Подарок Pussy Riot на день рождения Путина. Радужные флаги Маши Алехиной

– Кто вас посылал? – спрашивает охранник.
– Управа, – деловито говорит Маша Алехина, – сказали, день рождения Путина, сказали – украсить.

Для убедительности она понижает голос, и теоретически можно было бы поверить, что три молодые женщины в оранжевых жилетах и с лестницей действительно присланы управой, чтобы водрузить на здание Министерства культуры радужный флаг. Но охранник не верит, спрашивает, согласовано ли, требует предоставить документы, немедленно снять флаг и тому подобное. Девушек это не останавливает, они, не выходя из образа, рутинно пререкаются: "Не можем снять, нас управа послала, мы просто выполняем свою работу", обещают позвать старшего, подхватывают лестницу и удаляются.

Помимо Министерства культуры в день рождения Путина 7 октября в Москве Pussy Riot (это была их акция) вывесили радужные флаги на зданиях ФСБ, администрации президента, Верховного суда, ОВД Басманного района.

Манифест акции был составлен в виде обращения к Путину:

"В нашей с вами стране убивают геев в Чечне, и их смерти не расследуются, принимают трансфобные законы, называя их "укреплением института семьи", ведут "охоту на ведьм", преследуя отцов детей от суррогатных матерей, а тех, кто не хочет голосовать за поправки к Конституции имени вашего пожизненного президентства, пугают роликами о том, как ребенка из детского дома усыновляют два папы. Вот он, ваш мир – в нем тюрьма детского дома лучше свободы, а отсутствие любой любви лучше любви двух отцов. Мы думали, что бы вам подарить – но у вас все есть. Но так как в России живете не только вы, мы выбрали действительно нужные подарки. Первый – это свобода. Главным шагом к ней должно стать освобождение – от страхов, зла и предрассудков. От нелепых законов и невозможности принять других людей. Освобождение от режима. И освобождение тех, на ком режим стоит, – тех, кто сидит за стенами этих зданий, но не может возвысить голос. Кто боится признаться себе, что он – такой же, как мы. Человек, имеющий право любить, несмотря на должности и погоны. Вот и второй подарок – любовь. Не к войне, а к себе и окружающим. Каждый из нас хочет любви. Вся Россия отчаянно хочет любви. Сегодня мы дарим эту радугу как символ недостающих любви и свободы – дарим всем".

Манифест включал требования: расследовать убийства и похищения геев, лесбиянок, трансгендерных и квир-людей в Чечне, прекратить преследование активистов и организаций, помогающих ЛГБТК-сообществу, запретить дискриминацию про принципу гендера и сексуальной ориентации, легализовать однополые партнёрства, прекратить преследование однополых семей и изъятие у них детей, отменить закон о пропаганде нетрадиционных сексуальных отношений как дискриминационный и нарушающий право на свободу самовыражения, сделать 7 октября Днём видимости ЛГБТК.

– Министерство культуры технически было самой сложной из пяти точек нашей акции, потому что надо забираться на четыре метра вверх, и мы знали, что там находится охранник, – рассказывает Алехина. – Конечно, мы обсуждали, что мы будем делать, если охранник выйдет, потому что как минимум одна из нас в этот момент будет находиться достаточно высоко. У нас было несколько вариантов, мы решили не устраивать никакого театра, просто решили сказать о том, что сегодня, в день рождения Владимира Путина, районная управа отправила нас в такую рань украшать ваше здание флагом, если сможете, помогите нам. В таком жанре нужно говорить максимально спокойно. Нам повезло, мы шли с этой лестницей в наших оранжевых костюмах, а перпендикулярно нам шли настоящие дворники, они подметали улицу в это же время. Необязательно представлять себя настоящим работником, главное просто оставаться спокойным. Такое странное чувство, ты много раз повторяешь: у нас есть начальник, у нас работа, управа. Все это по кругу. Кажется, я никогда за последнее время не говорила столько раз, что у меня есть начальник, это полный бред. Но мы решили, что это самая рабочая версия, она точно подействует.

Отвечая на вопрос, какие были еще варианты отвлечения охранника, Алехина перечисляет:

– Со мной мог случиться сердечный приступ, истерика, паническая атака. Можно много всего придумать при желании.

Об опасности быть задержанной она говорит:

– Охранник – не полицейский, он максимум может, как котенка за шкирку, взять одного человека и держать до приезда ментов. Мы к такому варианту были готовы. Поскольку на нашей команде было две точки, мы решили, что если кого-то, как котенка, поднимут, то этот человек останется, а остальная команда поедет на следующую точку. К счастью, охранник не сделал и этого, он молодец.

Задержания участников акции начались на следующий день – им вручали протоколы по статье 20 административного кодекса "Нарушение участником публичного мероприятия установленного порядка проведения собрания, митинга, демонстрации, шествия или пикетирования".

Двум участникам акции предъявили обвинение по пункту 8 этой статьи, "Повторное совершение административного правонарушения". Александра Софеева приговорили к 30 суткам ареста – максимум по этой статье. А на суде Темуужина Самбуудаваагийна (известного как Тим Бесцвет) судья вдруг вернул обратно в полицию.

– Удивительное событие, – комментирует Алехина, – судья вернул материалы как плохо составленные. Мне кажется, это личный бунт судьи Меркулова. Я не знаю, чем это объясняется, но это было очень круто.

По словам Алехиной, за всеми участниками акции велась слежка:

– На каждого был найден не только адрес прописки, но и адреса фактического проживания, адреса, по которым человек ездит, Нику Никульшину менты приняли около кабинета врача, – нужно понимать, что за человеком было установлено наружное наблюдение. Сотрудники уголовного розыска, Центра по борьбе с экстремизмом и Второго оперативного полка гоняются за нами, как будто бы мы какие-то террористы, выцепляя нас в разных локациях Москвы, все дело курирует генерал-майор, судя по рапортам. Каждый из нас сейчас получил протокол по административной статье 20.2 – в каждом есть рапорт мента, все рапорта адресованы генерал-майору, который, судя по всему, дал указание всем этим чувакам за нами бегать. В принципе единственное, на что способна эта машина, – это так мстить.

Алехину задержали, когда она пришла на интервью на "Дождь" – двое полицейских буквально утащили ее от дверей студии в машину.

– Меня достаточно страстно прибрали к рукам работники Второго оперативного, последний раз так задерживали, только когда была уголовка. Мы поднимались в студию "Дождя", они нас догнали бегом, схватили меня, у меня выпал из рук телефон на кафель, я кричала девушке, которая сопровождала меня в студию: снимай, как меня задерживают. Потом кричала: неси телефон скорее. Не давала упаковать меня в машину, пока мне не передали телефон. Телефон – это основное твое оружие, без телефона ты не свяжешься с адвокатом, не сообщишь, где ты находишься, и такое задержание может затянуться на полдня. Молодой человек, один из сотрудников Второго оперативного полка, который и работает чаще всего на задержаниях всяких протестующих товарищей, задыхаясь, когда мы уже были в машине, сказал: первый раз такое вижу – задержанную несут, а она командует, как директор, чего людям делать. Нам в этом смысле очень сильно повезло, мы были в людном месте, мы были в месте, где были журналисты. Это одно из важных правил: нужно фиксировать любое задержание. Фиксировать нужно по двум причинам: во-первых, появляется возможность сразу опубликовать, у людей появляется не только информация, что очередной человек задержан, но и о том, как это вообще у нас происходит. Меня задерживали в таком белорусском стиле, меня даже не в полицейскую машину посадили, а в микроавтобус без опознавательных знаков. Чуваки за мной следили на гражданской тачке.

– Они были все-таки в форме.

– Да, они были в форме. У нас был потом с ними разговор в полицейском участке, я говорю: "Вы понимаете, что меня упаковали в автобус без опознавательных знаков? А если у нас начнутся такие же протесты, как в Беларуси, вообще если начнутся большие протесты, вам скажут – снимайте форму и ходите как белорусские "тихари", задерживайте и запихивайте в машину, будете так делать?" Он говорит: "Не будем". Я говорю: "Ну все, чувак, ты мне дал слово".

– Не объяснял, почему не будет?

– Мы не проговаривали это вслух. Все понимают, что это неправильно, это незаконно. Задержание как должно производиться? Сотрудник должен подойти, представиться, показать удостоверение и объяснить, по какой причине он задерживает. Ничего из вышеописанного никогда не происходит, тебя просто берут и уносят – в лучшем случае, а в худшем тебе ломают какие-то конечности. Если это делает сотрудник в форме, ты по крайней мере понимаешь, что мент превышает свои полномочия, а если это человек в гражданском – это полный беспредел, легализация насилия. Если человек без формы, без жетона, без удостоверения, он не полицейский в этот момент.

– Есть ощущение, что власть – не серая стена, а что это люди, и люди разные?

