В Москве в возрасте 84 лет умер театральный режиссёр Роман Виктюк. Он был трижды народный артист – СССР, Украины и России. Режиссёр часто признавался в любви своему родному городу – Львову. В годы перестройки постановки Виктюка радиально изменили театральный ландшафт Москвы. В Киеве на репетиции Романа Виктюка побывала наш киевский автор Ирина Колесникова. Запись 1997 года.
Ваш браузер не поддерживает HTML5
"Этой професси научить нельзя"
Ирина Колесникова: Роман Виктюк репетирует с украинскими актерами Адой Роговцевой, Екатериной Степанковой и Александром Дзюбой спектакль "Бульвар заходящего солнца" по пьесе американских драматургов Брэкетта, Маршалла и Уайлдера.
Роман Виктюк: Вся моя жизнь – это и есть подготовка к репетиции. Я думаю, что любой текст, который ты берешь в руки, предлагаешь артистам, он из твоей магии, из твоего подсознания, из твоей подкорки. Когда Михаил Булгаков говорил о том, что рукописи не горят, он не бумагу имел в виду. Нет, эти все тексты на небесах, в вечном разуме. Творец в тот или иной период жизни государства, своего народа, эти шифры должен пеленговать. Или ты проводник тех идей, которые есть в вечном разуме, или ты о них забываешь и занимаешься только реализацией себя, своего ума, своего таланта, тогда воображение для тебя самое главное, тогда карьера для тебя главное, тогда успех для тебя важен. А когда ты проводник идей, то важно – ты слышишь или нет. А не слышишь только тогда, когда твой организм засоряется политическими, экономическими проблемами, проблемами устройства своей жизни. Деньги, деньги, деньги. Тогда ты занимаешься суетой, а не думаешь о переходе в вечность.
Ты стоишь на берегу речки, держишь камень в руке и бросаешь. Вот сколько кругов образуется в результате броска этого камня, и есть талантливость твоей руки. Так же точно и спектакль: если в нем этого броска нет, то искусство приобретает однозначность. А мне кажется, что замечательно и прекрасно, когда есть многомерность, когда есть много кодов, много шифров, когда есть тайна. А тайна не имеет разгадки.
Раньше я умозрительно понимал постулат Достоевского о том, что страдания – это есть путь к радости. Но я всегда пропускал среднее звено – одоление, преодоление этого страдания. Я никогда не отчаивался, я всегда знал, что впереди есть озарение, ради этого озарения стоит предыдущая жизнь мук, отчаяния, слез.
– Вы часто любите повторять на репетициях: "Тише, а то меня Бог оставит". Как вы совмещаете вот это святое, божественное и игру, театр?
– Та форма игры, которую я предлагаю, связана с ритуалом – это то, с чего начинался культ. А истоки культуры – у церковных стен. Поэтому ритуал меня интересует больше всего.
– Когда вы себя по-настоящему почувствовали режиссером?
– С первого шага, когда я начал во Львове на третьем этаже собирать ребят со всей площади Рынок – это центр города, с ними ставить спектакли, это было во Дворце пионеров. Руководитель этого кружка была удивительно тонкий человек, артистка, педагог Ната Половко. Я не знаю, каким образом, я никогда ее об этом не спрашивал, она мне доверяла репетировать с моими студийцами-друзьями разные отрывки. Я помню, что это было на "Бесприданнице" Островского, когда я репетировал с двумя моими студийцами моего же возраста. И вдруг какая-то была, может быть, секунда, а есть такое украинское слово прекрасное "мыть", мгновенье, когда я вдруг услышал тексты, которые мне никогда в голову не могли прийти. Я их начал быстро проговаривать, потом слушать и опять говорить. Я никому об этом не сказал. Только ребята закричали: "Какой он умный. Ната Михайловна, он такое говорит!" А я присел тихо и думал: "Не схожу ли я с ума?" У меня было, наоборот, ощущение полета, легкости, счастья.
– Профессия режиссера – это жестокая профессия. Режиссёр – жестокий человек?
– Жестокий? Нет. По отношению к себе прежде всего, потому что тогда есть и величайшая требовательность – ты и система, ты и те люди, которые эту власть реализуют вокруг тебя. Тогда ты все время должен быть как бы в конфронтации с этой структурой. Я думаю, чем хуже в обществе, тем это дает больший полет и больше возможности прыжка к небу, потому что тогда тебе земля не нужна. Земля – это тот батут, от которого ты отталкиваешься. Но ты должен знать, что ты не идешь в ад, там очень легко найти эти дырочки, государство их тебе готовит, эти воронки, а ты прыгаешь вверх, где есть тайна, где есть магия, где есть вечность. Там нет границ. Этой профессии научить нельзя, в этом есть великая трагедия. В этой профессии можно получить навыки, можно прочитать все книжки, которые написаны по режиссуре, но не быть режиссером. Можно быть реже-сером и часто-сером. Ощущение тогда, что все эти шлаки, которые из тебя уходят, и дают тебе эту легкость. Я шучу. А украинцы даже говорят, что талант – це гивно, якщо оно е, то оно плыве, воно николы не може потонуть. Поэтому режиссер – це гивно. Вот короткое логическое завершение нашей с вами беседы. Талант – две рисочки, две черточки = гивно.
Мир лежит во зле. Проблема человека – или принять зло, или стоять в стороне, или протянуть руку и войти во зло.