28 января 1936 года в газете "Правда" была опубликована редакционная статья "Сумбур вместо музыки". Спустя девять дней, 6 февраля, в том же органе ЦК ВКП(б) появилась другая статья без подписи – "Балетная фальшь". Оба текста содержали зубодробительную критику произведений Дмитрия Шостаковича – оперы "Леди Макбет Мценского уезда" и балета "Светлый ручей".
Об этих статьях написаны книги, монографии и диссертации. Но их предыстория не вполне ясна.
Исходя из последовательности статей принято считать, что это звенья одной цепи: одна из них дополняет другую, а вместе они выражают недовольство высших сфер советской власти чрезмерно возвеличенным и каким-то подозрительным 29-летним композитором. Но это ложная хронология и превратное толкование. Последовательность была обратной.
Долгое время считалось, что Сталин не смотрел "Светлый ручей", и балет просто, что называется, попал под раздачу. Но, как установила музыкальный историк Екатерина Власова, советский вождь был на "Светлом ручье", причем прежде, чем на "Леди Макбет".
Факт посещения Сталиным спектакля "Светлый ручей" Власова обнаружила в отчете о пребывании в Москве группы донских казаков, которых по настоянию Михаила Шолохова пригласил в столицу Большой театр. Романист решил помочь начинающему композитору Ивану Дзержинскому в работе над оперой "Тихий Дон". Ему хотелось, чтобы автор вставил в свое сочинение настоящие казачьи песни.
3 декабря 1935 года казачий ансамбль присутствовал на спектакле "Светлый ручей". Его посадили в крайнюю справа (если смотреть на сцену) ложу бельэтажа – директорскую. В ложе напротив они лицезрели Сталина. Вопреки распространенному заблуждению Сталин никогда не сидел в царской ложе. В царскую сопровождать иностранных гостей он посылал Молотова.
Конференция министров иностранных дел антигитлеровской коалиции в Москве. Посещение спектакля Большого театра "Ромео и Джульетта" на музыку Сергея Прокофьева. В главной партии – Галина Уланова. Британская кинохроника. 1947
Рядом со Сталиным в ложе находились Лазарь Каганович и Анастас Микоян.
Я, как увидел его, спервоначалу заробел, потом смотрю – он на нас не глядит, а разговаривает с Кагановичем, да смеется, да пальцем ему чего-то грозит. Сам – вождь великий, за ним народ идет, а он сидит да посмеивается, дорогой ты мой человек!
Таким впечатлением поделился для отчета И. Выпряжкин, трудящийся Вешенской МТС. Другим колхозникам зрелище тоже пришлось по душе. "Веселый народ – плясуны в Большом театре, – отозвался об увиденном П. С. Солдатов из колхоза имени Второй пятилетки, – хорошо пляшут, и хоть молчат, не играют песен, а все понятно, что они в колхозе живут и после уборки урожая веселятся". "Как же это люди так плясать научились, да так прыгают, как птицы… Нет ли у них пружин каких-нибудь в туфлях?" – изумлялась Хоря Мартынова из колхоза "Серп и молот".
Не поскупился на похвалы и рецензент "Правды" Арон Эрлих, хотя и ругнул "неуклюжее" либретто:
Не следует искать здесь пьесы с интригой и последовательно развивающимся действием. Единственный, в сущности, сюжетный штрих сводится к следующему: студент практикант Петр и некая затейница Зина, по выражению либреттистов, "заметно расположены друг к другу". В веселую минутку Петр излишне полюбезничал с гостьей актрисой, чему вышеупомянутая Зина оказалась нечаянной свидетельницей. Молодой человек смутился, но, к счастью, злополучное обстоятельство не имело больше никаких решительных последствий и ни в какой мере не отразилось на великолепном, жизнерадостном, увлекательном музыкально-танцевальном дивертисменте.
Эта рецензия опубликована в номере от 2 декабря – накануне просмотра балета Сталиным.
Судя по тому, что вождь "посмеивался", он тоже одобрил балет Шостаковича, а пальцем грозил Кагановичу за что-нибудь другое. Если бы ему "Светлый ручей" не понравился, "Балетная фальшь" была бы написана и опубликована значительно раньше, а не больше чем через месяц после его присутствия на спектакле. Более того, "Светлый ручей" не был снят с репертуара ни после того, как его увидел Сталин, ни после статьи про сумбур вместо музыки.