– Конечно, под формой люди разные. Можно вспомнить пример Пети Павленского, который долго разговаривал со своим следователем, и следователь уволился из органов, стал адвокатом. У меня в колонии был случай, когда начальница моего отряда, судя по всему, отказалась выполнять указания сверху, ее понизили в звании, сняли звездочку с погонов.

Про акцию с радужными флагами Алехина говорит, что это политический акционизм и что в ней есть невольное цитирование двух других акций: вывешивание флага ФРГ на здание ФСБ в Калининграде в знак протеста против аннексии Крыма и украинского – на Котельнической высотке в Москве:

И без политического акционизма Алехину можно часто увидеть на протестах: от акций поддержки белорусских протестов или Юрия Дмитриева до одиночного пикета у Лубянки после отравления Алексея Навального.

– Сообщество и солидарность – два ключевых слова для меня. Например, мои друзья из Беларуси видели нас у посольства, говорили "спасибо". Если нас сажают, какое-то действие в нашу поддержку дает силы, это важно, это демонстрация того, что люди не находятся в изоляции, существует солидарность, эта солидарность видима. Поддержка очень важна. Если мы говорим о революциях, переменах – они не могут начаться сверху, речь идет прежде всего о том, что мы как общество должны меняться и должны как-то знать и понимать друг друга. Это и есть перемены. Можно, конечно, написать 100 500 слов о том, что нам нужен какой-то лидер, который прорвется на президентский пост и немедленно страну поведет в светлое будущее. Но, во-первых, этого не произойдет, а во-вторых, в этом ожидании можно провести десятки лет. Я предпочитаю проводить их по-другому.

В недавнем интервью у Алехиной спрашивали об эмоциональном выгорании активистов – когда протест не приносит ожидаемого результата. Но она видит смысл в том, что делает:

– У меня бывают очень разные чувства с разными знаками, и с минусом, и с плюсом. Я живой человек, у меня бывает, те, кто меня знает особенно близко, они знают, как я могу сорваться. Важно, мне кажется, оставлять после себя что-то еще. Мне немножко стыдно говорить о том, что есть какие-то выгорающие люди, а есть я, которая похожа на "Энерджайзер", это не так. У нас в этот раз собралась совершенно замечательная, прекрасная суперкоманда, все сделали все по максимуму и суперкруто. Я очень горжусь нашим коллективом. Все очень крутые. Нельзя здесь как-то якать, потому что Pussy Riot – это коллектив, это сообщество людей, которые помогают и поддерживают друг друга.

Про поездку на суд над Дмитриевым Алехина говорит, что это было очень важным для нее, потому что она попала в Сандармох.

– Я поехала в Сандармох, расстрельное урочище, которому посвятил свою жизнь Дмитриев, из-за этой работы против него и возбудили уголовное дело. Это очень сильное впечатление: расстрельный полигон, где было убито около семи тысяч человек, мемориал, который сделал Дмитриев; история мемориального комплекса – что инициировал раскопки человек, который узнал, что его отец расстреливал людей, увидел подпись на одной из бумаг, наверное, осознал, что он как сын должен сделать что-то для того, чтобы уменьшить зло. Очень важная вещь для меня была. Это история нашей страны, и если мы не знаем историю нашей страны, эта история будет вечно повторяться. Посмотри на статистику, какое огромное количество людей у нас в стране тоскует по железной руке, больше половины населения страны считают Сталина великим лидером. Огромное количество людей считает, что инакомыслящих надо расстреливать. Это значит, что мы как общество ничего не поняли. Чтобы это преодолеть, нужны изменения в образовании, в культуре, нужно больше таких людей, как Юрий Дмитриев, который на самом деле настоящий герой.

– Опрос "Левада-центра" сообщает, что россияне опасаются активизма.

– Я не удивлена. Власть поставила знак равенства между активным гражданином и преступником. Власть делает активизм преступлением, используя в наш адрес такие выражения, как "враги народа", "враги государства", "иностранные агенты", "шпионы", "террористы", "экстремисты". Человек, стоящий в невинном одиночном пикете, приравнивается через рупор телевизора и пропаганды к преступнику. Конечно, логично, что опросы показывают, что люди боятся.

– Нет ощущения, что из-за недоверия людей к активизму ты не найдешь общего языка с "простым" человеком?

– Почему не найду?

– Например, радужные флаги в России непопулярная тема, мягко говоря.

