вещь, поскольку изначально университет был императорский и заточен под государственную службу.

Ревекка, могут американские студенты повлиять на устав университета?

Ревекка Гершович: Безусловно – да! Надо понимать, что в Америке образование по устройству более разнообразное, чем в России. Как правило, в университете прописаны какие-то демократические институции о том, как студенты могут влиять на устав университета.

Второй важный аспект – все студенты в Америке платят за обучение. Поэтому заключается определенный контракт. Часто отношения обусловлены тем, что мы платим деньги, и наши деньги куда-то идут, поэтому студенты могут влиять на инвестиции университета. Например, недавно в моей системе университета были протесты, связанные с тем, что деньги университета вкладывались в неэкологичные методы получения нефти . Идея была та же самая, что с налогами – это наши налоги, а вы их вкладываете в какую-то чушь, которую мы не поддерживаем. То же самое – мы платим за обучение, за университет, а вы вкладываете деньги в те корпорации, которые мы не поддерживаем.

Конечно, все зависит от того, как университет организован. Есть маленькие университеты, допустим, в Пенсильвании, основанные квакерами. У них очень многое осталось от религиозной общины, и там заложены определенные демократические институции. А есть огромные университеты, допустим, калифорнийские, которые были организованы штатом, и у них совершенно другие институции.

Тамара Ляленкова: Тогда как бедному российскому студенту податься особенно некуда.

Борис, скажите, преподаватели такие же храбрые, как студенты, когда речь заходит о праве на личное высказывание в публичном пространстве?

Борис Никольский: Я думаю, что и преподаватели, и студенты разные: есть те, кто больше боится, есть те, кто меньше. Мне кажется, что у нас сложилось неправильное представление об университете как об организации, фирме, где есть начальники, есть служащие, есть подчиненные, есть те, кто получает наши услуги, и те, кто их дает. На самом деле – нет! Даже при том, что университет в России всегда был вроде бы на государственной службе, тем не менее, университет имел свою автономию. Университет – это свободное собрание, свободная корпорация преподавателей и студентов, которые вместе занимаются тем, что ищут истину.

Тамара Ляленкова: Борис, о каком из российских университетов вы сейчас говорите, уточните, пожалуйста?

Борис Никольский: Мне кажется, что всякий университет так существует, по крайней мере самая здоровая его часть. Под университетом я имею в виду не какой-то конкретный университет, а то, что реально происходит в аудитории, где собираются преподаватели и студенты и занимаются общим делом. Когда преподаватели и студенты оказываются вместе на акции, например, в защиту политзаключенных, это продолжение того, что они делают вместе в аудитории.

Тамара Ляленкова: Борис, я так понимаю, что вы человек не очень политически активный. Почему вы, классический филолог, ввязались в историю, так или иначе, политически окрашенную?

Борис Никольский: Есть граница, которую власть начинает переходить. Обычно мы существуем в рамках некоторой договоренности с властью, не всегда проговоренной. Власть дает нам инфраструктуру для того,

чтобы мы занимались совместным со студентами поиском истины, а мы в какой-то степени создаем власти рекламу. Они могут сказать, что, да, у нас нормальная страна, потому что у нас есть классическая филология, еще что-то. Но иногда (а в нашей стране это произошло абсолютно бесповоротно) власть переходит некоторую границу справедливости, истины, попирает самые главные вещи, в том числе и те, которым мы служим в университете. И тогда уже невозможно молчать, невозможно продолжать спокойно заниматься работой в аудитории, не думая про это.

Тамара Ляленкова: Маша, много молодых людей поддержало журнал в последний раз? Потому что российское студенчество, чтобы не говорили, очень пассивно было до недавних пор. Но некоторые пришли как раз на волне поддержки политзаключенных студентов. И теперь стало понятно, что DOXA может аккумулировать некий потенциал.

Мария Меньшикова: Нас действительно поддержало много людей. Студенческие организации вывесили на Аллее студенческих организаций баннеры в нашу поддержку после того, как нам запретили участвовать в Дне Вышки. Очень много людей выразили свою солидарность.

Я думаю, что DOXA может стать площадкой, на которой разные люди с разными политическими убеждениями найдут для себя нужные формы самовыражения и коллективного действия.

Тамара Ляленкова: Итак, такие печальные события, как аресты и задержания студентов, дали неожиданный результат. Во-первых, солидарность: не будь журнала DOXA, я думаю, все равно возникла бы горизонтальная структура в интернете, которая объединила бы неравнодушных к этим событиям людей.

Кроме того, мы видим, что даже классические университетские преподаватели выходят из сферы научных интересов в публичную протестную сферу. И надо понимать, что зарубежный опыт знаком российским студентам просто потому, что многие учатся за рубежом, возвращаются в Россию или просто продолжают дружить. Возможно, это начало нового, наконец-то свободного российского университета.