Что же произошло за кулисами – не театральными, а кремлевскими?
Рукопожатие товарища Сталина
Сталину была остро нужна "советская классика" на балетных и оперных подмостках. Созданная на современный сюжет, идеологически выдержанная и обязательно талантливая. Без нее здание советской империи было как бы лишено фасада. Вождь прекрасно понимал, что правителей помнят благодаря большим художникам, которым они покровительствовали. В голодной, раздетой и разутой стране государство создавало исключительные условия для тех, кто брался за выполнение этой задачи. Но результат никоим образом не удовлетворял Кремль. С идеологией в свежеиспеченных опусах было все в порядке, с талантом – никак. Кроме того, Сталина, вероятно, беспокоил тот факт, что музыка по самой своей природе плохо поддавалась партийному руководству. Она то и дело норовила отбиться от рук.
Смотри также Он вышел из дома в тапочках. Воспоминания о Данииле Хармсе"Светлый ручей", поставленный в Ленинграде и Москве Федором Лопухиным, отвечал всем критериям, к тому же это была лирическая комедия, что соответствовало политическому моменту. Не далее как двумя неделями раньше Сталин говорил на Первом всесоюзном совещании стахановцев: "Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее. А когда весело живется, работа спорится".
Оставалось определиться с оперой. Внимание диктатора привлекло сочинение Ивана Дзержинского.
Еще до премьеры в Большом "Тихий Дон" показал на гастролях в Москве Ленинградский Малый оперный театр – МАЛЕГОТ (сейчас он называется Михайловским, как до революции). Последний гастрольный спектакль 17 января почтил своим присутствием Сталин со свитой. В антракте Иван Дзержинский, дирижер Самуил Самосуд и режиссер Макс Терешкович были приглашены в ложу "отца народов". Через несколько дней в "Правде" появилась заметка "Беседа товарищей Сталина и Молотова с авторами оперного спектакля "Тихий Дон".
В ней сказано, что Сталин и Молотов дали "положительную оценку" и "отметили значительную идейно-политическую ценность" оперы, хотя и "высказали ряд замечаний" относительно оформления спектакля. Сталина сопровождали также секретарь ЦИК Акулов и наркомпрос Бубнов, но они, видимо, никакого мнения не выразили. Сохранилось воспоминание о том, как потрясенный случившимся Макс Терешкович, приехав домой, созвал гостей и, здороваясь с ними, воскликнул: "Не мойте руки! Только что эту руку пожимал товарищ Сталин!"
Еще через девять дней вождь пожаловал на "Леди Макбет" в филиал Большого театра на Большой Дмитровке (в то время – улица Эжена Потье). Опера шла уже год в Москве и Ленинграде. За это время в двух театрах было дано почти 200 спектаклей. Она ставилась по всему миру, включая Южную Америку, и всюду вокруг нее царил ажиотаж.
В нью-йоркском театре Metropolitan премьера состоялась 5 февраля 1935 года. Дирижер спектакля Артур Родзинский специально ездил в Советский Союз, чтобы услышать и увидеть "Леди Макбет" на русской сцене. Он посмотрел ее шесть раз и познакомился с автором. Хотя Советский Союз не был участником Бернской конвенции по авторскому праву, Родзинский по совету посла Уильяма Буллитта получил официальное разрешение на исполнение оперы в США. Но советская таможня едва не конфисковала партитуру, приняв набросок сценографии на обложке нотной тетради за военный план.
Поскольку Родзинский тогда был главным дирижером Кливлендского оркестра, премьера оперы состоялась в Кливленде. Толки о сенсационном спектакле достигли Нью-Йорка. Как писала New York Times, в день премьеры в Metropolitan очередь к кассам растянулась на квартал и, несмотря на холод и снегопад, разошлась лишь за 20 минут до начала представления. В зале был, что называется, весь бомонд. По мнению журналиста газеты, такого блестящего общества театр не видел несколько лет. Опера исполнялась на русском языке русскими певцами. Но либретто было переведено и издано специально к премьере.
Сталин просто не мог не пойти на "Леди Макбет". Его реакция на это зрелище оказалась сугубо отрицательной. Авторов на встречу со зрителем номер один не пригласили. В начале четвертого акта Шостакович взглянул на правительственную ложу и обомлел: там никого не было. Сталин покинул театр, не дождавшись финала. Через день в "Правде" и появилась статья "Сумбур вместо музыки".
