1.
Все говорят: "Зарядье", "Зарядье". Ото всех я слышал про него, а сам ни разу не был. Сколько раз уже (тысячу раз), на машине и на велосипеде, проезжал по Москве с севера на юг, с запада на восток, из конца в конец и как попало, и ни разу не был в Зарядье. Между тем парк отметил свою третью годовщину – он открылся на День города в 2017-м.
Парк вписался в московский пейзаж, стал достопримечательностью, обязательной к посещению гостями столицы, а селфи на "Парящем мосту" украсили тысячи профилей в Instagram и Tinder. "Зарядье" состоялось как общественное пространство и знаковый проект столичной, да и федеральной власти, ибо площадка у стен Кремля – государственного значения и его открытие почтил своим присутствием президент РФ.
Однако остались вопросы по поводу идеологической программы "Зарядья", особенно с учетом важности, можно даже сказать святости, места: что оно означает, какие смыслы несет, что сообщает о России любознательному гостю? Именно такой ко мне и приехал: в столицу прилетел мой давний знакомый из Лондона, работавший в России еще в благословенные 90-е и не бывший в Москве 20 лет, и я повел его туда, чтобы показать ему и посмотреть самому это чудо урбанизма.
Стоял хмурый день ранней осени, небо над Кремлем было низкое, ветер нёс рваные облака. У входа мы надели маски и на всякий случай перчатки. В парке было людно, посетители шумно исследовали сложный ландшафт, залезали на пригорки, окликали друг друга и застывали в причудливых позах для фото. В верхней части парка, видимо, была попытка изобразить тундровый ландшафт, что естественно для страны, две трети территории которой покрыты вечной мерзлотой. Слабо шелестели листьями карликовые березки, приник к земле сосновый стланик, напоминая о Шаламове, робкая растительность тянулась к сентябрьскому небу. На газонах, несмотря на веревочные ограждения, были протоптаны народные тропы, там и сям торчали из-под земли бетонные люки и циклопические патрубки подземной вентиляции, словно трубы из ада, рядом стояла кучка взрослых елей, испуганно жмущихся друг к другу среди этого хаоса. Из спрятанных в ветвях колонок раздавались трели соловья.
Между этими фрагментами природы и цивилизации ходили охранники в чёрных масках, сновали рабочие в жёлтых жилетах, непрерывно что-то вытиравшие. Мы словно оказались на стройплощадке разобранной природы накануне дня творения, в которой ещё не было ни гармонии, ни красоты, но лишь растерянность и неприкаянность. Невольно шли в голову строки Заболоцкого из "Торжества земледелия":
Тут природа вся валялась
В страшно диком беспорядке:
Кой-где дерево шаталось,
Там реки струилась прядка.
Тут стояли две-три хаты
Над безумным ручейком.
Идёт медведь продолговатый
Как-то поздно вечерком.
Мы спустились ниже к Кремлевской набережной (навигатор GPS в смартфоне, заглушенный передатчиками ФСО, отбросил нас куда-то за МКАД, в Лобню), где был изображен, видимо, уже среднерусский пейзаж: тургеневский пруд, раскидистые ивы, низина с камышами. Внизу, на набережной, в паре шагов, привычно стояла и чадила пробка. Отстояв небольшую очередь на вход, мы зашли на "Парящий мост", и там, стоя над неторопливыми водами Москвы-реки, я подумал, что эта висящая скрепа является метафорой всего парка – красивый, но бессмысленный мост в никуда, променад-аттракцион, платформа для селфи.
Что бы стоило перекинуть его через реку на Раушскую набережную к исторической ГЭС-1, наподобие моста "Милленниум" через Темзу, ведущего к галерее Тейт, но нарочитая незавершенность моста лишь подчеркивает умышленность всего парка. Напоследок мы сидели на ступенях открытого амфитеатра под серебристым куполом, который причудливой летающей тарелкой накрыл холм, и ели "тот самый" пломбир в вафельном стаканчике, купленный из стилизованной под советское время тележки. Внизу была пустая сцена, за ней стояли кусты и тщедушные деревья лесотундры, и сквозь их чахлые ветки, словно в постапокалиптических картинках, виднелись купола Василия Блаженного и кремлевские стены в тревожном закатном свете.
Я вспомнил шутку, ходившую в Ленинграде в 1930-е, вопрос о том, какой самый высокий дом в городе. Правильный ответ был – Большой дом на Литейном, с него Колыму видно. Теперь же Колыму привезли под стены Кремля. "Ну как тебе это все?" – спросил я своего лондонского друга. Пожав плечами, он ответил: "Похоже на кризис идентичности".
