Блогер революции. Падение Чаушеску в личных воспоминаниях

Мариус Миок – писатель, революционер, блогер. Бухарестские газеты Evenimentul Zilei и Adevarul называют его "одним из самых осведомлённых специалистов по истории румынской революции 1989 года" и "самым крупным документалистом революции". Работа в агентстве по недвижимости даёт Миоку средства на жизнь. Изучение фактов революции, 30-летие которой отмечают сейчас в Румынии, – его вторая профессия.

В начале 1990-х годов, когда интернета еще не было, Мариус публиковал свои расследования в бумажной прессе и в виде небольших книг, которые позднее дополнялись и переиздавались. Его приглашали на телевидение. В 2008 году он открыл Блог Мариуса Миока. В конце 2019 года счётчик блога показывает 3,3 миллиона заходов.

– Что привело вас к блогерству?

– Бесконечное враньё власти. Сначала мы жили среди вранья, которым нас ежедневно кормил Николае Чаушеску, его пресса и телевидение. После революции враньё стало средством самозащиты бывших соратников Чаушеску, захвативших власть.

В 1989 году Мариусу Миоку был 21 год. Милиция арестовала его в первые часы Тимишоарского восстания, в ночь с 16 на 17 декабря 1989 года. Спустя пять дней, когда Миока и нескольких других арестованных перевозили в автозаке по городу, кто-то снаружи открыл дверь. На улицах было шумно, люди казались необычно возбужденными. Мариус спрыгнул на мостовую и добежал до первого двора, где какие-то старушки, замерев, слушали радио. Спросил: "Чаушеску свергнут?" – старушки закивали. В соседнем дворе люди тоже слушали радио, оно вещало: "Диктатура пала! Народ – победил!"

Музей "Мемориал Революции" в Тимишоаре, прокламация "Тирания пала!"

– Когда для вас началась революция?

– 16 декабря. В тот вечер я ехал на дискотеку в дом студентов. Из трамвая увидел, что у дома, где жил Ласло Тёкеш, собрались люди. Решил сойти и посмотреть, что происходит. Обстановка была уже напряженная, конец года, в соседних странах коммунисты уже потеряли или как раз теряли власть. В городе нарастало недовольство, ни от кого из друзей или знакомых я не слышал ни одного доброго слова о Чаушеску. Тянуло участвовать в переменах, влиять на события. В тот день вечером еще было сравнительно спокойно. Люди стояли с зажжёнными свечами у дома Тёкеша, чтобы поддержать его в дни, когда власти пытались выселить его и перевести в другой город. Звучала венгерская и румынская речь.

– Сколько народу там собралось?

– Когда я там оказался, было, возможно, человек двести, точно не скажу. В то время я не слишком понимал, что именно происходит у дома Тёкеша, не имел никакого отношения к его церкви, не был знаком с ним лично. Знал только, что он венгерский священник, что власти хотят его выселить из дома и за него заступаются его прихожане. Но одновременно я чувствовал, что назревает какое-то событие. Наверное, и другие собравшиеся думали примерно то же самое, надеялись, как и я, что вот-вот что-то произойдёт.

Последнее напоминание о диктаторе

– Вы слышали призывы "Долой Чаушеску"?

– Не только слышал, но и сам их выкрикивал. Знаете, когда начинается движение, оно тебя захватывает как волна. Это чувство, это желание "Чаушеску долой" – оно существовало у большинства румын, но каждый боялся в одиночку его выразить. А когда ты находишься среди людей и кто-то первый осмеливается выкрикнуть "Долой!", то страх преодолеть легче. У меня даже появилось желание выступить, произнести речь... Но я не рискнул. Меня хватило только на Jos Ceausescu!, и ещё я затеял кричалку: "Завтра мы вернёмся!". "Долой Чаушеску", "Хотим свободы", "Требуем свободных выборов" – всё это будет возможно, если мы вернёмся. Не скажу, что люди сильно загорелись, реакция была жиденькой, и все-таки кто-то поддержал, сказав: "Это – начало".