Популярное музыковедение обычно клянет Ивана Дзержинского на чем свет стоит: он и недоучка, и бездарь, и подлый интриган, отобравший у Шостаковича лавры первого композитора СССР. Это несправедливо. Шостакович помогал Дзержинскому оркестровать его сочинение и рекомендовал "Тихий Дон" ленинградскому театру. Дзержинский не участвовал в травле Шостаковича. И опера его далеко не бездарна.
Сцена из четвертого акта "Тихого Дона". Григорий возвращается с войны в родную станицу, узнает о смерти дочери и о том, что Аксинья живет с молодым барином Листницким. Аксинья не оправдывается: "Суди, как хочешь. Силой взял – потом привыкла". Григорий – Артем Мелихов. Аксинья – Эвелина Агабалаева. Дирижер – Владислав Карклин. Мариинский театр, 2016
Что же случилось? Сталину действительно не понравилась опера? Многие принимают за аксиому, что она ему и не могла понравиться: то ли музыка была не в его вкусе, то ли он услышал в опере скрытое вольнодумство. А что если он пришел в оперу с готовым мнением? Что если его кто-то настроил в негативном духе?
"Златой телец", Коллонтай и беды сексуальности
Никакой служебной документации на эту тему не сохранилось, если она вообще была. Мы можем только предполагать.
В ноябре 1935 года премьера "Леди Макбет" состоялась в Королевской опере в Стокгольме. Главные партии пели Брита Херцберг и Эйнар Бейрон. На спектакле присутствовали члены королевской семьи, члены кабинета министров, дипломатический корпус, включая, разумеется, советского посла Александру Коллонтай.
Откроем дневник Коллонтай. Запись от 17 ноября 1935 года.
Александра Коллонтай
Вчера, 16 ноября, лесное соглашение подписано в Копенгагене. Работа многих лет завершена... (Соглашение о разделе европейского рынка между главными экспортерами леса – СССР, Швецией и Финляндией. Переговоры по этому жизненно важному для советского режима вопросу шли крайне сложно и продолжались с перерывами около 10 лет. – В. А.)
День подписания совпал с премьерой оперы Шостаковича в королевском театре, многие считают, что это я нарочно подстроила, чтобы придать премьере советской оперы особо праздничный характер. Опера "Катерина Измайлова". Странная вещь. Есть несомненно сильные и оригинальные музыкальные места. Но мне не нравится, что в музыке чересчур подчеркнута сексуальность. Я никогда не слышала музыки, в которой преобладали бы в такой степени сексуальные переживания. Оригинально – это бесспорно. Но неприятно – тоже бесспорно. Ново и непривычно.
В середине спектакля ей пришлось уехать – надо было проводить в Копенгаген советскую делегацию. В театр она уже не вернулась.
Потом досадно, что по фабуле шведы будут судить о нас, русских. Не поймут, что вся грубость и жестокость нравов относится к дореволюционному быту России. Что общего в нравах и быте советских людей с этой оперой? Она искажает представление о нас, подтверждает у шведов представление, что русские жестокие и грубые варвары. Не следует пускать такие вещи за границу.
Сцена из спектакля Стокгольмской королевской оперы. 1935 год
Александра Коллонтай была энтузиасткой свободной любви. Именно этим она прежде всего и известна. "Дорогу Крылатому Эросу!", "Любовь пчел трудовых"... Ее опусы обсуждались в комсомольских ячейках, молодежь, начитавшись Коллонтай, отстаивала свое право на секс без обязательств, на нее писали пародии и злобные пасквили. Вследствие личной драмы и возраста ее любовный пыл к тому времени угас. Да и на родине наступила эпоха советского ханжества. Потому ей и неприятны любовное томление и страсть героини оперы Шостаковича Катерины Измайловой.
Вопрос о восприятии советской музыки и прежде всего Шостаковича на Западе был отнюдь не праздным, не мелким и вполне вписывался в компетенцию посла. В Европе и США его музыку исполняли лучшие оркестры и прославленные дирижеры. Газеты помещали рецензии даже на его музыку к фильмам. Он был ярким воплощением торжества здорового советского искусства на "прогнившем" Западе.
Дмитрий Шостакович и музыковед Иван Соллертинский, 1932 год
В декабре 1931 года 24-летний Шостакович дал первое в своей жизни интервью западной газете – New York Times. В большом, почти на полполосы тексте с портретом корреспондент газеты Роуз Ли умильно описывает юного гения, почти мальчика с нервно дрожащими пальцами и губами (Ли пришла не одна – надо полагать, среди сопровождавших ее был и "искусствовед в штатском"), в старой питерской квартире, в окружении антиквариата, ангорских кошек и щебечущей по-французски мамы. Квартира, впрочем, декорирована бюстом Ленина и собранием сочинений Маркса и Энгельса. Интервьюируемый говорит все, что от него требуется: "Музыки вне идеологии не бывает... У нас, революционеров, иная концепция музыки... Ленин сказал, что музыка есть орудие объединение широких народных масс..." Он не считает Вагнера великим композитором и называет Скрябина "нашим злейшим врагом" за "нездоровую эротику", "мистицизм, пессимизм и бегство от реальной жизни". Слушающая эти откровения Роуз Ли предрекает ему место советского "композитора-лауреата".
Интервью Шостаковича в New York Times. Номер от 20 декабря 1931 года
Помимо пропагандистского значения, Шостакович был и выгодной статьей экспорта. Именно это гласила эпиграмма, опубликованная в журнале "Советская музыка" (Шостакович родился под знаком Тельца):
Се – истинно златой телец.
Спеши доить его, ГОМЭЦ.
(ГОМЭЦ – Государственное объединение музыкальных, эстрадных и цирковых предприятий.)
В феврале 1936 года генеральный консул СССР в Нью-Йорке Жан Аренс (возможно, еще не зная о разгромных статья в "Правде") пишет председателю комитета по делам искусств Платону Керженцеву: "Из наших композиторов самым популярным является Шостакович, которого постоянно играют на симфонических концертах и т. п. Было бы очень полезно, если бы Шостакович приехал на концерты в США". В январе 1938 советник постпредства СССР в США Константин Уманский просит завотделом печати НКИД Евгения Гнедина: "Прошу Вас проследить за присылкой партитуры пятой симфонии Шостаковича, которую оркестр Нац[иональной] широковещ[ательной] компании готов передавать по радио". В том же 1938 году полпред в Италии Борис Штейн хлопочет о разрешении на постановку "Леди Макбет" в Римской опере (и в конце концов получает отказ от имени Шостаковича: он против постановки своей оперы "в фашистской Италии"). Следовательно, и Коллонтай могла сообщить в Москву свою оценку "вреда" оперы для советской пропаганды.
Могла ли Коллонтай довести свое мнение до сведения диктатора? Вполне. Она пользовалась особым доверием и покровительством Сталина после того, как легко предала товарищей по "рабочей оппозиции" и превратилась в лояльную сталинистку. Они отправились на Голгофу, а она – по дипломатической линии.
От него исходит какое-то "магнетическое" излучение. Обаяние его личности, чувство бесконечного доверия к его моральной силе, неисчерпаемой воле и четкости мысли. Когда Сталин близко – легче жить, увереннее смотришь в будущее, и радостнее на душе.
Так писала она в своем личном дневнике в 1934 году, участвуя в пленуме ЦК. Надо полагать, у Сталина имелись возможности ознакомиться с этой и другими записями, где нет и тени сомнения в его непогрешимости.
"Музыка крякает, ухает, пыхтит…"
Если внимательно прочесть статью "Сумбур вместо музыки", станет ясно, что Сталину не понравилась не музыка. Ему не понравилось именно то, о чем пишет в своем дневнике Коллонтай:
Автору "Леди Макбет Мценского уезда" пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать "страсть" своим героям... Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно натуральнее изобразить любовные сцены. И "любовь" размазана во всей опере в самой вульгарной форме. Купеческая двуспальная кровать занимает центральное место в оформлении.
Смотри также Жизнь образцового чекиста. Из досье проекта "Немезида"Конечно, в 1935 году ни в СССР, ни в Европе невозможно было показать половой акт на сцене даже в условной форме. Но зритель отлично понимал, что произошло между купчихой Катериной Измайловой и приказчиком Сергеем. Рецензент New York Times известный музыкальный критик Олин Даунс, которому опера не понравилась, пишет об этой сцене, что она поставлена "с немалым правдоподобием" и "откровенностью", и что публика реагировала на нее "раскатами хохота". Газета New York Sun назвала оперу "порнофонией". В апреле на спектакле в Кливленде в этом месте погасло все освещение сцены. Этой купюре предшествовало опубликованное в местной газете гневное письмо светской дамы и активистки "Ассоциации за невинные развлечения" миссис Джордж Холт Строубридж, однако продюсер утверждал, что это чистое совпадение и что спектакль воссоздан именно в таком виде, в каком он шел в Ленинграде.
