Человек на карантине

• В мире идет небывалый антропологический эксперимент: из-за пандемии коронавируса жизнь "поставлена на паузу", население помещено в условия карантина.
• В непривычных условиях изоляции человеческая психика подвергается серьезному испытанию.
• Люди стараются помочь себе флешмобами в социальных сетях, "походами" в онлайн-бары, прямыми трансляциями, домашними театральными постановками.
• Вывод исследователей: люди, склонные к эмпатии, помогающие другим, легче переносят ситуацию эпидемии и карантина.

Сергей Медведев: Вот уже несколько недель, как над нами ставится небывалый антропологический эксперимент. В условиях пандемии, самоизоляции, фактического карантина жизнь поставлена на паузу. Как реагирует на это человеческая психика? Какие новые практики мы вырабатываем в этих условиях? Как будем выходить из самоизоляции?

Корреспондент: Во время пандемии карантин и самоизоляция – это необходимые меры для предотвращения распространения инфекции. Однако наша психика подвергается серьезному испытанию. Вместе с отказом от привычного графика люди сталкиваются сразу с несколькими трудностями: появляется много неорганизованного времени, мало у кого хватает воли на самодисциплину, ограничивается "живое" вербальное общение, утомляет постоянное нахождение в замкнутом пространстве с одними и теми же людьми. Человеческому мозгу для нормальной работы необходимо получать сигналы и стимулы от окружающего мира и других людей. Все эти факторы, все вынужденные ограничения, с которыми мы столкнулись, не идут на пользу нашей психике. Конечно, существуют люди, которые и до эпидемии сознательно выбрали удаленную работу и до минимума сократили социальные контакты. Но у большинства темперамент требует если не постоянных перемен, то хотя бы разнообразия, даже если это будет поход в ресторан или в парк возле дома.

Многие эксперты советуют не зацикливаться на самоизоляции, соблюдать каждодневные ритуалы, найти любое занятие, от анализа семейного бюджета и изучения языков до мытья окон и разбора гардероба. В интернете сейчас золотое время контента, люди борются с изоляцией флешмобами в социальных сетях, рисованием, "походами" в онлайн-бары, прямыми трансляциями, домашними театральными постановками.

Сергей Медведев: Сегодня в программе примут участие психолог, социолог и культуролог-антрополог. Первый у нас Сергей Ениколопов, заведующий отделом медицинской психологии Научного центра психического здоровья РАМН.

Сейчас самоизоляция, видимо, будет продлена: уже шесть недель, а там, может быть, даже и целых два месяца. Вы сталкиваетесь сейчас с ростом каких-то психических заболеваний?

Сергей Ениколопов: Не то чтобы заболеваний... Есть несколько характерных изменений. Первое – нарастает паранойя. Она проявляются в двух плоскостях: одна – это страх заразиться, вторая – попытка обнаружить у себя какие-то признаки заболевания. Тревожно-депрессивные характеристики тоже нарастают. Но больше все-таки, в первую очередь, сильных психологических изменений.

Сергей Медведев: Это ипохондрический синдром – человек начинает прислушиваться к собственному телу, искать у себя признаки заболевания?

Сергей Ениколопов: В первую очередь, описывают какие симптомы – покашливание, насморк, температура: некоторые люди стали чаще мерить температуру, в общем, более серьезно относиться к своему здоровью, но это не очень продуктивно в плане приспособления к ситуации. Мы отмечаем резкое уменьшение конструктивного мышления. Нарастает эзотерическое мышление: люди становятся более зависимыми от всевозможных суеверий, мистики, нарастает вера в конспирологические теории самого разного порядка.

Сергей Медведев: Вот эта нынешняя конспирология – ковид-отрицание, ковид-диссидентство, ковид-скепсис – это часть той психической реакции, которая заключается на отрицании и торге с болезнью, типа "это всего лишь грипп, болеют только пожилые люди и люди в группе риска"?

