28 октября на фестивале документальных фильмов в Лейпциге состоялась премьера тридцатиминутной ленты Татьяны Чистовой "Будьте здоровы!". В России она будет показана в ноябре на фестивале "Послание к человеку". Снимался фильм в Петербурге весной этого года в первую неделю коронавирусного локдауна. На экране – портрет опустевшего города, а слышим мы голоса немолодых людей, звонящих в один из кризисных центров, чтобы узнать, как им выжить во время самоизоляции, – положены ли выплаты, можно ли получить продуктовый набор, как добиться медицинской помощи. Многим просто нужен собеседник, чтобы поделиться своей тревогой.
Миллионы людей заперты в квартирах, у многих нет денег, лекарств, еды. Им, выросшим в СССР, кажется, что государство смилостивится и хоть чем-то поможет. А государство, которое иногда бросает этим несчастным, запертым в свих жилищах, жалкие крохи – 2000 рублей или пачку крупы, – готовится к своему главному празднику, и в финале фильма мы видим толпу молодых людей, которые, не соблюдая карантинных мер, 9 мая пришла потусоваться на Васильевском острове и послушать выстрелы из пушки, заменившие салют.
Татьяна Чистова рассказала Радио Свобода о своем фильме.
– Много историй мы за эти 30 минут услышали, и все трагические. Какая вам запомнилась больше всех? Мне – звонок женщины, которая три дня не может поднять больного мужа: его привезли из больницы, и он упал с кровати…
государство должно посмотреть на тех, кого оно обязано защищать
– У меня было очень много материала. Когда вы садитесь за монтаж, нужно принять некий принцип отбора. В какой-то момент этот принцип был таков: если я могу соотнести себя с любой из этих историй, то я ее беру в монтаж. Я могу говорить от себя: "Я, Татьяна Чистова, мне принесли мужа из больницы". Или: "Мне 54 года – это та категория, которую никуда не берут на работу". Тогда я беру в монтаж. Поэтому нет такой единственной истории. Могу сказать, что была история, которую я не взяла, а она тоже очень хорошая. Звонит женщина и говорит: "Здравствуйте, это из Калининграда. Знаете, я звоню по поводу бывшего мужа, я просто хочу узнать, как у вас там обстановка". Ей говорят: "Нормальная обстановка". Она говорит: "Я могу не волноваться?" – "Можете не волноваться". – "Спасибо вам большое". И вешает трубку. Это тоже очень близкая история, потому что у меня есть бывший муж; когда всё это началось, я позвонила, но все-таки не в кризисный центр, а ему.
– Возможно, те, кто видел ваш фильм "Убеждения", заметят не очень явную параллель. "Убеждения" – фильм об отказниках от призыва в армию, там есть антимилитаристский месседж. И в новом фильме тоже в самом финале он присутствует. Мы видим два лика государства: оно тратит миллионы на празднование 9 мая во время эпидемии и выпускает людей на улицы – и при этом жалеет крохи для стариков, которые заперты в своих домах. Есть общее между идеями этих двух фильмов?
– К сожалению, да. Когда автор находит свой язык, он становится создателем одного фильма. Прочитал одну книжку Паланика, вторую можешь не читать. Эти фильмы похожи друг на друга. Я вначале думала, что это только мне так кажется, а потом в Лейпциге, где я тоже давала интервью, меня сразу спросили о сходстве этих фильмов. Лейпциг провел такую параллель, что и в том, и в другом случае маленький человек разговаривает с большим государством. Автор идеи финала не я, а мой прекрасный коллега, без которого этого фильма не было бы, – Мачек Хамела, поляк. Он придумал историю о карантине на несколько стран, российская была бы всего лишь эпизодом. Польская история прекрасная. Я надеюсь, что это произойдет, ведь карантин пока еще нигде не отменен. О финале картины мы спорили, потому что там идет стрельба, появились на улицах люди. Мачек говорит: "Таня, мы должны видеть этот салют, мы не можем только слышать, потому что кажется, что фильм заканчивается расстрелом". Я говорю: "Понимаешь, у нас салют отменили. Решили просто стрелять 30 раз. Если мы отменим салют, то, наверное, люди не придут смотреть, как стреляют из пушки. Но толпы людей пошли смотреть, как стреляют из пушки, хотя этого даже не видно, только слышно". Это не антимилитаристский месседж. Месседж такой, чтобы государство как-то посмотрело на тех, кого оно обязано защищать не выстрелами, а каким-то другим способом.
– Тем более что речь идет о последних советских поколениях, которые воспитаны на доверии к государству и являются его опорой.
– Это специфический срез общества. Мое поколение в кризисный центр не позвонит. Я буду звонить друзьям, писать в социальные сети или каким-то другим образом решать проблему, потому что у меня доверия к государству нет. Наоборот, скорее опасения. А та категория граждан, которая звонит в этот центр, надеется на некую помощь.
– И получает ее хотя бы в виде диалога. Оператор кризисного центра не представляет какое-то безликое холодное государство, а говорит с ними на равных: я примерно в таком же положении, что и вы.