– У меня был такой случай, если уж мы заговорили о Дмитриеве. Я приехала на суд, много нас разных людей приехало на суд. Там я узнала о том, что планируется поездка в Сандармох. Я решила присоединиться к ней и сидела в холле гостиницы, читала историю урочища, читала про советское время – откуда привозили этапы на расстрел, кто совершал казни, читала про количество убитых людей, кто были эти люди. И в том же холле оказались два мужичка, и у них была проблема: у одного из них чуть от куртки оторвался рукав. Они мялись, мялись, в какой-то момент один говорит: "Девушка, мы, конечно, дико извиняемся, мы на коленях будем вас просить, но вы же все-таки девушка, можете, пожалуйста, помочь моему товарищу зашить куртку?" Я говорю: "Вы меня спрашиваете, потому что я телка?" Он говорит: "Нет, мы совершенно не имели в виду, мы будем вам носить чай, кофе весь вечер, пока вы будете читать, пожалуйста, помогите нам". Я думаю: ну ладно, хрен с вами. Взяла иголку, все сделала. Он говорит: "Вот видите, у вас же получается". Я говорю: "Знаете, в колонии сидят мужчины и женщины, и у всех получается". Он: "Какая колония, я там, типа, никогда не окажусь". Я говорю: "Я тоже думала, что никогда не окажусь, а вот раз – и оказалась". Он спросил: "За что?" Так-то и так-то. Он понял, кто я, дальше мы стали обсуждать разные вещи. Они спросили, зачем я сюда приехала. Я рассказала про Дмитриева, про Сандармох. Потом он спрашивает: "А за что вы в принципе выступаете? Мы, например, понимаем, что власть нас грабит, что у нас ужасные дороги и так далее". Говорили про голосование по поправкам, они были как микропроекция оппозиции, один сказал: "Мы же все равно ничего не поменяем, я не пошел". А второй: "А я пошел и проголосовал против". И в какой-то момент речь зашла и о радужных флагах. Говоришь "оппозиция", у человека рано или поздно возникает в голове радужный флаг, и он произносит слово "пидор". Я говорю: "Вы понимаете, что радужный флаг – это не про то, кто с кем и как спит, – это про то, чтобы людей, которые непохожи на вас, не избивали, не травили, чтобы они могли жить в обществе безопасно?" Какие-то такие абсолютно простые вещи, которые почему-то понимают не все. Потом я спрашиваю: "Вы же не стали бы нападать на человека за то, что он гей?" Они говорят: "Нет, конечно, не стали". Спустя минут 40 нашего разговора они говорят: "Мы все поняли, мы все прочитаем и про Дмитриева, и все прочее, и вообще мы с вами". На следующее утро – это было раннее утро, я уже с вещами стала выходить – эти чуваки с товарищами, их человек шесть, говорят: "Маша, ни в коем случае не сдавайтесь, не унывайте". Вот такой разговор с людьми, которых ты можешь назвать "простыми" – это были по сути попутчики, прохожие, таких разговоров много. Я вообще уверена, что если бы у нас был один день эфирного времени на федеральном телевидении, мы бы вообще все очень быстро поменяли.

В конце беседы мы возвращаемся к белорусским протестам, которые – особенно в России – стали предметом жарких дискуссий: то ли это вдохновляющий пример пробуждения общества против многолетнего авторитарного режима, то ли показатель беспомощности протеста.

– То, что делают белорусы, – это прецедент, и очень крутой. Весь мир видит, что это абсолютно мирный протест, сознательное неиспользование оружия, отсутствие даже призывов к захвату зданий, даже обороне с помощью самостоятельного оружия от силовиков. Если это получится, это будет прецедент, которого нет, по крайней мере на территории постсоветского пространства не было такого вообще. Это круто, интересно, смело, на мой взгляд.

– Некоторые говорят: ничего не происходит.

– Ничего не происходит – это значит Лукашенко с поднятыми лапками не бежит и срочно сам не садится в СИЗО? Было бы странно от него это ожидать, любой диктатор цепляется за власть до последнего. Я считаю, когда у нас будет полмиллиона или миллион на улицах, тогда я буду вправе говорить, что правильно, а что неправильно. Потому что вся страна вышла в Беларуси, а не в России, следовательно, это нам надо у них спрашивать совета.

При этом Алехина настроена не мирно, когда заходит речь об изоляторе на Окрестина, и у нее не хватает слов для описания, что нужно сделать с теми, кто пытал и убивал мирных демонстрантов:

– Конечно, было бы круто вынести ворота Окрестино с помощью нескольких бревен и освободить всех заключенных. Но, слушая и читая интервью участников протестов в Беларуси, ты просто не можешь не восхищаться стойкостью этих людей. Да, может быть, они не выносят бревном ворота Окрестино, но та внутренняя сила, которой они обладают, просто поражает.