Тут как раз пожарные приехали. Облили нас водой. А потом появился спецназ. Милиция встала метрах в 30, солдаты начали стучать дубинками по щитам, потом двинулись на нас. Половину вытеснили к мосту, другую – на ближайшую боковую улицу. Стало ясно, что с манифестацией покончено. Было уже поздно, к полуночи. И мы стали обсуждать, как быть дальше. Каждый помнил, что предыдущее выступление против власти, в 1987 году в Брашове, было подавлено за один день.

Нельзя было допустить, чтобы и сейчас выступление ограничилось одним днём. Расходясь по домам, мы договаривались встретиться завтра. Переходя от человека к человеку, я сообщал место и время, потом кружным путем пошёл ко второй группе. По мосту уже нельзя было пройти, там стояли солдаты. Потом кто-то подсказал: иди на вокзал. Я пошёл, чтобы и там сообщать людям время и место завтрашнего выступления. Представьте себе: подходишь к незнакомым людям и говоришь, что завтра там-то и в такое-то время собирается акция недовольных. Когда я выходил с вокзала, меня схватила милиция.

После допроса в отделении меня отвезли в тюрьму, где уже было много других манифестантов. Через день снова отвезли в милицию, где допрашивали, при этом ещё и избивая. В тюрьме тоже били резиновой дубинкой по ногам, угрожали, но самый тяжёлый допрос проходил, когда меня снова привезли в милицию. Снова били. По ногам, по спине. Милиция добивалась точных сведений о тех, кто там ещё был у церкви, с кем я виделся, с кем встречался.

– Чувствовали ли вы особую жестокость?

– Нет, у меня не осталось впечатления, что допросы и избиения проводились с каким-то чрезвычайным усердием. Эти люди не были какими-то рьяными сторонниками режима. Они всего лишь выполняли приказ, без особого рвения. Им не были чужды интересы остальных румын. Они, как и все мы, дома смотрели сербское телевидение, по тем временам очень либеральное. И, думаю, они были раздражены не меньше, а может быть и больше, чем многие другие румыны.

Все понимали, что режим прогнил. Мне было ясно, что нет никакой "всенародной" поддержки Чаушеску. Хоть и писали, что на 14-м съезде РКП он был единогласно избран, это всё было брехнёй.

Сейчас говорят о всесильной секретной полиции, "секуритате", о страхе, в котором жило всё население. Это неправда. Лично я не испытывал страха, мне было жаль, как и всем нам, что мы в таком дерьме, но говорить о терроре было бы преувеличением. В Тимишоаре мы не боялись рассказывать анекдоты про Чаушеску.

– Вы были политизированны?

– Я постоянно слушал Радио Свободная Европа (Radio Europa Libera). Интересно было читать советскую прессу, выходившие в Кишинёве на румынском языке газеты и журналы. Алфавит тогда в Молдове использовался кириллический, но я быстро научился им пользоваться. На дворе уже была горбачёвская эпоха, в СССР что-то происходило. Об этом рассказывала и Europa Liberă, и это радио слушало гораздо больше народу, чем могли читать советскую прессу. Но я ещё и читал.

– Сколько человек из ваших знакомых слушали "Свободную Европу"?

– Точно не сказать. Но со всеми знакомыми и друзьями обычно обсуждалось то, что передавали по СЕ – то есть мы говорили об этом как о чем-то общеизвестном.

– Получается, что Тимишоара была более свободолюбивым городом?

– В Тимишоаре веками складывалось значительное немецкое меньшинство. У тех, кто эмигрировал в Германию, в городе оставались родственники. Между ними всегда существовали связи. Те, кто помоложе, учились в Германии, приезжали навещать своих родственников. Обмен информацией всегда был. Во-вторых, наш город стоит у границ с Сербией и Венгрией, и мы всегда смотрели венгерское и сербское телевидение. Возможно, в центральных районах Румынии, где было труднее принимать вещание из-за границы, положение было другим. Но в Тимишоаре почти на всех домах стояли антенны, чтобы смотреть сербские и венгерские телепрограммы.

– И что смотрели?