Татьяна Чистова
– Да, это важная часть истории. Одно отношение у меня к государству и совершенно другое человеческое отношение к работающему центру. В эту первую неделю самоизоляции, когда все испугались, на людей, не имеющих психологического образования, не имеющих опыта дистанционного выведения человека из состояния шока, упала лавина работы. И с этой работой они вынуждены были справляться. Их не посадили на карантин, они работали стационарно. Поток, который обрушился на них, был невероятный. Эти люди реально спасли, я думаю, не одну человеческую жизнь. Это не имеет отношения к государству, к системе, просто человек должен был услышать человеческий голос. К самим работницам я отношусь очень хорошо, несмотря на то что часть информации, которую они давали, странная. Но это не вопрос квалификации этих женщин, а вопрос к системе.
– Что они могут сделать, если продуктовые наборы, которые оставляют нуждающимся пенсионерам, состоят из никчемных детских каш?
– Конечно.
Смотри также Не хотим быть рабами– Удивляет в этих звонках покорность судьбе. Никто не кричит, ничего не требует, не проклинает государство, не угрожает, все говорят смиренно.
в ситуации острой нужды ты должен будешь пройти процесс некоей весьма унизительной процедуры
– Конечно, впечатление это все производит тягостное. Всё население подразделено на категории: кому-то положено, кому-то не положено в принципе, кому-то положено что-то побольше, а кому-то что-то поменьше. Положена крупа гречневая, пачка макарон, а фрукты не положены. Крайне унизительно понимать, что в ситуации острой нужды ты, даже если получишь эту помощь, должен будешь пройти процесс некоей весьма унизительной процедуры и поймешь, в какую категорию тебя зачтут. Я живу в таком районе Петербурга, он называется Коломна. Ахматова говорила: "Вокруг город Питер, что народу бока повытер" – такой район, который никогда не жил хорошо. В этом районе существует самый дешевый рынок, Сенной. Рядом с ним существует Апрашка, которую закрыли, потому что она торгует непродовольственными товарами, а Сенной рынок работал и не поднял цены, в отличие от магазинов. В какой-то момент, уже после окончания первой недели карантина, на этом рынке появилось объявление от руки, и во "ВКонтакте" его опубликовали, что такого-то числа всем нуждающимся мусульманам будем выдавать бесплатно продукты. Случился аншлаг. У меня ребенок живет недалеко от Сенного рынка, он сказал, что приехал ОМОН, который всех немедленно разогнал, Сенной рынок закрыл. Его открыли, уже когда карантинные меры сняли. Мне кажется, это более честно и по-человечески. Опять-таки, как говорится в моем кино, либо всем дают, либо всем не дают.
– Весь фильм снят в Коломне?
– Почти всё в Коломне, кроме величественных двух кадров в финале: это Васильевский остров, потому что в Коломне таких зданий нет.
– Мы видим на экране глухие стены старых домов, в которых изредка появляются окна в странных местах…
– Я была в идеальной ситуации: у вас есть тексты, и вы, как Господь Бог, имея слово, должны визуализировать его. Вы тот самый Творец, который, имея слова, должен создать по ним мир. Такого счастья работы у меня не было никогда. Коломна несколько раз горела, и часто можно увидеть брандмауэрные стены. Это глухая стена без всяких окон и дверей, которая изолирует дом от пожара. И это метафора изоляции дома от уничтожения, от эпидемии. Периодически в этих брандмауэрных стенах вы можете видеть пробитое окно. Это дает мне возможность дать человеческий голос. Во время карантина, так или иначе, у человека есть потребность выйти из дома, пробить это окно в совершенно неположенном месте, архитектурно странно выглядящем. Это похоже и на мой текст.
– Большая стая голубей бежит прямо на камеру. Поскольку мы не видим лиц людей, которые звонят в службу помощи, их можно представить в виде таких невинных голубей, птичек божьих. Или вы не хотите таких аналогий?
Погибшие медики в Петербурге – это почти вся Малая Садовая улица, их очень много
– Ну почему же? Во-первых, птичка божья. Во-вторых, возраст моих героев – это 65+. У меня два сына, с ними не всегда хорошие отношения, и когда я начинаю очень много говорить, я получаю ответ: слушай, тебе пора кормить голубей. Это отчасти такая аналогия с людьми, которые приучили этих прекрасных птах бегать за ними и говорить: дай, дай, дай, хоть что-нибудь дай. Отчасти звонки, которые поступают в этот кризисный центр, связаны с тем, что людям нужно дать чего-то. По крайней мере еды. Ну еды-то можно дать, в конце концов?
– Многие думают, что карантины убивают больше людей, которые теряют средства к существованию и страдают от стресса, чем сам вирус. Должен ли зритель вашего фильма сделать такой вывод, и ваш ли это вывод?
– Не мой точно. Я не знаю. Больший процент погибших в Петербурге – это врачи. Это связано не с изоляцией, а с вирусной нагрузкой. В начале и в конце фильма вы видите стену памяти врачей, она расположена на Малой Садовой улице. Мы снимали ее сначала на четвертый день карантина, а в финале это июнь. Погибшие медики в Петербурге – это почти вся Малая Садовая улица, их очень много. Очень жалко врачей. К счастью, из тех людей старшего поколения, с кем я общаюсь, никто подобной болячки не подцепил, и те, кто соблюдали карантин, и те, кто не соблюдали. Все, слава богу, живы-здоровы. У меня, как я говорила, район бедный с большим количеством людей без определенного места жительства. Когда карантин объявили и город его соблюдал, бомжи, как обычно, существовали вдоль речки Пряжки. Я всех своих бомжей знаю и могу точно сказать, что никто из них не пострадал от вируса. Поэтому то, что дано мне в ощущениях, говорит о том, что я не особо верю в карантин. Но проповедовать это я бы не стала.