Некогда критиковавший Скрябина за нездоровую эротику Шостакович теперь сам впал в ту же ересь, и статья в "Правде" была отнюдь не первым случаем критики этого аспекта "Леди Макбет". Так, например, в апреле 1935 года в дискуссии о советской опере, организованной Союзом советских композиторов, музыковед Александр Шавердян строго порицал Шостаковича за соединение "реалистических элементов... с элементами экспрессионистской "оперы ужасов" (внешний истерический динамизм, подчеркнуто-эротический, не лишенный садизма, характер многих сцен, обнажение биологических корней человеческих переживаний)..." Журнал "Советская музыка", откуда взята эта цитата, тщательно пересказал и рецензию Даунса, однако позднее напечатал "Музыкальные заметки" американского композитора левых взглядов Эли Сигмейстера, который утверждал:
Опера вызвала одобрение как у буржуазной публики, так и у наиболее пролетарской части аудитории – у галерки. Возможно, что те, кто сидел в ложах, не поняли, что сатира и острая пародия оперы направлены прямо против них. Так в 1789 г. разлагающаяся французская аристократия аплодировала "Свадьбе Фигаро" Бомарше, социальное содержание которой было ударом, направленным против нее.
Но если одобрение социалистических слоев было сильно, то буржуазные музыкальные критики "восстановили равновесие" своими нападками на Шостаковича. То, что было лишь забавой для их "хозяев", критикам показалось "огненными письменами" на стене.
Сложно сказать, откуда Сигмейстер все это взял, но Шостаковичу эта публикация ничем не помогла. Наоборот, успех на Западе стал под пером автора "Правды" отягчающим обстоятельством:
"Леди Макбет" имеет успех у буржуазной публики за границей. Не потому ли похваливает ее буржуазная публика, что опера эта сумбурна и абсолютно аполитична? Не потому ли, что она щекочет извращенные вкусы буржуазной аудитории своей дергающейся, крикливой, неврастенической музыкой?
Похоже, в Кремле внимательно прочли рецензии американской прессы.
В 1999 году чешский режиссер Петр Вейгл снял экранизацию "Леди Макбет". Сцена грехопадения Катерины поставлена в фильме со всей откровенностью. Катерина – Маркета Хрубесова, Сергей – Михал Длухи. Поют Галина Вишневская и Николай Гедда. Лондонский филармонический оркестр. Дирижер – Мстислав Ростропович
Бессмысленный и демагогический пасквиль в "Правде" написан человеком хорошо образованным и разбирающимся в музыке. Его имя – Давид Заславский. Он служил обозревателем в "Правде" и носил грозное прозвище "рупор Кремля". Евгений Ефимов опубликовал переписку Заславского с музыковедом Маттиасом Гринбергом, в которой Заславский прямым текстом сообщает, что писал первую из двух статей про Шостаковича по указанию сверху:
Я никогда не решился бы написать подобного рода статью. И вдруг совершенно неожиданно я получил задание от высшего руководства. Указаний было точным счетом только два: заглавие статьи "Сумбур вместо музыки", идея: музыка такого рода может привести к мейерхольдовщине. Но это были не просто указания. Это была богатейшая по своему содержанию формула. Я помню свое первое впечатление от нее. Она словно озарила меня... Я написал статью тут же, за один присест, прямо набело.
Статья Заславского, разумеется, была отправлена на согласование в Кремль, и Сталин внес в нее свою правку. Всего вероятнее, именно ему принадлежит дилетантский и стилистически неуклюжий оборот: "Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приемами дешевых оригинальничаний". Сам Заславский не допустил бы такой тавтологии.