Сергей Ениколопов: Это первое. И то, что болеют только пожилые и группы риска – это мнение, во многом навязанное СМИ. Старики просто отягощены еще другими заболеваниями. И дети, и молодые люди, и всякий возраст подвержен воздействию вируса. Но, например, поджоги вышек мобильной связи… Вышка с вирусом – это интересная комбинация.

Сергей Ениколопов

Еще одна очень интересная реакция – это готовность уйти в религиозность. Здесь основным церквям нужно очень осторожно к этому подходить. Дело в том, что на этом фоне эзотерического и конспирологического мышления, а также религиозности могут возникнуть всевозможные и самые немыслимые секты. Главный негативный момент в том, что уменьшаются возможности конструктивного решения проблемы. Конструктивное мышление многих людей снижается уже за первые три недели. Естественно, нарастает враждебность, отсюда, с одной стороны, ксенофобия, а с другой – стигматизация людей, связанных с проблемой заболевания. Хотя это разнонаправленные вещи: с одной стороны, все во всем мире высоко ценят врачей, с другой стороны, их семьи и они сами подвергаются травле, с тем чтобы они не появлялись в домах, где живут посторонние люди.

Сергей Медведев: И мы можем вспомнить, как в Украине, например, атаковали автобусы с людьми, эвакуированными из Китая, которых везли на карантин. Или как там же поджигают церкви и монастыри, потому что считают их рассадниками инфекции. Действительно, Русская и Украинская православные церкви с трудом справились с необходимостью карантина и изоляции на Пасху.

Сергей Ениколопов: Да, но при этом есть обратный пример – Греция, которая фантастически провела карантин, в первую очередь, за счет влияния православной церкви. Тут нет каких-то готовых рецептов, и нельзя сказать, что одна церковь лучше другой, они все примерно одинаково воздействуют и одинаково будут подвергаться воздействиям. Я не исключаю, что и католики в каком-то смысле станут жертвами. А нападение в Германии на людей с обрызгиванием растворами и прочим!.. В общем, во всем мире примерно одинаково. В этом смысле мы не уникальны.

Сергей Медведев: Моя коллега Вероника Боде писала про нападения на европейцев в Индии: они там считаются разносчиками заразы.

Сергей Ениколопов: Это общая тенденция, и очень настораживающая, потому что враждебность растет.

То, о чем я говорил, – это динамика людей, сидящих на карантине. А вот как мы выйдем из этого карантина? Так ли легко мы восстановимся в доброжелательности, открытости к другим людям? Вот тут я пока не могу сказать ничего оптимистического.

Сергей Медведев: А меняется ли наше отношение к болезни и к смерти? В последние 30–50 лет смерть как бы вытеснялась на обочину общественной жизни. Но сейчас вокруг нас болезнь, мы постоянно читаем о смертях известных или знакомых нам людей, по опустевшей Москве ездят кареты скорой помощи. Будет ли в современном обществе происходить какая-то нормализация того, что, да, человек смертен, да, вокруг много болезней, да, мы все под богом ходим?

Сергей Ениколопов: Нет, мы выстраиваем буфера: один из буферов – это культура в самом широком смысле, и религиозная тоже, второй – это самоуважение и самооценка. Они взаимосвязаны, но некие события пробивают эти буфера: в частности, конкретная смерть и даже разговоры о смерти. И в этом смысле мы сейчас во взвинченном состоянии, потому что смерть теперь стала присутствовать в повседневных разговорах. В Америке после 11 сентября было то же самое. И вот этот стресс осознания смерти очень сильно воздействует на человека.

Сергей Медведев: Многие люди изолируются семьей и проводят вместе такое количество времени, какое раньше никогда не проводили. Неожиданно ты сталкиваешься с реальностью другого человека, с которым, может быть, виделся только за ужином и завтраком. Как это повлияет на общество?

