• Студенческую активность в России всячески подавляют, тем не менее, возникает все больше протестных инициатив.
  • Презумпция невиновности в России не работает: если человека арестовали, его уже считают преступником. Но бороться за свои права нужно.

ГОВОРИТЕ, МЫ ВАС НЕ СЛУШАЕМ

На этой неделе обсуждается новое исследование "Левада-центра": больше половины российской молодежи (53%) хочет насовсем уехать за границу. Таковы результаты опроса, где этот показатель называют рекордным за последние десять лет, причем резкий рост желающих переселиться пришелся на период с мая по сентябрь. В Москве эти месяцы запомнились массовыми протестными акциями и их жестким разгоном, за ним последовало возбуждение уголовного дела о "массовых беспорядках", большинству участников которого нет и 30 лет. На этом фоне отмечается и рост недовольства среди студентов, причем поводы для него отнюдь не всегда в чистом виде политические.

Эту тему обсуждают автор телеграм-канала "Протестный МГУ" Дмитрий Иванов, студенты МГТУ имени Баумана Дарья Образцова и Даниил Хрящев, а также аспирант Высшей школы экономики, редактор издания DOXA Армен Арамян.

Марьяна Торочешникова: Что касается поправок к закону об особом статусе МГУ и невозможности выбирать ректора, как того хотят студенты: Дмитрий, а какая студентам разница, кто руководит университетом – человек, назначаемый туда фактически пожизненно, или тот, кого выбирают? Это как-то отражается непосредственно на учебном процессе?

Дмитрий Иванов: Конечно, это отражается и на учебном, и на научном процессе, и на общей организации работы вуза. Виктор Садовничий находится на посту ректора МГУ уже 27 лет. В ближайшее время его переназначат еще на пять лет, а потом и еще. И это не может не отразиться на качестве управления. Принцип сменяемости власти все-таки придумали не просто так. У человека искажается модель мышления, когда он столько лет находится на руководящем посту, когда столько лет с ним все соглашаются, когда вокруг него находятся исключительно те люди, которые ему удобны, потому что все они – его ставленники: весь большой Ученый совет, все проректоры.

Кроме того, Виктору Антоновичу 80 лет, а предельный возраст, установленный для ректоров законом, – 65 лет. Он может быть продлен до 70 лет по решению Ученого совета, но в любом случае Садовничий уже на десять лет превысил этот возраст. И это отражается абсолютно на всем. Когда заходишь в МГУ, особенно в старые корпуса, чувствуешь, что попал куда-то в конец 70-х – начало 80-х годов. Время как будто остановилось – все старое, ветхое: лифты, мебель – ничего не меняется. И внешнее впечатление старости полностью совпадает с реальным положением дел в университете. До сих пор не ввели систему электронных пропусков, давным-давно не обновлялись и многие учебные программы и курсы. Преподаватели рассказывают вещи, которые уже устарели, причем сами это понимают, и многие пытаются исправлять ситуацию самостоятельно.

Вот я учусь на факультете вычислительной математики и кибернетики МГУ. Зачем обучать языку программирования, который уже не используется, устарел? Но студентам приходится его учить, что сказывается на их мотивации, на уровне их знаний: они учат вещи, которые нельзя применять. Все это очень плохо.

Марьяна Торочешникова: А какая следует реакция, когда студенты пытаются рассказать об этом руководству?

Дмитрий Иванов: Как правило, никакой реакции нет. Виктор Антонович игнорирует почти все обращения: и личные, и открытые, различные письма, петиции. Ну, а зачем отвечать, если можно не отвечать?..

Марьяна Торочешникова: Но, насколько я понимаю, все-таки в МГУ достаточно свободные нравы в том смысле, что не было сообщений об угрозах отчисления за протестную активность, у людей не брали под роспись документы о том, что они ознакомлены с недопустимостью участия в протестных акциях.

Дмитрий Иванов: Прямых, вопиющих случаев давления на студентов я за последние годы не помню. Но недавно была история на журфаке с Мариной и Фаризой, которая является примером давления на них как раз за их политическую деятельность – за то, что они собирали личные поручительства в поддержку арестованного аспиранта МГУ Азата Мифтахова, хотя формальный повод был найден другой.

Марьяна Торочешникова: А сейчас поговорим с теми, на кого оказывается не косвенное, а вполне прямое давление: я имею в виду студентов Бауманского университета.

Какова обстановка в этом вузе? Дает ли руководство студентам проявлять какую-то активность? Или после того, как проректор по безопасности сказал, что всех отчислят, люди перестали выражать свое недовольство или участвовать в общественных кампаниях?

