Скоро она появится на моей ладони – маленькая и блестящая, упирающаяся в бок одной рукой стальная воронка. На наружных стенках – символы города: крепостная стена, башни, малый герб Нюрнберга, состоящий из половинки двуглавого орла и красно-белых полосок Франконии. Ещё несколько минут, и я окажусь в городе, где родилось идиоматическое выражение Nürnberger Trichter, механический способ получения зданий – заливай в голову, не задумываясь. Так можно научить чему-то даже самого бестолкового. Да и умник не устоит перед чудом настойчивого повторения. Нюрнбергская воронка – о наивных учениках, упорных учителях, доверчивых дураках, коварных пропагандистах и, конечно же, о посмеивающихся зрителях. Но, чтобы захватить этот приз, возложить выдающийся сувенир на домашний алтарь путешественника, нужно сперва совершить паломничество.
Добираюсь с пересадками, остановками, осмотром достопримечательностей из Кёльна в Нюрнберг. Франкония – музей Северного Возрождения наизнанку. Оттенки зелёного, жёлтого, черепичного Кранах, Дюрер, Бургкмайр, Мемлинг отыскивали, бродя по окрестным долинам и лесам. Королевские портреты Гольбейна и синекрылые ангелы Лохнера слеплены из местной глины, политы здешним дождём. Картины сменяют одну за другой, пролетая мимо окна поезда.
Железная дорога соединяет не только два упомянутых города, но и два монумента, созданных для них израильским художником Дани Караваном. За свою долгую жизнь Караван придумал множество антифашистских памятников – в Берлине установлен Мемориал жертвам национал-социализма народов синти и рома, в Вейцмановском институте – Мемориал Холокосту. В центре Кёльна, около здания вокзала, на площади Генриха Бёлля разместился сложный ландшафтный объект "Ступени", или "Маалот" ( מעלות – "ступени" и "восхождение"), 1986. Караван задумал его как пространство из гранита, чугуна, кирпича, железных прутьев, травы и деревьев. Так, чтобы материалы символизировали различные части истории, инкрустировали друг друга, сплетались в единую ткань.
Почему ступени? "Песни восхождения" левиты исполняли, стоя на ступенях Иерусалимского храма. Преодолевая ступени, люди во все времена пытались осознать значение прошлого и совершали усилие – духовное. Мы с вами тоже прежде всего поднимемся по лестнице, ведущей к Кёльнскому собору, окажемся на площади имени писателя-гуманиста Генриха Бёлля, а затем начнём спускаться к Рейну.
Сквозь узкие оконца можно видеть то, что видели цыгане и евреи, когда гитлеровцы везли их в лагеря смерти
Площадь Бёлля. Рельс, идущий от храма к реке, прорезает лабиринты и этажи разнонаправленных лестниц, проходит мимо шести деревьев, завершается колонной, ведущей на небо. Шесть блоков, тёмных и светлых, поставлены один на другой. Сквозь узкие оконца, шириной равные рельсу, вклинивающемуся снизу, можно видеть бегущую реку, дальние деревья, летящие по небу облака. То, что видели тысячи кёльнских цыган и евреев, когда гитлеровцы везли их в лагеря смерти. Многократно повторяется в работе число шесть – шесть миллионов жертв Холокоста.
Кёльн, Маалот. Служители в желтых куртках отгоняют прохожих с крыши филармонии.
Прохожие идут вдоль длинного рельса, они – живые части инсталляции о Катастрофе. Точно так же, как народы, истреблённые гитлеровцами, случайные люди оказываются в воображаемом вагоне и проходят свой путь, раз за разом. Мы также проходим вниз, вверх, следуем за линиями-рельсами из железа, камня, воображаемыми прямыми, переживаем символическую смерть и возрождение.
Второй притягивающий внимание объект – здесь же, около музея Людвига, граничащего с площадью. Ступени идут кругом, утопают в земле, преобразуются в мишень, к центру которой сходятся короткие тёмные рельсы, уходящие в землю. Чем ближе к центру, тем более ты уязвим. Отсюда выходит второй рельс, ведущий вниз по ступеням, мимо девяти деревьев (перевернутая шестерка, противоположное направление рельса) за Маалот, к мосту Гогенцоллернов. Это деревья, окружающие дороги возвращающихся домой и деревья первого храма.