Сергей Ениколопов: Некоторые уже жаловались мне на то, что стали ненавидеть свою любимую собаку: они с ней тоже раньше не так часто сталкивались. Супружеские пары со стажем вдруг оказались в ситуации практически медового месяца, когда нужно все время проводить вместе. Уже есть данные о том, что не все это выдерживают, поэтому нужно ожидать взрыва семейного насилия. Я совершенно не собираюсь призывать к закону о семейном насилии, который сейчас пытаются под шумок протащить, потому что, к сожалению, жертвами в первую очередь будут дети, а вовсе не жены и мужья. Люди не готовы. Ребенок в такой же ситуации, как и взрослый, он тоже не привык сидеть дома. Существует какая-то попытка структурировать его жизнь через онлайн-образование, но не каждый это выдерживает.

Самое существенное, что повлияет на нашу дальнейшую жизнь, – это некое переосмысление жизни в офлайн и в онлайн. Жизнь показывает, что все-таки человек – существо социальное, и он хочет общаться в реальном режиме. И эмоциональная реакция все-таки больше не столько вербальная, сколько невербальная, мы обращаем внимание на то, как человек слушает нас, как реагирует на наши эмоции. Людям хочется с кем-то поговорить, у них недостаток общения.

Сергей Медведев: У нас в гостях Полина Аронсон, социолог, редактор порталов openDemocracy Russia и dekoder из Берлина.

Мы с вами не раз обсуждали, что грядет мир интровертов, мир без касаний. И, кажется, ваши предсказания сбылись таким неожиданным образом: у нас наступила бесконтактная цивилизация, о которой говорили все последнее время. В самом деле, неожиданно пришел тот самый бесконтактный мир, когда человек замыкается в себе и боится выйти из этой скорлупы?

Полина Аронсон: В определенной степени этот императив "руками не трогать" существовал и до пандемии. И поэтому можно говорить, что в какой-то степени, наверное, те культуры и общества, которые на него ориентировались, легче, спокойнее восприняли этот карантин, чем общества с другой культурой.

Еще в начале ХХ века социологи писали о том, что в обществе масс появляется необходимость социального дистанцирования. Чем больше нарастает массовость, тем больше у нас потребность выстроить личные границы. Я думаю, в ситуации пандемии диалектичность этого внутреннего противоречия устройства современного общества просто вышла на первый план.

Полина Аронсон

И конечно, неправильно говорить про социальное дистанцирование. Оно не социальное, а физическое, его самым главным субъектом является тело. Когда мы дистанцируемся друг от друга на два метра, на два километра или на две тысячи километров, это не значит, что мы создаем социальную дистанцию. Как раз социальная дистанция во многом, как ни странно, сейчас сокращается за счет использования новых технологий. Общаясь через тот же скайп, мы мгновенно погружаемся в интимное пространство друг друга. У нас больше не осталось публичного пространства, не осталось места, где мы могли бы создавать какое-то перформативное общение. В результате перформативность конструируется в рамках нашего приватного общения. Это совершенно новая для нас задача.

Сергей Медведев: Видимо, наступает время новой телесности, когда человек начинает разговор с собственным телом, прислушивается к нему, неожиданно начинает слышать собственное дыхание. Наверное, антропологу очень интересно исследовать эту новую телесность, когда человек становится телесно интровертен.

Полина Аронсон: Тема ведь еще бесконечно муссируется в публичном дискурсе, во всяком случае, это очень заметно в Германии, когда идет разговор, например, о социально релевантных и социально нерелевантных профессиях. Врачи, пожарные, полиция, работники супермаркетов – это люди, которые не могут работать, не подключая в своей трудовой деятельности свое тело. Они работают телом. И для этих людей их тело как бы сакрализируется. Нам все время говорят о том, что это герои повседневности, которые все время на линии фронта. Их телам разрешено присутствовать в публичности, выходить на улицу, заниматься своим трудом.

При этом есть большой ряд профессий, где тело тоже задействовано в трудовом процессе, но о них совершенно нигде не говорится – это тела бесполезные: артисты театров, музыканты, массажисты, маникюрши, секс-работники.

Мне очень понравилось замечание одной известной берлинской секс-просветительницы. Она ведет блог под названием "Шлюха на карантине" и пишет о том, что для нее карантин стал личной трагедией, кризисом ее идентичности. Она выбрала эту профессию, потому что никогда не хотела работать в офисе. И она чувствует себя совершенно исключенной не только из своей деятельности, но и из публичного дискурса. Ее работа не считается важной, системно релевантной.

Кроме того, тела в публичном дискурсе делятся еще на опасные и неопасные. Если у вас есть антитела, то вы уже не опасны, а если у вас их нет, то вы просто ходячее биологическое оружие. Мне кажется, что многие люди сейчас испытывают очень сильное отчуждение от своего тела. Я слышала от тех, с кем разговаривала: появилась дистанция к своему телу, страх того, что ты даже не столько заболеешь сам, сколько являешься носителем какой-то невидимой угрозы.

Сергей Медведев: Допустим, что мы понемножку будем выходить из карантина: выходить на улицы, возобновлять наши прежние практики социальности. А что будет с сексом, с любовью? В посткарантинной реальности, когда все равно остается неуверенность в том, не являешься ли ты носителем инфекции, как будут происходить все эти знакомства в кафе, клубах, на улицах, как нам придется переосмыслять собственную телесность и десять раз проверять человека, прежде чем согласиться на физическую близость? Требовать справки на присутствие антител?

Полина Аронсон: Я разговаривала с людьми, которые управляют различными рейтинговыми платформами. Они говорят о том, что сейчас люди в меньшей степени ищут новых знакомств, но случается гораздо больше переписок, они протекают гораздо дольше, чем в обычных условиях, и выше объем данных, которыми обмениваются люди. Это говорит о том, что в условиях, когда мы не можем быстро получить секс и быстро менять партнеров, у нас внезапно происходит какой-то контакт с человеком, что достаточно нетипично для таких платформ. Как правило, длительная переписка, какое-то погружение в жизнь человека там не происходит или происходит уже за пределами самой платформы. И люди, которые пользуются этими приложениями, рассказывают, что общение стало гораздо более эмоциональным.

Такая новая ситуация на этих платформах несет в себе какую-то эмансипацию: ты перестаешь быть товаром быстрого употребления. Тебе больше не надо каждый день по несколько раз продавать свою сексуальность, ты погружаешься в общение совершенно другого качества. Можно, наверное, даже говорить о том, что женщины освобождаются, у них нет больше необходимости срочно понравиться мужчине, срочно слепить для себя из этого какую-то историю. А поскольку и для тех, и для других сейчас наступила некоторая пауза, люди, с которыми я разговаривала на эту тему, чувствуют, что сейчас можно никому (включая самого себя) ничего не доказывать, не искать бесконечно этих новых партнеров, не ставить какие-то галочки.

Сергей Медведев: При выходе из карантина нам ждать больше разводов или браков?

Полина Аронсон: Сложно сказать: есть и те, и другие тенденции.

Сергей Медведев: В Китае сейчас, при выходе из карантина, регистрируется очень много разводов. Меня в свое время впечатлил тот факт, что в Японии очень сильно растет уровень разводов в 60–65 лет: оба супруга выходят на пенсию и неожиданно обращают внимание на человека, живущего рядом.

Полина Аронсон: Высокого уровня разводов, я думаю, можно ожидать. Но есть же и другая тенденция – люди, которые съезжаются. Удивительно: люди, которые решились на такой шаг, рассказывают, как им хорошо друг с другом. Они этого не ожидали: вместе еще лучше, чем по отдельности! Но эти вещи подсчитать гораздо сложнее, чем разводы. Часто эти практики достаточно неформальны, люди не обязательно заключают брак и даже не обязательно регистрируются по месту жительства.

Сергей Медведев: Говорит Екатерина Брудная-Челядинова, основатель группы "Изоизоляция", с которой Россия прославилась в мире. В этой группе люди, находясь дома на карантине, начинают изображать своими телами сюжеты крупнейших мировых произведений живописи.

Екатерина Брудная-Челядинова: Мы просто устали сидеть в изоляции, и это была возможность развлечься. Мы просто решили скопировать картину. За три недели нас стало полмиллиона. Первые сто тысяч пришли в первую неделю, на четвертый день. Это такие статические перфомансы, косплей, инсталляции – как угодно можно называть.

Люди начинают использовать то, что есть у них дома, предметы по функционалу не такие же, как на картине, но при этом они органично ложатся в произведение искусства прошлых веков: упаковка от яиц в качестве пышной прически, шланги от пылесоса, халаты, которые превращаются в какие-то невероятные наряды. Или, смотришь: у кого-то потрясающий камзол, – начинаешь вглядываться, и выясняется, что это пуховик, надетый задом наперед и перевязанный какими-то лентами. Это самое интересное, когда люди берут совершенно обычные вещи нашего времени и превращают их в элементы полотна.

Девушка рассказывала, что они разлучены с бабушкой, та на самоизоляции, и чтобы ее развлекать, они делают к нам в "Изоизоляцию" фотографии картин, а потом присылают их бабушке, рассказывают, какой получили фидбэк, сколько было лайков, что им написали люди. И однажды бабушка вдруг говорит: а вот я сделала себя в образе "Незнакомки" (бабушке 88 лет). Девушка разместила это в группе и собрала порядка 16 тысяч лайков и тысячу комментариев. Это было потрясающе! Группа в этом смысле очень духоподъемная.

Когда все это произошло, добрые люди тут же рассказали мне, что вообще-то есть музей Гетти, который в твиттере, есть голландский музей, который в инстаграме... Сейчас параллельно существует несколько таких историй. Мы просто вплелись в эту общемировую историю, но при этом у нас не только русскоязычная аудитория, пришло очень много людей из других стран: Италии, Испании, Америки. Многие впервые узнали об этой истории почему-то именно от нас, а не от музеев, которые есть у них в стране.

Сергей Медведев: К нам присоединяется Александра Архипова, социальный антрополог, старший научный сотрудник ШАГИ РАНХиГС.

Вы следите за работой этой "Изоизоляции"?

Александра Архипова

Александра Архипова: Конечно, это все очень интересно. Но мне очень важно понять, почему люди так сильно этим увлекаются. Ведь это очень известная старая история: в течение XIX–ХХ веков люди в Западной Европе и в Российской Империи играли в так называемые "живые картинки". Предлагалось поставить некоторую сцену: имитировались известные театральные постановки или картины. Это было популярное развлечение в дворянских семьях.

Сергей Медведев: В данном случае это очень интересно, потому что это происходит из квартир людей, мы видим их интерьеры. Интересно отследить, каким образом стирается граница частного и публичного, как приватное неожиданно становится общим. Ты попадаешь внутрь квартиры человека и очень многое узнаешь о нем по этому бэкграунду.

Александра Архипова: Несомненно, сочетание публичного и интимного поменялось. Но "Изоизоляция" – это лишь одна из многих практик, которые сейчас существуют.

В мире развиваются практики, идущие по двум направлениям. Практики конвергенции, объединяющие людей, их цель и социальная функция – "давайте объединимся перед лицом тяжелой угрозы". Эти практики должны вызывать сильный положительный эмоциональный отклик. А есть практики дивергенции, направленные на то, чтобы разделять общество, искать врага и выдавливать его из нас.

Например, что общего между "Изозоляцией", аплодисментами врачам, разрисовыванием окон радужными красками и постановок игрушечных мишек в окнах Норвегии? Это имеет общую эмоциональную подоплеку – "давайте объединимся". Незнакомые люди начинают вовлекаться в такие эмоциональные истории, демонстрируя поддержку и вызывая друг у друга положительные эмоции. Такие практики усиливают не просто эмоциональную поддержку, но и эмпатию (сочувствие другим людям). И часть общества, которая вовлечена в практики конвергенции, начинает лучше реагировать на вызовы пандемии.