Даниил Хрящев: Проблемы были и раньше, когда выступали за Даниила Конона. Нам отчетливо намекали, что это неприемлемо в университете, ректорат это не одобряет. Кроме того, они сказали, что все дела студентов университета, которых задерживали на митингах, отправляются к ректору, и он лично принимает решение, отчислять их или нет.

Марьяна Торочешникова: Российский премьер-министр Дмитрий Медведев на днях заявлял о том, что нужно развивать в России студенческое движение, потому что молодежь – двигатель прогресса, наше будущее... А есть ли какое-то студенческое движение, по крайней мере, в вашем вузе? Прислушиваются ли к студентам в "Бауманке"?

Даниил Хрящев: Раньше не было, а сейчас начинает появляться. В последнее время у нас начинают происходить изменения, с нами списываются сотрудники ректората. Но в последние годы все было настолько разрушено, что костяка в студенчестве нет.

Марьяна Торочешникова: А кем разрушено?

Даниил Хрящев: Наверное, государственной политикой. Все провластные движения подавляли любую активность внутри университета.

Дарья Образцова: Студенты боятся выступать именно потому, что могут быть применены какие-то санкции. После случая с поручительствами, как ни странно, возросло количество интересующихся людей, но все равно они еще думают, что лучше с этим не связываться.

Марьяна Торочешникова: Армен, вы наблюдаете развитие студенческого движения, какие-то шевеления, попытки объединения? Или, как сказали ребята, все настолько запуганы, все так разрушено, что это бессмысленно?

Ощущение, что лучше лишний раз не высказывать свое мнение, удерживает на плаву систему пассивности и конформности


Армен Арамян: Если говорить про какое-то внешнее давление на студентов со стороны администрации, то оно не такое вопиющее, как могло бы быть, по крайней мере, в самых престижных университетах. Например, в Высшей школе экономики его практически нет. Но очень важна сама атмосфера в университетах. Здесь присутствует довольно сильная самоцензура, ощущение, что лучше лишний раз не высказывать свое мнение, и она удерживает на плаву систему пассивности и конформности без всякого внешнего давления. Преподаватели тоже боятся проявлять любую активность и лишний раз где-то "светиться".

Но после этого лета можно говорить о том, что в университетах начинается обратный процесс, потому что летом по непредусмотрительности властей студенческие движения стали более заметными. Некоторыми из известных политзаключенных, фигурантов дела о "массовых беспорядках" стали студенты. За них начали вступаться их коллеги из университетов. Поэтому студенты стали попадать в фокус общественного внимания, все начали говорить о том, что "студенты придут и спасут нашу демократию". И из-за этого во многих местах, где раньше этой активности было меньше или где она была не такой радикальной, стали появляться ее ростки.

Ваш браузер не поддерживает HTML5

Почему протестуют студенты

Марьяна Торочешникова: Дмитрий, вы являетесь автором телеграм-канала "Протестный МГУ". Есть ли у вас подписчики из других вузов, в том числе не московских? Вы чувствуете какую-то связь со студентами из других городов? Насколько они готовы проявлять активность?

Дмитрий Иванов: Их гораздо меньше, чем хотелось бы. Я практически не вижу связи с другими регионами. Я только периодически вижу оттуда новости о том, что студентов отчисляют из университетов и колледжей, а потом не дают им устроиться. Одного парня три раза подряд отчисляли из разных колледжей. У меня много подписчиков из разных московских университетов. В первую очередь это МГУ, "Вышка", МФТИ, есть и "Бауманка", и другие. Ситуация в регионах, видимо, совсем тихая, там люди не чувствуют поддержки.

Марьяна Торочешникова: А какие сейчас проблемы у студентов? Ну, кроме вечной проблемы – нехватки денег.

Дмитрий Иванов: А это тоже важная проблема, и инициативная группа МГУ много над ней работала. Есть движение "За стипендии", ведь на те деньги, которые университеты платят студентам, жить просто невозможно. Например, в МГУ платят 2400 рублей в месяц, а в большинстве вузов – 1600–1700 рублей. Если нет родительской помощи, то студентам прямо с первого курса приходится работать, и это негативно влияет на качество образовательного процесса.

Дмитрий Иванов


Есть и проблема незащищенности, руководство вузов рассматривает студентов как каких-то бесправных людей. И действительно, студенты боятся. Хотя практически в любом университете есть активные студенты, которые объединяются и пытаются агитировать других защищать свои права.