2.
В середине XVII века, при царе Алексее Михайловиче, в крепостном рву у Кремля, прокопанном вдоль Красной площади и почти никогда не заполнявшемся водой, появился слон, подарок персидского шаха Аббаса II. Жил он, впрочем, недолго: пришли холода и, как повествуют летописи, "слон помре". "Зарядье" – тот же слон, барская причуда, подарок с царского плеча: чужие ландшафты, привозные растения, заёмные смыслы, навязанные этому месту. Клон глобальной архитектуры, нью-йоркского парка High Line: концепция "Зарядья" принадлежит тому же бюро Diller Scofidio + Renfro, которое проектировало парк на заброшенной ветке метро на Манхэттене.
В неумении хранить и извлекать собственные смыслы, довольствуясь "звёздной пылью" мировой архитектуры, – неизбывная провинциальность
Проблема "Зарядья" в том, что этот проект выпадает из контекста и окружения, он "антисредовой", как сказали бы дизайнеры и архитекторы. "Зарядье" наследует устаревшей модернистской концепции кунсткамеры и аттракциона, колониальной идее присвоения и отчуждения пространства. Он родился в контексте "внутреннего колониализма" и "овладения природой", когда волевым актом власти берётся знаковое пространство в самом сердце города и туда закладывается фантастический, инопланетный, чужеродный, внеположный месту объект – на славу власти, на потеху публике, в назидание потомкам.
А ведь в "Зарядье" скрыта масса смыслов – от историко-археологических (это древний торговый район с китайскими, еврейскими, татарскими, немецкими кварталами, с кирхой и двумя синагогами, с Великой улицей, которая вела к пристаням полноводной реки) до природных – что бы стоило разбить там классический московский сад с эндемичными деревьями: липами, дубами, с кустами сирени, тенистыми аллеями… Взамен была выбрана колониальная концепция воспроизводства разных климатических зон Евразии (от степи до болота и тундры), чтобы продемонстрировать их в имперском развороте: широка страна моя родная!
Имперская идея доминирует над парком, подавив дух места – московскую старину и среднерусскую природу. И в этом неумении хранить, извлекать и продавать свои собственные смыслы, довольствуясь "звёздной пылью" мировой архитектуры, – неизбывная провинциальность, тот самый карго-культ. Мы глобальны лишь тогда, когда производим собственные уникальные формы (как, например, русский авангард, выросший из лубка и русской иконы), и провинциальны, когда заимствуем чужие; "Зарядье" – типичный пример такого провинциализма.
3.
Ужинать мы остались там же, в "гастро-центре" посреди парка. Мы миновали ресторан "Восход", названный в честь ракеты Гагарина, с советским дизайном и артефактами, где раскрасневшиеся мужчины в одинаковых белых рубашках, сняв пиджаки, за стеклом ели стейки под надзором застывшего официанта, и зашли в фуд-корт по соседству. Это оказалось постмодернистское пространство в духе декораций Терри Гиллиама, где царствовал всё тот же колониальный китч: с потолка свисали тропические лианы, в одном углу томился в казане плов, в другом лежали на льду клешни омара, чуть поодаль разносчик в рубахе торговал у самовара баранками и калачами, а из динамиков струилось знакомое с детства "Один раз в год сады цветут".
Мы сели под красной мясорубкой высотой с двухэтажный дом, за стол, видимо, представляющий всё ту же тундру, – в столешнице под стеклом был развал мхов, среди которых ползали жучки и червячки, и заказали многонациональную кухню народов СССР, от уральских пельменей до осетинских пирогов, под таманское вино, петербургский сидр и самогон-полугар. Звучало советское ретро, под потолком болтались пластмассовые доски с названиями городов: Тула, Грозный, Минск, Караганда, гости столицы с удовольствием фотографировались на фоне знакомых топонимов.
И тогда, в ресторане, я окончательно понял, что "Зарядье" – это пространство имперской ностальгии, поминки по потерянной стране, которая воссоздается в этом ландшафтно-гастрономическом фарше. Проект "Зарядье" по сути своей колониален – он присваивает, репрезентирует и экзотизирует российское пространство, его природу и ландшафты, его кухни и деликатесы, причудливым образом смешивая глобальность и провинциальность, мировую архитектуру и советскую эстетику. И в этом смысле он действительно показывает тот кризис идентичности, ту самую гибридность и растерянность, ту пустоту, в который мы сейчас живем: создатели парка, сами того не желая, сделали точный слепок эпохи.
Сергей Медведев – историк, ведущий цикла программ Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции