Лагерь. Проволока. Любовь

Из моего архива.

Героям передачи восьмой десяток. Познакомились супруги в лагере, она сидела, он охранял. Поженились в 1954-м, когда Зося Степановна освободилась по амнистии. Еще два слова о жанре передачи. Когда записываешь на пленку людей, живущих в твоем присутствии вслух, то чувствуешь себя не столько радиожурналистом, сколько собирателем фольклора. Потом, работая с пленкой, открываешь для себя еще один жанр – документальную драму, радиодраму.

– Я была парикмахер, но нас обзывали придурками лагерными. Раз мы лагерь обслуживали, значит, мы придурки. Повара все, бухгалтера. Как я была девушка невинная, я не такой уж была сильный мастер брить. На заключенных училась, на каторжанах. Стригла наголо их всех. Вот так я и проработала 50 лет. И сейчас соседи просят: подстриги, подстриги.

Он из-за меня свой партийный билет положил. Тогда мне говорил: не с бумагой жить, а с женой и с детьми. За это я его уважаю. Я же "фашистка", хотя уже и на свободе была, так меня называли энкавэдэшники, которые сажали меня: продала родину советскую. А он чекист, как же можно на мне жениться? Нам регистрироваться не давали. Партийный был, пьянчуга такой, Погорелов его фамилия. Он уже сдох, нет его. На материк уехал, награбил, десять контейнеров отправил и там, говорят, умер. Как можно жениться с комсомольцем, если я в лагере сидела? Хотя меня и реабилитировали, все равно не надо было.

– Она по-русски вообще плохо разговаривала, когда мы сошлись.

– Приду в магазин, назову по-польски, они говорят: у нас такого нет. На Украине советская власть три года была. В 1939-м вошли. В 1941-м война началась.

– В 1941-м Гитлер напал.

– Напал. Может, Сталин напал?

– Не Сталин, а Гитлер напал на всех. Капиталисты все удрали, которые жили там, как хотели, издевались над народом. И сейчас начинают издеваться капиталисты. Они, понимаешь, господа, а мы быдло как были, так и будем жить.

– В 1944-м посадили меня. Закинули в подвал. Клопов там миллиарды, всякие туберкулезные сидели, у них кровь изо рта шла, они сидели вместе со мной. Меня забрали, когда я тифом болела. Делали облавы, виноват, не виноват. Если НКВД возьмёт, отведут, рассказывали, всыплют хорошо и отпускают, а если КГБ взялось, уже оттуда не выкрутиться. Меня как раз КГБ и забрал. Они все из Москвы были, фамилия следователя Володин, он уже тут лежит на кладбище, его тоже посадили на 25 лет. Он же расстрелял все село, как фашист сжег. В 1959-м его посадили, 25 лет ему дали. И он ко мне в парикмахерскую уже больной пришёл, я его узнала. Я спрашиваю:

–Твоя фамилия Володин?

– Откуда ты меня знаешь?

– Я тебя хорошо знаю. Ты за что меня посадил?

– А почему я, дура, из-за тебя буду такие деньги терять?

Три человека судили, военные. За измену родине. А какой я родине изменяла? Я не знаю. Я воспитывалась совсем другой родиной. Я ему так и сказала. Я по-русски почти не говорила, только разговаривала на польском и украинском языках.

Дети, кому 15, кому 20, там даже были по 14 лет девочки, две сестры-близнецы 13-летние сидели, они такие телки деревенские, здоровые девки. Это было село Яблонево Ровенской области. Он на сестру: "Кто ты такая?" – "Я – баба". А ей 23 года только было. "Видим, что ты баба. Какой ты нации?" – "Какой вам треба, такой и буду", – говорит. Суконку выворачиваю, то голову в рукав засуну, говорит, никак не могу одеться – испугалась. У меня в роду никто, кроме меня, не сидел. Все воевали, сестра даже на войне была. Я была такая худенькая, маленькая. Начальник тюрьмы пришел, говорит: "Слушай, сколько этому ребенку лет?"

14 суток в море, Карские ворота, мы в трюме, сильная была качка. Остановили пароход, боялись. Слышим, как разговаривают, страшно, бомбы. Это же 1945 год. Кормили, давали соленую рыбу и больше ничего. В трюме мужики сидят, жуки, пауки, все там сидели. Мужики прорезали пол, а там и банки мяса, и колбасы, чего там только не было, конфеты какие. Водка, коньяк, а воды нет.

Голодные, как собаки, были. Уже прорезали такую дырищу в трюме, выкидывали свертки большие. Потом конвой начал брать конфеты и шоколад. Наелись все страшно, и колбаса, и все, чего только там не было. Уже начали платья шить портнихи. Мне сшили два платья, у меня их не забрали. Блатные сидят в этом трюме, поедают. Мы воды им дадим. Позже конвой начал ходить: дай конфет, дай шоколад. Дают ему, он понабирает, уходит. Командира судили здесь, я на суде даже была. Пока разбирались, пока обыски делали, то, се на пересылке.