По совместительству мишень – крыша подземной филармонии. Концентрические круги привлекают внимание людей. И из-за шагов движущихся по дороге, по кругам, по ступеням Холокоста, из-за катящихся на скейтах молодых людей, родителей с детьми в колясках, волочащих чемоданы туристов никто в Кёльне не может больше спокойно слушать музыку, не может забыть о геноциде. Во время концертов служители всё же оцепляют часть площади, ограждая зрителей от воспоминаний. Не предусмотренная художником при проектировании недоступность и акустическая ошибка выглядят теперь концептуальным замыслом.
Следуя по рельсу, идущему от мишени к Рейну, на набережной около моста, пространства для нетрадиционных свиданий, находим малозаметный розовый треугольник. Скульптор Ахим Цинкан поставил треугольник в 1995 году в память о гомосексуальных жертвах нацизма.
На вокзале объявляют о задержанных рейсах. Думаю о том, что моя бабушка со стороны матери, Устинья, знала немецкий и она могла бы понять то, что говорится. Она выучила этот язык, когда в село под украинским Проскуровым приехала семейная пара из Германии. Сначала местные жители обрадовались немцам – те стали работать учителями. Но через какое-то время люди заметили что-то странное в поведении приезжих – они совсем не умели жить в селе.
Устинья, единственная девочка в классе, заступилась за немку
Однажды немка спросила у соседки, как постирать перину. Соседка пошутила: "Возьми перину, отнеси на пруд, достань перья и постирай". Учительница так и сделала, перья поплыли в разные стороны. Деревенские, которых позвала соседка, пришли на это посмотреть. С учительницей и до этого мало кто общался. Теперь дети бежали за ней по улице, смеялись, оскорбляли. Ученики перестали слушаться, однажды закидали репейниками прямо на уроке. Устинья, единственная девочка в классе, заступилась за немку. Учительница поблагодарила её особым образом – пригласила на занятия немецким. Бабушка стала учительницей, преподавала биологию, литературу и немецкий язык.
Позже оказалось, что приезжие были нацистами. Когда была оккупирована Украина, учительница проехала по селу на машине в шикарном наряде, муж был рядом с ней – в офицерской форме. Немка рассказала прибывшим военным о людях, которые живут в деревне, руководила расселением офицеров по домам, работала переводчицей. Плохо пришлось тем, кто смеялся.
Бабушка Устинья во времена работы учительницей (вторая слева)
В это время Устинья уже вышла замуж и родила ребенка. Страшно представить эту ситуацию: малыш на руках, муж – в партизанском отряде, старшая подруга и учительница оказалась немецкой шпионкой, подруга-еврейка прячется в комнате под кроватью, в доме живет немецкий офицер. Кто-то донёс про отряд. Устинью и малыша арестовали, пытали. Может быть, она вышла из тюрьмы живой и после не попала на работы в Германию только благодаря тому, что когда-то по-человечески отнеслась к немецкой учительнице. После войны бабушка осталась с ребенком одна, работать учительницей больше не хотела, средств к существованию не осталось. Она устроилась на разминирование, и снова была единственной женщиной в группе сапёров...
Вот опять объявление на немецком языке, точно, очередной поезд задерживается. Платформу меняют, я нахожу вагоны благодаря помощи пассажиров-немцев. Смотрю на мелькающие за окном жёлтые-прежёлтые деревья, аккуратные поля, изумительные домики, идеальные фермы. В такие хозяйства увозили молодых и здоровых людей из украинских сёл. По таким дорогам бежал обратно на родину мой дед. Он шел по ночам, днём прятался на кладбищах. Возможно, в одном из похожих пряничных домиков родился фотограф, который делал постановочные фото для остарбайтеров. Родная сестра моей бабушки отправляла домой такие картинки.
Идиллический пейзаж лишен человеческих фигур. Мне некого здесь наказывать и некого прощать. Но что я точно знаю – я не хочу забывать даже самой крошечной детали этой истории. Поезд едет дальше, в Нюрнберг, в город, где когда-то проходили нацистские съезды и принимались расистские законы.
Одна из колонн – живая. Это дуб, символизирующий другие языки и народы
Вернуть человечность в Нюрнберг помогла ещё одна работа Дани Каравана. Бетонные ворота с тремя арками и 30 колонн с надписями на разных языках были установлены в Karthäusergasse 24 октября 1994 года как приглашение пройти Путём прав человека, Straße der Menschenrechte. Колонн всего 30, две из них "утоплены" в земле по прагматическим причинам – ради удобства движения транспорта. На каждой из колонн написана одна из статей Декларации прав человека. "Русская" колонна – №12, на ней написаны слова "Право на личную жизнь". Полный текст 12-й статьи звучит так: "Никто не может подвергаться произвольному вмешательству в его личную и семейную жизнь, произвольным посягательствам на неприкосновенность его жилища, тайну его корреспонденции или на его честь и репутацию. Каждый человек имеет право на защиту закона от такого вмешательства или таких посягательств".
Одна из колонн – живая. Это дуб, символизирующий другие языки и народы. Войти на улицу – в разных переводах она еще называется "Путь прав человека", "Дорога прав человека" – можно через бетонную арку (настоящего) или через средневековую арку (прошлого). Памятник служит напоминанием о преступлениях против прав человека – в прошлом и в наше время, а еще – превращает Нюрнберг из города нацистских съездов в город мира.
Для того чтобы ещё больше подчеркнуть метаморфозу, была придумана премия, присуждаемая раз в два года, – Nuremberg International Human Rights Award. 17 сентября 1995 года появился первый награждённый – российский правозащитник Сергей Ковалёв, пытавшийся тогда остановить чеченскую войну. Дата 17 сентября была выбрана ещё и в противовес событиям прошлого – 15 сентября 1935 года в Нюрнберге были приняты расовые законы, а 17 сентября 1939 года начался Польский поход Красной армии.
В 2005-м лауреатом Нюрнбергской премии стала Татьяна Чикунова, основательница ассоциации "Матери против смертной казни и пыток" (Узбекистан). В 2019 году премию получил чилийский активист Родриго Мундака, который ведёт борьбу за право на воду.
В Нюрнберге каждые два года проходит правозащитный кинофестиваль. В 2015 году победителем стал фильм Сергея Лозницы "Майдан".
Мало кто в России вспоминает про Улицу прав человека – а значит, и про пакт с Гитлером, и про награждение премией оппозиционера-пацифиста. Правда об украинских событиях делает памятник особенно неудобным для современной российской картины мира. Но пример Нюрнберга утешителен – рано или поздно там, где проводятся фашистские съезды, вырастают колонны справедливости. Люди выстраивают Дорогу прав человека и начинают постоянное движение по ней.
Улица прав человека, Нюрнберг
Вот что я думаю, направляясь к вокзалу. Еще несколько кварталов и снова поезд, снова путешествие. Кто-то изо всех сил бьёт в колокола Лоренцкирхи – около той самой церкви, где расположен знаменитый фонтан с добродетелями и вагончик с традиционными кренделями. Рядом толпа, десяток машин полиции и… детский кукольный театр от Nazistopp. Тут представление о человечке, который боится мусульманских платков. Антифа-транспаранты, викторина, тент для детского рисования, приглашения написаны на разных языках. Дальше – прохожие, антифашисты с атрибутикой и без – сотня людей, не меньше. Кто-то держит леворадикальные флаги и плакаты. Три круга полицейского оцепления, железные заграждения. И уже около самой церкви, словно в многослойной клетке – Михаэль Штюрценбергер, мужчина средних лет, расставивший десятки плакатов с неонацистскими лозунгами. Пегида. У Михаэля есть несколько союзников – но недостаточно, чтобы держать все принесенные плакаты. Он кричит в мегафон про опасность ислама. Люди слушают в недоумении, освистывают сказанное.
Прошло всего лишь девять дней после нападения немецкого неонациста на синагогу в городе Галле – во время праздника Иом-кипур (см. #hallezusammen), и только полиция спасает Штюрценбергера от толпы. Девушка в зелёном плаще не выдерживает, начинает кричать изо всех сил. Она без мегафона, но перекрикивает пропаганду. Звонарь бьёт в колокол, заглушая ненависть. В Лоренцкирхе – молитва о мире, на которую людей зазывали четырнадцать пасторов.
Хорошо, что в Нюрнберге так много противостоящих неонацизму. Но я не могу больше находиться здесь, я уезжаю. Столько лет истории, которую мы восстанавливаем, записываем кровью, осмысляем, переливаем в бетонные колонны, бесконечно оплакиваем. И всё равно находится кто-то, кто не хочет забывать – и с той, и с другой стороны. Кто-то, кто ходит по миру с нюрнбергской воронкой.
Мы – добыча взаимная вдали от условного города.
Любим поговорить и о святынях чуть-чуть.
Со скул твоих добывается напылённое золото,
дынное, я уточнил бы, но не в справедливости суть.
Нас пересилит в будущем кирпичная эта руина –
стена, чья кладка похожа на дальнее стадо коров.
Именно стена останется, а взаимность
разбредётся по свету, не найдя постоянных углов.
(Стихотворение Алексея Парщикова)