Во времена локальной эпидемии свиного гриппа в Индии группа исследователей изучала людей, и выяснилось, что те, у кого высокая степень эмпатии, лучше прислушивались к медицинским советам, лучше убеждали окружающих, что надо мыть руки и соблюдать социальную дистанцию, создавали разные практики, объединяющие людей. В результате вокруг них создавались микросообщества, и люди в них гораздо меньше заболевали: есть прямая связь между эмпатией, социальными практиками и возможностью не заболеть.

Однако есть и практики дивергенции, направленные на поиск и выдавливание врага. Это может быть внешний, а может быть внутренний враг. Сначала почти все общества пошли по пути ксенофобии, то есть начали выдавливать китайцев. Сейчас мы находимся на стадии практик надзора и контроля, ищем потенциально опасных. Потенциально опасные могут быть двух типов – те, кто нарушает режим изоляции, и те, кто контактировал с зараженными. Люди чувствуют опасность. Для них способ спастись есть не способ объединиться эмоционально в некоторое сообщество, а наоборот, найти врага и спастись за счет этого.

Такие люди пишут сообщения о том, что "Иван Иванович гуляет во дворе". Это такая низовая практика контроля. Я знаю одну женщину, которая еще в начале марта отсматривала в инстаграме фотографии знакомых, искала, кто был в Италии и Испании, и пыталась сообщать об этом кому следует. Она считала, что, выискивая опасных людей, она спасает себя. Это практика дивергенции. Мы все знаем про балконное гестапо. Эти практики получили такое название, когда в Испании и в Италии во время сильного пика эпидемии и карантина люди публично шельмовали других, которые гуляли по улице: свистели, кричали оскорбления, показывая общественное негодование.

Сергей Медведев: В России такого, по-моему, все-таки не было.

Александра Архипова: Это не потому, что мы таки хорошие. Просто у нас по-другому устроена структура соседского сообщества: люди недостаточно знакомы между собой.

Но у нас процветает другого рода практики надзора и контроля, причем в предельной форме. Если мы чувствуем опасность, мы начинаем преследовать человека, сообщать куда следует, что здесь живут зараженные, оставлять ему под дверью оскорбительные записки. То есть полностью нарушается свобода, правила о том, что нельзя сообщать медицинский диагноз. Люди, узнав, что в этом доме живет зараженный коронавирусом человек, начинают очень плохо к нему относиться. Это настоящая травля. И мне неоднократно об этом сообщали.

Сергей Медведев: Но это же было и раньше. Я вспоминаю совершенно ужасные рассказы о том, как из подъезда многоквартирного дома соседи изгнали детей с раковыми заболеваниями.

Александра Архипова: Да, только тогда все кричали: "О, боже мой! Какие специальные люди живут в этом московском доме!" Не, они не специальные! Это происходит постоянно. И вот сейчас мы наблюдаем это в масштабе страны. Когда люди находятся под постоянной угрозой, поведение меняется.

Сергей Медведев: А чего все-таки больше в российском обществе – конвергенции или дивергенции? Часто социологи и антропологи говорят, что в России социальная атомизация, общество разъято на отдельные ячейки. Как российское общество прошло этот тест коронавирусом и изоляцией?

Александра Архипова: Во-первых, нет никакого единого российского общества, а есть много разных сообществ. Во-вторых, тут нет никаких количественных данных. Но, судя по разнообразию случаев, практики дивергенции все ширятся и ширятся, и это несколько пугает.

Сергей Медведев: Итак, эмпатия – это лучший иммунитет. Будьте здоровы, сочувствуйте другим, прислушивайтесь к собственному телу и оставайтесь в изоляции!