Борис Стомахин: "Я был бы готов стать лидером оппозиции"

19 сентября бывший редактор бюллетеня "Радикальная политика" Борис Стомахин вышел на свободу, отсидев третий срок в шесть лет и 10 месяцев за призывы к экстремизму и оправдание терроризма: в своих статьях он призывал к силовой борьбе с действующим режимом, поддерживал чеченский сепаратизм и терроризм, призывая бороться с "русскими оккупантами".

Стомахин, по его словам, подвергался постоянному давлению со стороны ИК-10 в Пермском крае, большую часть срока он просидел в одиночной камере, из-за чего даже объявил голодовку: корреспондент Радио Свобода навестил его в колонии в 2016 году. В 2017-м его перевели в тюрьму УФСИН по Саратовской области в городе Балашов, а в 2019-м сократили срок на два месяца из-за частичной декриминализации 282-й статьи УК.

Радио Свобода публикует первое интервью с Борисом Стомахиным после освобождения.

– Борис, мы с вами встречались последний раз в апреле 2016-го. Что произошло за эти три с лишним года?

– Много интересного. Я тогда закончил голодовку как раз. После голодовки прокуроры приезжали, жалобы были. На пять с половиной месяцев от меня отвязались, ШИЗО (штрафной изолятор. – РС) мне перестали назначать, всё лето прошло спокойно, я прожил его у себя в камере, на ЕПКТ (единое помещение камерного типа. – РС). Они же поверх ЕПКТ ещё всё время ШИЗО мне вешали, из-за чего я и держал голодовку, а когда начался такой шум, они отвязались со своим ШИЗО.

– А разница какая?

– ЕПКТ – это режим, который даётся до года, это просто сидишь в [одиночной] камере, где есть возможность по крайней мере магазином тюремным пользоваться, а ШИЗО – это до 15 суток, абсолютно строгий режим, где ничего нельзя, абсолютно ничего. И вот они пять раз подавали в суд, чтобы перевести меня в крытую тюрьму, всё никак не могли оформить документы правильно. С пятой попытки они меня на тюремный режим перевели, и осенью 2017 года меня из Пермского края вывезли в Саратовскую область, в Балашовскую крытую тюрьму, где я находился 21 месяц, и вот только сегодня освободился.

Борис Стомахин после освобождения из тюрьмы УФСИН в г. Балашов Саратовской области

"Это было откровенное глумление"

– Расскажите про Балашовскую тюрьму.

– Ничего хорошего в ней нет. Насколько я знаю, она вроде не пыточная, и такого, как во Владимире, чтобы били и пытали, там всё-таки нет. Там поспокойнее, помягче. Но ничего приятного там тоже нет. Там я сидел на корпусе, где СИЗО, меня посадили отдельно, и слава богу. Я вам говорил, что они могут кого угодно угробить по закону. Законы так написаны, что можно замучить просто строгим исполнением этих формальных законов и инструкций. Вот у меня, в частности, это и было. Они мне заявили, что существует приказ номер такой-то для служебного пользования о проведении обысков в лагерях, тюрьмах, СИЗО и прочих местах, по которому на строгих условиях полагается не менее восьми обысков в месяц. У меня так и получалось. Восемь, это у меня только персонально, а плюс там ещё повальные [обыски] по всему корпусу бывают раз или два раза в месяц. То есть там получалось по 9–10 раз. Они бить не били, но шмонами замучили. Это было откровенное глумление, это очень унизительно и по форме, и по содержанию. Приходят каждый раз одни и те же рожи, которые я уже узнавать начал. Они приходят и всё вверх дном переворачивают, делая вид, что что-то ищут, хотя они прекрасно знают, что ничего там нет, кроме тряпья и бумаг, писем моих. Они всё за пять минут вываливают, я всё это полчаса раскладываю, укладываю обратно и навожу порядок, причём я знаю, что через два-три дня они опять придут и опять всё вытащат. Унижение в том, что ты уже заранее знаешь, что это мартышкин труд: ты убираешь, они выбрасывают.

– Что теперь делать собираетесь?

– Хороший вопрос. В общем смысле что я могу делать – воевать с этой системой. Остаток своей жизни посвятить войне, как я считаю это необходимым. Что я буду делать в конкретном смысле, я не могу сказать, потому что не знаю, какие представятся возможности для этого. Мне надо улаживать бытовые дела. Доехать до Москвы, быт какой-то наладить.

– Вы хотите остаться в России или уехать за границу?

– Вы знаете, хотеть – это одно, а мочь – это другое. Я, может быть, и хотел бы, не скрою, но у меня нет никаких возможностей для этого. Мне категорически не дают загранпаспорт. Была недавно сделана одним из моих адвокатов полуофициальная попытка в Саратовской области по своим каналам оформить мне загранпаспорт. Ему сказали люди, что ФСБ отказала наотрез.

– Если в МФЦ в Москве придёте, на каком они основании откажут?

– А на каком основании они отказали мне в 2012 году? Они нашли основание, что у меня судимость не погашена. А сейчас основание железобетонное: у меня же надзор на три года. Я прекрасно понимаю, что основание – туфта, но сделать-то я ничего не могу. Это как в тюрьме: мне опер что-то говорит в лицо, я понимаю, что он говорит бредятину, он просто глумится надо мной, но сделать-то я ничего не могу, потому что за ним стоит целая гвардия с дубинками, а я один. Я могу только по лицу ему дать, но я за это получу ещё срок.

– На что вы жить собираетесь?

– Не знаю пока. Все мои деньги, которые достались мне в наследство от матери, украдены государством. Можете прямо так и написать. Потому что деньги эти лежали у матери на счету в Сбербанке, и как только мать умерла, счёт формально перешёл на моё имя, и немедленно на него был наложен арест, потому что я нахожусь в этом списке террористов и экстремистов Росфинмониторинга. Был официальный ответ от Сбербанка, что любые операции с этим счётом мне запрещены. Они просто украли мои деньги, после моей смерти эти деньги уйдут в доход государству. А деньги, которые мне положены от ЕСПЧ (Европейский суд по правам человека неоднократно указывал на нарушение российскими властями в делах против Стомахина права на свободу выражения мнений. По первому делу ЕСПЧ присудил ему компенсацию в €12,5 тыс. – РС), Минюст уже два раза присылал извещение, что эти деньги намечены к выплате, что выплата будет произведена, в результате денег тоже нет. Их нет, просто нет – на счёте у человека, на которого я оформил доверенность, чтобы их получить.

– Кто-то ждёт вас в Москве? Соратники, родственники?

– Откуда у меня соратники? Смеётесь, что ли? Ждут меня, может, люди, которые мне сочувствуют, которые меня знают, но соратниками их вряд ли можно назвать, потому что никакого такого дела, в котором я участвовал, просто не существует. Нет ничего. Моя ситуация в политическом смысле полностью выражается пословицей "Один в поле не воин". Вот я именно как один в поле, я не чувствую, что есть какие-то соратники.

"Я такой один"

– Что вы думаете по поводу этого лета в Москве с протестами, арестами, выборами?

– То, что я скажу, действительно пройдёт в эфир? Мне кажется, то, что я скажу, "Свобода" не пропустит. Я очень рад, что стукач Яшин не станет депутатом Мосгордумы и его карьера пока не поднимется дальше. Я этого товарища знаю, я с ним знаком с 2001 года, я даже дома у него бывал. Он стучал лично на меня ментам в моём присутствии на моих глазах. Это было в 2002 году в августе на каком-то митинге, который он проводил, он побежал стучать ментам, что я там распространяю что-то не то. А в 2012 году меня по его "стуку" сняли с выборов в Координационный совет оппозиции. Это же он сказал, что Стомахина надо снять, иначе Собчак снимется, хотя Собчак о Стомахине вообще не знала, кто это такой.

Что касается того, что происходило летом: вот уже 20 лет КГБ у власти в России. Я помню "Марши несогласных" в 2007 году, я тогда первый срок сидел, я видел по телевизору, как их разгоняют дубинками. Потом были эти протесты в 2017 году, когда Навальный выводил молодёжь, школьников, их тоже забирали, винтили.

– 2012-й ещё, Болотная площадь.

– Да, ещё Болотная, хорошо, что вы вспомнили. То есть уже целое поколение такое выросло. Я могу коротко резюмировать: если люди мазохисты, если им нравится, что их месят дубинками, то пусть их месят посильнее. Если люди, несмотря на то что они один раз получили, другой раз получили, если они всё равно не (…) (дальше идёт перечисление силовых методов воздействия на сотрудников правоохранительных органов, которое редакция опускает по соображениям законности и журналистской этики. – РС). Если они позволяют себя покорно бить и разгонять, и сажать, пускай тогда их сажают. Надо не 318-ю (318 ст. УК РФ ­– применение насилия в отношении представителя власти. – РС) ни за что, что он стаканчик кинул, а надо 317-ю статью (317 ст. УК РФ – посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа. – РС) написать на знамени крупными цифрами. А если люди не хотят и принципиально против этого насилия, тогда пускай получат по башке сами.