Даниил Хрящев: За любой проступок могут отчислить, постоянно поступают такие угрозы.

Дарья Образцова: Если ты "засветился" не очень выгодно для университета, то во время сессии преподы могут начать тебя валить.

Даниил Хрящев: Кстати, в МГУ есть проректор – штатный сотрудник ФСБ. Об этом все знают. Его фамилия Вржещ. По его указке некоторых студентов отказываются брать в университет. Об этом объявлялось, когда была кампания по противодействию фан-зоне.

Марьяна Торочешникова: Но есть и хорошая новость из Чувашии. Несколько дней назад прокуратура провела там проверку и установила, что руководство электромеханического колледжа под расписку знакомило своих студентов с тем, что им нельзя участвовать ни в каких протестных акциях. Прокуратура сказала, что это совершенно незаконно, выписала представление на имя руководства этого колледжа. Нескольким преподавателям, которые особенно рьяно запрещали студентам ходить на митинги, объявили выговоры.

Дмитрий Иванов: Замечательная новость! И мораль здесь очень простая: молчать нельзя. Даже если вы боитесь стоять в пикетах, вы можете открыть сайт электронной приемной своего вуза и написать жалобу на имя ректора. Вы можете открыть сайт прокуратуры своего региона и написать туда претензию о том, что в вузе происходит что-то незаконное. Можете просто поделиться информацией в соцсети, тегнуть в твиттере каких-нибудь активистов, какие-нибудь СМИ, рассказать им о проблеме. Ни в коем случае нельзя замалчивать проблемы, на них нужно пытаться как-то воздействовать в медиа. И, как правило, значительная часть таких локальных проблем действительно решается.

ВИНОВАТЫ ВСЕ

На этой неделе российские правозащитники передали в Высшую квалификационную коллегию судей России петицию с требованием отставки председателя Мосгорсуда Ольги Егоровой и еще 13 судей, приговоривших к лишению свободы по "Болотному" и "московскому" делам участников мирных акций протеста. Под этим обращением с названием "Суд должен быть местом правосудия, а не расправы!" подписались почти пять тысяч человек, но, поскольку разбирательства по "московскому делу" продолжаются, продолжается и сбор подписей за отставку судей на сайте change.org.

А накануне в Москве состоялась презентация книги "Невиновные под следствием" (дополнительное название – "Инструкция по защите своих прав"). О книге рассказывает ее автор, Алексей Федяров, руководитель юридического департамента "Руси Сидящей".

Решение – виновен человек или не виновен – сейчас принимается уже не в суде


Алексей Федяров: Права есть, они декларированы. Понимание того, что они есть, и умение пользоваться ими минимизирует риски и увеличивает шансы на то, чтобы как минимум постараться достичь не столь жестоких наказаний, как было бы, если человек "повелся" в первые часы после задержания и начал подписывать досудебное соглашение или заявление об особом порядке.

Марьяна Торочешникова: А так чаще всего и бывает.

Алексей Федяров: Конечно, люди боятся. Они мотивируют свои поступки желанием как можно быстрее выйти на свободу. Важно донести до сотрудников, что ты это понимаешь: тебя нельзя шантажировать возможностью быть освобожденным через пять минут.

Марьяна Торочешникова: Меня несколько смущает название вашей книги – "Невиновные под следствием". Ведь в соответствии с Конституцией РФ и УПК в России вообще все невиновны, пока они под следствием, и до тех пор, пока в отношении человека не вступит в силу законный приговор, вынесенный судом. Это называется презумпцией невиновности. Но, судя по всему, в России она не очень работает. Выяснить, что с ней происходит, пыталась Анастасия Тищенко.

Ваш браузер не поддерживает HTML5

Как в России работает презумпция невиновности

Алексей, презумпция невиновности когда-нибудь работала в России? Вы же много лет проработали в прокуратуре.

Алексей Федяров: Такие понятия, как "презумпция невиновности", "причастность", "наличие состава преступления", "наличие мотива", – то есть все то, что мы изучаем на общем курсе уголовного права, не применяются стороной обвинения, они не в обиходе даже в разговорах в прокуратуре. Используются абсолютно другие термины, основной термин – это "судебная перспектива дела". Все всегда упиралось в это. Решение – виновен человек или не виновен – сейчас принимается уже не в суде. Этот уровень понизился, наверное, даже уже не до следствия, а до оперативных уполномоченных, если говорить о политических делах. Уголовное дело возбуждено, следователь предъявил обвинение – и вот с этого момента уже можно констатировать, что человек, в ущербном понимании нашей правоохранительной системы, уже виновен.