Мариус Миок у таблички на стене реформатской церкви в Тимишоаре

– Да всё, фильмы, музыкальные программы. Многие жители Тимишоары, если они владели только румынским, старались выучить какие-то основные слова из сербского и венгерского – лишь бы смотреть чужое телевидение. Думаю, что и партийные активисты, чиновники, милиционеры – все они тоже смотрели и слушали заграничные программы. Румынская пресса, например, не писала о том, что происходит в Советском Союзе. Конечно, о том, что в СССР новый генеральный секретарь, сообщалось. Но о том, что он начал проводить новый курс, не говорилось. Когда в ноябре 1989 года пала Берлинская стена, мы узнали об этом из новостей Венгрии и Сербии. В Румынии об этом не сказали ни слова. Румынские газеты и телевидение трубили о том, что Николае Чаушеску посетил такое-то предприятие, какие ценные указания он там давал. "Ценные указания" – официальная формулировка румынской прессы. Товарищ Чаушеску разбирался абсолютно во всём и всегда, на предприятиях любой отрасли высказывался о том, как выпускать продукции больше и "высшего качества". Этому и уделялось основное место в газетах. Зарубежные события освещались скупо. Можно было узнать о каком-нибудь военном конфликте, какую-то международную мелочовку, но о чём-то важном, как правило, не говорилось.

– И милиция, и секуритате на стремление граждан получить новости из-за рубежа смотрели сквозь пальцы?

– Конечно, они ведь тоже хотели посмотреть какое-то интересное кино! Смотрели и слушали все. И милиционеры, и сотрудники секуритате.

Я оказался на свободе только 22 декабря, в день, когда был свергнут Чаушеску. В те дни были задержаны и посажены под арест около тысячи человек. Мест в камерах не хватало. Поэтому сначала нас доставили в милицию, потом начали отправлять в тюрьму, а из тех, кто был в тюрьме, нескольких вернули на допрос в милицию, в том числе и меня. Уже потом я узнал, что 20 декабря прошла очень крупная манифестация, тысяч сто человек. И манифестанты потребовали освободить заключённых, попавших в тюрьму только за открытое выражение своего мнения. Тогда и были освобождены те, кого изолировали за тюремной решёткой. А те, кого изолировали в отделениях милиции, так и остались там.

С момента задержания со мной в одной камере в тюрьме было около 60 человек. И я приметил одного человека с явными следами побоев. И подумал, что если его били, значит – он не информатор "секуритате". Разумеется, среди сидевших кто-то точно был информатором, но не этот же! И я его попросил позвонить моим родителям и сказать, что я жив. Он позвонил, сказал, но родители всё равно беспокоились.

Улица в центре Тимишоары с видом на православный собор. Фото автора

Днём 22 декабря я всё ещё не знал, что происходит за пределами милицейского участка. Всё время, сколько мы находились под арестом, у меня была надежда, что Чаушеску падёт. Но 22-го мы не знали, что его уже нет. И только после того, как Чаушеску бежал (а я не знал, что он бежал), у нас отобрали тюремные робы, выдали нашу одежду и посадили в автозак. Мы сидели взаперти, но через маленькое окошко увидели, как наш водитель обменивается приветствиями с людьми, ликующими на улицах, увидели флаги. Поняли: явно что-то произошло. Мы начали колотить в стенки автозака, чтобы люди на улицах нас услышали. И кто-то снаружи открыл нам дверь, а машина продолжала двигаться. Мы выпрыгнули из неё на ходу. Я только успел подумать, что теперь придётся уйти в подполье, ведь мой адрес известен, и если я пойду домой, то меня арестуют. Во дворике сидели бабки, слушали радио. И я спросил, что случилось? Мне ответили, что Чаушеску бежал. Тогда я пошёл домой.

После революции я начал писать в газеты, потому что увидел, сколько вранья публикуют о революции. Я думал, что после падения коммунизма больше не будет лжи. Но оказалось, что она никуда не делась. И я начал делать свои маленькие расследования, чтобы добраться до правды.

– А почему вы решили, что именно вы сумеете рассказать правду?

– Всё просто: мне надоело вранье. Именно: мне – лично – надоело вранье. Я прожил много лет в сплошном вранье. И теперь – оно снова воспроизводилось, пусть о другом, но это снова было враньём.

Однажды зашёл в Ассоциацию 17 декабря (это объединение раненых и родственников погибших во время революции). У меня была медицинская справка о том, что на мне были следы побоев, поэтому я смог получить статус пострадавшего и вступить в эту ассоциацию. И там я предложил: давайте ответим тем, кто не просто были членами партии, но реально участвовали в подавлении революции, а теперь пытаются представить себя героями, рассказывают неправду.