Пройти медицину по-женски. Находили сифилисных очень много. На зоне отделили сифилисных женщин. Там много с Запада девочек было. Посмотрели, как стригу, они бриться любили, а брить я еще не очень. Я всего два месяца с половиной училась. Но я очень хорошо научилась. Проверили, как я работаю, и я осталась, стригла заключенных. Пять минут – и улетает. Американские машинки мне сестра прислала из Германии, у меня эти машинки долго были. Потом уже электрические стали.

Политические не связывались ни с кем. Они шили, вышивали, у них так чисто в бараках. Много народу, почти сто человек жило в одной палатке, у них очень чисто было. Когда шмон делали, они раздевались, в чем мать родила, все садились на верхние нары. Потом со мной кошка сидела там. Блатные никого не признавали. Одна разденется, как мать родила, бант привяжет здесь, идет к директору лагеря на прием. Представьте, снег, а она идет босая. Приходит к директору, молодой был: "Уйди! – на нее кричит. – Помоги, выгони ее". Ее черт выгонишь, она как зверь. Оперуполномоченный одну застрелил прямо при мне. Она стул схватила и на него, а он бабах ее. Может быть, она еще и жива была, но ее на машине увезли, и все.

– Тут всякие сидели, грузины, армяне, азербайджанцы. Все национальности мира здесь были. Если бы у меня такая возможность была, я бы всех убил их, чтобы они больше не воровали никогда. Посмотрите сейчас, каждый день в Москве грабят, убивают, насилуют. Что это такое? В России даже в те времена не было такого, а сейчас что творится. Сидит там царь, он думает о чем-нибудь? Здесь больше платили, поэтому люди и оставались из-за денег.

– Мы получили пенсию 123 рубля, и я, и он.

– Нам хватало, на море ездили.

– Каждый год, я особенно, он-то не очень любил ездить. А я с внучкой.

– Заключенные были красивые. Врач была женщина одна красивая, она уколы делала. Пошла зараза по ногам, по рукам, цинга была, питание было плохое. В лагерь заходишь, женщина врач была, ученая, красивая такая женщина, она нам лекарства какие-то пихала.

– Из Риги профессор здесь сидел.

– Я молодой был, она старая для меня была. Ей было лет 45, наверное, около 50, может быть. Лейтенант один привез дочку сюда, единственная дочка, она работала в лагере. И надзиратель была, у нее коса до задницы, в общем, красивая женщина. Я дружил с ней. Заключенная одна пришла, говорит: "Давай с тобой будем жить". Я говорю: "Как? Нет". Она говорит: "Я знаю, ты заключенных не любишь, вольных тебе надо". Я говорю: "Мне никого не надо. Я дружу, хватит мне". А заключенные женщины, девки молодые, когда убрали мужиков, человек сто женщин приводят на работу. Зима, морозы, они, правда, одеты более-менее.

– Замерзла бригада на 102-м, и конвой. Заблудились, такая была пурга, что ничего не видно.

– Командование говорит: нельзя с ними связываться, не вздумайте. Их опять на этап, выгоняют, других привозят мужиков. Когда их погнали, я смотрю – солдаты побежали наши, несколько человек туда. "Куда побежали?" – "А это наши жены. Мы уже с ними познакомились, это наши девки". Командование кричит: "Что вы делаете? Давайте обратно, никаких девок". Они там познакомились, они уже муж и жена.

– Один застрелился из-за девки. Из Калининграда была красивая девка, он так влюбился. Мне кажется, только больные люди стреляются.

– У нас еврей был, директор, Дейч, красивый был мужик, между прочим, грамотный был мужик. Он умер уже, по-моему.

– Он в прошлом году умер на Украине.

– Он же молодой, с 1929 года.

– Нет. Он же на войне был, чего ты мелешь? Он 1926 года рождения. Он в меня влюбленный был.

– Она была очень хорошенькая молоденькая. Я бы не женился, конечно, если бы не такая была. Все время красные у нее щечки.

– Не надо было краситься. Съездите, посмотрите, там памятники стоят, церковь стоит. Недавно ездили, приглашали меня, я не поехала, потому что у меня сильно ноги болели. Если на свободе умирали люди, которые жили после войны, то что вы хотите в лагере. Как их кормили? Женщина два мужика могла взять и нести, их вес был может по 20 килограмм. Они ходили, падали. Барак откроют – три-четыре мертвых лежат. Вы знаете, лагерь есть лагерь. Привезли эстонцев, я помню, такие парни красивые, здоровенные парни. Где-то 800 привезли человек, к зиме их осталось сто, а то может и того нет. Выкапывали рвы, как евреев хоронили, так и здесь, возили их, закапывали. Сейчас завод стоит на некоторых. Ничего не понимают люди, греха не боятся. А Сталину нужно было это все? Он только своих любил. Сейчас у меня подружка в Грузии живет, сидела здесь 10 лет. Тогда вертушка, такой поезд маленький ходил, представьте себе, вагон детский. Бирку к пальцу привяжут, никакой одежды не оставляли, ничего. Забирали и везли, а там в яму, и все.

– В лагере все было: и пели, и плясали, и играли, книги читали, таких книг вы не найдете сейчас, какие книги там были!