Сталинская премия за квинтет
Получал ли он задание раскритиковать "Светлый ручей", Заславский не пишет. Ефимов установил авторство "Балетной фальши" по рабочей тетради Заславского, в которую он записывал свои гонорары для уплаты партвзносов. Но вот что поразительно. Статьи написаны о разном. В балетной статье Заславский критикует отнюдь не "левацкую какофонию", как выразился Сталин в другом случае (и тем лишний раз подтвердил свое соавторство), не авангардизм, называвшийся в тогдашней терминологии "формализмом", а, наоборот, консерватизм. В первой статье композитор обвинялся в оторванности от народа, во второй – в псевдонародности. Причем обвинения эти относились главным образом к либреттистам, балетмейстеру и художнику-постановщику, вернее – к художникам, потому что балетмейстер и в Ленинграде, и в Москве был один, Федор Лопухов, а художников – двое, Михаил Бобышев и Владимир Дмитриев. Но их имена в тексте отсутствуют, поэтому вообще непонятно, о какой из двух постановок пишет аноним. Подозреваю, что он вообще не смотрел "Светлый ручей" – до такой степени его разнос не соответствует ни одному из двух спектаклей.
Балет – это один из наиболее у нас консервативных видов искусства. Ему всего труднее переломить традиции условности, привитые вкусами дореволюционной публики. Самая старая из этих традиций – кукольное, фальшивое отношение к жизни. В балете, построенном на этих традициях, действуют не люди, а куклы. Их страсти – кукольные страсти.
Такой зачин может предварять как хулу, так и хвалу. Читаем дальше:
Пейзан не раз показывал балет в разные времена. Выходили принаряженные кукольные "крестьяне" и "крестьянки", пастухи и пастушки и исполняли танцы, которые назывались "народными". Это не был обман в прямом смысле. Это было кукольное искусство своего времени... Именно в этом и была невыносимая фальшь балета.
Автор статьи цитирует сатиру Некрасова "Балет":
Но явилась в рубахе крестьянской
Петипа – и театр застонал!..
Сцена из спектакля Мариуса Петипа "Баядерка" на музыку Людвига Минкуса
Петипа – это Мария Сергеевна Петипа (в девичестве Суровщикова), супруга главного балетмейстера императорских театров Мариуса Петипа и солистка императорских театров. В балете "Флорида" на музыку Цезаря Пуни специально для нее был поставлен танец "Мужичок", пользовавшийся бешеным успехом.
О музыке "Светлого ручья" правдист пишет вскользь и расплывчато, дабы не показать, что он ее не слышал:
Музыка Д. Шостаковича под стать всему балету. В "Светлом ручье", правда, меньше фокусничанья, меньше странных и диких созвучий, чем в опере "Леди Макбет Мценского уезда". В балете музыка проще, но и она решительно ничего общего не имеет ни с колхозами, ни с Кубанью. Композитор так же наплевательски отнесся к народным песням Кубани, как авторы либретто и постановщики – к народным танцам. Музыка поэтому бесхарактерна. Она бренчит и ничего не выражает.
Статьи в "Правде" повлекли за собой кампанию борьбы с формализмом. В отделениях Союза советских композиторов прошли собрания, на которых музыканты, прежде восхищавшиеся Шостаковичем, посыпали главу пеплом, каялись и обращались из Савлов в Павлы. Горлопаны, бездари, карьеристы и завистники торжествовали. В Ленинграде на таком собрании выступил и Иван Дзержинский. Кшиштоф Мейер в своей книге о Шостаковиче пишет, что Дзержинский отличился "исключительно грубыми нападками на Шостаковича". Это не так. Отчет, опубликованный "Советской музыкой", свидетельствует, что вынужденное выступление Дзержинского было весьма сдержанным. Он не забыл о помощи Шостаковича и рассказал о ней на собрании. Гораздо большей резкостью отличались речи близких друзей впавшего в немилость композитора, таких как, например, музыковеда Ивана Соллертинского, выступившего на том же собрании.
Ждали раскаяния и от самого Шостаковича, но он ни на какие сборища не ходил. Его инструментальную музыку никто не запрещал. В ноябре 1937-го в Ленинграде состоялась премьера его Пятой симфонии. Ленинградским филармоническим оркестром дирижировал Евгений Мравинский. Любовь Шапорина, жена композитора Юрия Шапорина, записала в тот день в своем дневнике:
Публика вся встала и устроила бешеную овацию – демонстрацию на всю ту травлю, которой подвергся бедный Митя. Все повторяли одну и ту же фразу: "Ответил, и хорошо ответил". Д.Д. вышел бледный-бледный, закусив губы. Я думаю, он мог бы расплакаться.
В 1941 году Шостакович получил Сталинскую премию I степени за фортепианный квинтет. Ни опер, ни балетов он больше никогда не сочинял.