В центре Бухареста 23 декабря 1989 года

Предложил и сам же стал главным сотрудником этой группы. Тогда ещё не было интернета, только бумажная пресса, но газеты пользовались небывалым спросом. Из тех публикаций в 1994 году я собрал первый свой сборник. Дело было не в том, что правда замалчивалась, а в том, что поверх правды низвергался поток лжи. И человек, который сам не пережил те события, не смог бы в этом разобраться. А ведь есть люди, очевидцы, участники, которые живы. Они могли бы правду рассказать, но на них не обращали внимания. Затем я выпустил ещё несколько книг. С развитием интернета пришла идея, почему бы мне не сделать сайт? Сделал – и сам был поражён его неожиданным успехом.

Первым делом я раздобыл оригинальные записи и видео, сделанные в Тимишоаре в дни революции. С этих материалов и начался мой блог. Его стали читать, он стал влиятельным. И – однажды его закрыли. Был и такой опыт. В 2009-м его дважды удалили в течение одного дня. Другие блогеры выступили в мою защиту. Блог был восстановлен.

– Что сегодня преобладает в знаниях о румынской революции? Правда или ложь?

– Думаю, что всё-таки ложь преобладает. У лжецов – ясные цели. Среди них в первую очередь те, кто подавлял революцию. Они пытаются убедить остальных, что подавление и репрессии – это не их рук дело. Они даже идут дальше, пытаясь утверждать, что это именно они спасли, защитили дело революции. Манипуляторы, да ещё и имевшие доступ к прессе, делали своё дело. Тем более что были издания, которые публиковали заказные материалы. Один из самых известных примеров таких манипуляций – поток доказательств об иностранном влиянии на события в Румынии, байки о том, что огонь по участникам демонстраций против Чаушеску вели иностранные наёмники. Дескать, не армия стреляла, не милиция, а иностранные агенты. Потом было заявлено, что "секуритате" стреляла в народ. Возможно, и "секуритате". Но у госбезопасности не было танков. А танки на улицах – были. Вот и решай, кто стрелял.

Демонстранты у здания ЦК Румынской коммунистической партии в Бухаресте. 22 декабря 1989 года

Первая ложь: якобы были венгры, внедрившиеся в войска. Это была теория Чаушеску: мол, на улицах среди демонстрантов были венгерские агенты. Эта теория повторялась в прессе ещё в 90-е годы, после революции. Якобы эти проникшие в ряды манифестантов агенты стреляли в народ. Значит, не армия. Значит, не секуритате. А лишь вот эти проникшие в наши ряды иностранные агенты. Позднее, когда участники венгерских национальных ассоциаций и политических партий стали депутатами парламента, стало некрасиво говорить о таких агентах. Тогда всплыл другой миф: русские! Стали поговаривать о тысячах советских туристов, которые в дни революции якобы наводнили Румынию, и они были, разумеется, агентами КГБ. Это может показаться смешным, но книги популярных историков до сих пор отрабатывают эту версию, и у неё есть много сторонников, – говорит в интервью корреспонденту Радио Свобода румынский блогер и общественный деятель Мариус Миок.

Через тридцать лет после драматических событий революции 1989 года Румыния – член Европейского союза и НАТО. Из тоталитарной, нищей и полуголодной страны Румыния превратилась в демократическое (пусть и с очевидными трудностями роста) государство, находящееся на 52-м месте по индексу человеческого развития (для сравнения – Россия в этом списке совсем рядом, на 49-м месте), во многих отношениях дающее пример движения вперёд соседям по региону вроде Молдавии, Сербии или Болгарии. ​Доходы на душу населения с 1989 года в Румынии выросли в три с половиной раза раза – с 7,5 до 26,5 тысяч долларов в год. Эти данные сопоставимы с показателями России и выше, чем у Болгарии или Хорватии. Тем не менее по уровню экономического развития и благосостояния населения Румыния уступает почти всем другим странам ЕС. В Тимишоаре, историческом центре области Банат, живёт около 300 тысяч человек, это третий по величине и хозяйственной значимости город Румынии.