– Что же будет происходить в ближайшие годы, по вашему мнению?

Борис Стомахин, 2006 год

– Ничего хорошего. Я такой один, в стране нет людей с такими радикальными взглядами, как у меня, это беда этой страны. Вот как Сталин выжег всё в своё время, зачистил это пространство полностью, до сих пор ничего не растёт на нём. Потому что до 1917 года было всё очень бурно. Были эсеры, которые убивали министров, губернаторов и т. д. А теперь, когда я про это говорю, так "Свобода" у меня из интервью это вырезает. Я вам могу сказать словами Буковского: "Горе тому народу, в коем иссякло чувство достоинства, ибо дети его родятся уродами". Вот будущее этой страны: у них нет ни достоинства, ничего абсолютно, они боятся, они снимают [на телефоны], их волокут менты, потом их сажают, они едут в лагерь, и всё это ни за что, и они дают интервью, что они невинные жертвы. Так не надо стоять и снимать, надо драться. Надо отстаивать своё достоинство, понимаете? А если его нет, то и жить тогда незачем, и будущего нет никакого ни у кого в этом государстве.

Я помню, какое в 1993 году 1 мая было побоище на Ленинском проспекте. Я присутствовал и видел это лично. Там они были не в такой мощной экипировке, но у них были щиты дюралевые, у ОМОНа. Они перегораживали проспект, а толпа пёрла на них, и там ещё цепь автозаков стояла. И вот я хорошо помню, что этот ОМОН, он в пять рядов установил эти дюралевые щиты, и в эти щиты летел чудовищный ураган камней со стороны демонстрантов. Они стояли, закрывшись этими щитами, ничего сделать не могли. А сейчас что? Пластиковый стаканчик туда кинули, уже всё, уголовное дело, избиение полиции. Это смешно просто!

– Яшина вы не любите, я понял, кто ещё есть на политическом поле? Любовь Соболь, Алексей Навальный?

– Я крайне негативно отношусь к Навальному и Соболь – это тусовка, за которую я бы сражаться не пошёл. Навальный – он латентный коммунист. Все его взгляды, все его расследования, если их продолжить до логического конца, они упираются в шариковский лозунг "Всё отнять и поделить". Вот что это такое. Люмпенская зависть к богатым. Причём не обязательно это чиновники. Если разжигать в массах зависть к богатым, то массы не ограничатся только чиновниками и коррупционерами, как, может быть, думает Навальный. Массы пойдут раскулачивать всех богатых, независимо от того, кто это, даже если это просто торговец или бизнесмен.

Помимо этого, Навальный – просто провокатор, поп Гапон XXI века. Я просидел 12 лет, я трижды был судим, я достаточно хорошо знаю, как работает система. Я могу авторитетно сказать, что такого не может быть, чтобы человек имел две условные судимости, ходил на воле, плюс выезжал за границу, плюс сам публично хвастался, что для того, чтобы уехать в Испанию глаз лечить, он просил через Администрацию президента, чтобы ему помогли с паспортом, с выездом. И он себя позиционирует, и пресса его позиционирует как крупнейшего в России лидера оппозиции и угрозу режиму. Такого быть не может в принципе. Если бы это был настоящий оппозиционер, чем-то опасный режиму, он бы не ходил с двумя судимостями условными на воле, его бы укатали туда, куда меня укатали.

То, что он гулял на воле и выезжал за границу в то время, как ФСИН подавала в суд, чтобы сменить ему срок с условного на тюремный, и суд отказал ФСИН – это тоже совершенно невозможная вещь, это постановка для прессы (в июле 2017 года появились сообщения, что Симоновский суд Москвы вернул ФСИН заявление, в котором служба просила заменить условный срок Алексею Навальному на реальный по делу "Ив Роше". Пресс-служба ФСИН заявила, что вообще не обращалась в суд. – РС). Потому что в этой стране не бывает, чтобы суд отказал ФСИН в таком вопросе. Это конкретное доказательство, что человек поддерживается откуда-то оттуда.

– А кто тогда может стать лидером оппозиции?

– Я могу сказать, что я был бы готов стать лидером оппозиции, если бы оппозиция того пожелала. Я, пожалуйста, готов, только вряд ли это кому-то надо. А что касается остальных, я не настолько знаю. Я выписывал "Новую газету" в тюрьме, досконально её читал. Но насколько я могу судить, даже близко никого такого нет. Последним значительным для меня лицом, которому я много обязан, была [Валерия] Новодворская, которая умерла уже пять лет как. И после неё я никого не вижу.