И надо начинать бороться именно с этого момента, не стоит думать, что дело дойдет до суда и там разберутся. Суд будет только оформлять то, что ему принесли следователи и оперы, и переводить это в приговор, копипастить, приводить в удобоваримый вид, устранять ошибки.

Марьяна Торочешникова: И в лучшем случае человеку дадут по отсиженному, если он сидел в СИЗО, или "условку", если он был под подпиской?

Алексей Федяров


Алексей Федяров: Да, условный приговор воспринимается как оправдание. Ну, какая у нас презумпция невиновности? Человек, в отношении которого применена мера пресечения в виде заключения под стражу или домашнего ареста, уже должен рассчитывать на срок. Суд в России – это сторона обвинения, это силовики, это институт, который абсолютно встроился в правоохранительную систему исполнительной власти.

Марьяна Торочешникова: А пытаются ли следователи искать хоть какие-то доказательства невиновности подозреваемого для создания баланса?

Алексей Федяров: Нет, конечно. Более того, грамотные адвокаты даже стараются не показывать доказательств невиновности на следствии, потому что следователь сделает все, чтобы этих доказательств не стало. Скажем, если есть какой-то свидетель, который планирует дать правдивые показания, то адвокат придерживает его до суда, потому что на следствии человека просто начнут "ломать", и он может дать уже те показания, которые нужны обвинению.

Марьяна Торочешникова: А бывают еще истории, когда свидетеля обвиняют в том, что он был подкуплен адвокатом.

Алексей Федяров: А если говорить о суде присяжных, то это более-менее репрезентативная статистика того, какое количество дел у нас должно быть окончено оправдательным приговором: около 30%. Так и должно быть при нормальном суде. И Ольга Егорова, председатель Мосгорсуда, это признавала, когда пеняла следователям: вы направляете к нам в суд такую чушь, которую мы, профессиональные судьи, конечно, проглатываем и выносим обвинительный приговор, а вот присяжные по таким делам оправдывают. Но она же не говорит своим судьям: "Почему вы выносите по таким делам обвинительные приговоры?".

Прокуратура научилась работать с присяжными, и эти процессуальные нарушения они очень часто закладывают умышленно. "Поработать с присяжными" на прокурорском языке означает: сунуть в коллегию такого присяжного, которого потом можно будет опорочить, и на этом основании сломать приговор. В самом процессе тоже оставляются зарубочки: "Здесь нарушение, здесь нарушение... На всякий случай. Вдруг, если приговор будет оправдательным, мы сломаем его в апелляции". Бред, конечно, когда коллегия из трех профессиональных судей ломает в апелляции приговор, вынесенный на основании вердикта присяжных, 12-и независимых человек. Этого быть не должно!

Марьяна Торочешникова: Причем иногда три раза подряд.

Суд в России – это сторона обвинения, это институт, который абсолютно встроился в правоохранительную систему исполнительной власти


Алексей Федяров: По одному нашему делу – по обвинению человека в убийстве, в котором он изначально признался под пытками, коллегия присяжных два раза выносила оправдательный приговор.

Марьяна Торочешникова: Но этот приговор остался в силе.

Алексей Федяров: Да. Во второй раз прокуратура не стала его обжаловать.

Марьяна Торочешникова: Меня поразила цифра – 96% признаний! Почему все признаются?

Алексей Федяров: Допустим, возьмем за 100%. людей, которые сегодня находятся у вас в студии. Представьте, что сегодня каждый из них попал в подворотне под банду гопников, они его пинают и требуют отдать все деньги. Как раз где-то 95–96% отдаст, а кто-то побьется, кто-то постарается убежать. И вот эти 5–6% – это люди, которые не испугались или испугались, но пересилили свой страх и стали бороться.

Марьяна Торочешникова: Но это же действительно страшно! Все эти истории про пытки в отделениях полиции, в следственных изоляторах, когда в камеру подсаживают так называемых "активистов", которые избивают людей и чего-то добиваются… Или человека просто закрывают в тюрьме, и никто к нему не приходит, следователь с ним не говорит, адвоката к нему не пускают. Он вообще не понимает, что происходит, в чем его обвиняют и к чему все идет, – конечно, любой испугается и захочет выйти.

Алексей Федяров: А кто сказал, что они будут действовать иначе, если у них полная свобода, если в отношении них не возбуждаются уголовные дела? То, о чем вы говорите, это разработка: к человеку подсаживают конфиденциальных агентов или оперов, закамуфлированных под зэков. И это документально оформляется как оперативно-разыскные мероприятия, за этим идет онлайн наблюдение.

Марьяна Торочешникова: А это законно?

Алексей Федяров: Все методы, связанные с физическими воздействиями, с принуждениями и склонениями к даче показаний, незаконны. Но откуда вы о них узнаете? Это же секретные мероприятия, за которыми у нас в стране нет ни судебного, ни прокурорского, ни какого-либо еще надзора. Прокурор в оперативно-разыскной деятельности – вообще никто. Его полномочия настолько ограничены, и сам он настолько не хочет ими пользоваться, что у оперов полная свобода. Притащили человека, бросили его к себе в УВД – делай с ним что хочешь, тебя никто не проверит и не остановит. И даже если в эту систему попадает человек, который изначально интеллигентен и гуманен, я вас уверяю, два-три месяца – и он будет точно так же бегать вокруг лежащего на полу скрюченного человека и спрашивать: "А куда мне пнуть?"

Марьяна Торочешникова: А что же делать человеку, который попал в эту мясорубку? Ну, не всем же так везет (хотя и не знаю, насколько уместно здесь это слово), как Ивану Голунову, за которого вступились и достаточно быстро вытащили из этих тисков.

Алексей Федяров: Никому так не везет.

Марьяна Торочешникова: Еще немножко повезло Павлу Устинову.

Алексей Федяров: У Устинова остался приговор. И он останется под надзором, причем неснимаемым, останется на всех оперативных учетах. Стоит Устинову один раз где-то оступиться – и мы очень быстро увидим его за решеткой.

Марьяна Торочешникова: А что же делать человеку, который не Голунов и не Устинов?

Алексей Федяров: Надо делать не отдельному человеку, а всем людям. По каждой из единичных приватных ситуаций не создашь того медиаэффекта, который был по делу Ивана Голунова. Надо объединять эти случаи. Над этим мы и работаем, и книга – это как раз систематизация таких случаев.

Марьяна Торочешникова: Есть же какие-то очевидные инструкции? Как я понимаю, первая – это не признавать сразу же свою вину.

Алексей Федяров: Первая инструкция – это понять, с кем ты говоришь и кто ты в этом процессе, а также – административный это процесс, уголовный или это оперативно-разыскное мероприятие. Отключить эмоции и начать думать. Это не та ситуация, которая закончится через пять минут. Если закончится – порадуйтесь, но настраивайтесь на то, что она может утащить вас на несколько лет, и обо всем сказанном сейчас вы будете через три года жалеть в тюремном бараке.

Марьяна Торочешникова: То есть буквально как в американских фильмах: все, что вы сейчас скажете, может быть (и в данном случае наверняка будет) использовано против вас.

Алексей Федяров: Если вас уговаривают дать показания без адвоката – это очень хороший признак: значит, этим людям что-то от вас нужно. В такой ситуации можно как-то выстраивать свою позицию. Начинайте думать: а почему нужны эти показания и какие именно? Никто не может навредить человеку так, как он сам себе в первые часы.

Марьяна Торочешникова: А что нужно оперативникам, которые подбросили наркотики?

Алексей Федяров: Признания. Что нужно было от Ивана Голунова? Признание. Это же сакральная вещь в русском уголовном процессе! Они ссылаются на 96% признаний как на подтверждение того, что приговоры обоснованные, не понимая, что признание – это всего лишь одно из доказательств в деле. Для них признание – это все. Представьте, если бы они сломали Ивана на признание в первые полчаса! Любого могут сломать.

Марьяна Торочешникова: А если в деле уже есть это признание, то все безнадежно?

Алексей Федяров: Ну, если там еще посидел рядом адвокат по назначению и все это заверифицировал своей подписью, то выламывать это крайне сложно.

А еще нужно сразу заявлять свою позицию. Если подброшены наркотики, то с первого документа, который вы подписываете, вы везде должны четко обозначать: "Не мое. Подброшено" – и все это должно быть письменно зафиксировано. Ни в коем случае нельзя отказываться от подписания каких-то документов, оставляя чистые бланки: там все напишут без вас и заверят с понятыми ваш отказ от подписи. Я и такое видел.

Марьяна Торочешникова: Получается, что шансов нет?

Алексей Федяров: Шансы есть всегда. Другое дело, приведут ли они к какому-то результату. Но идти к результату надо.