Джон Ле Карре: "Секретные службы – это подсознание народа"

Писатель Джон Ле Карре умер от пневмонии в Корнуэлле. Ему было 89 лет.

Ле Карре (настоящее имя – Дэвид Джон Мур Корнуэлл) окончил Линкольн-колледж Оксфорда, уже в университете начал сотрудничать с британской контрразведкой Ми-5, преподавал языки в самой престижной британской школе – Итоне.

В 1959 году он пошел на службу во внешнюю разведку – Ми-6, работал под дипломатическим прикрытием в Западной Германии. Начал писать романы о работе разведки во времена холодной войны.

Оглушительный успех пришел к Ле Карре в 1963 году – после выхода его третьего романа "Шпион, который пришел с холода". Грэм Грин, который сам был блестящим мастером остросюжетной прозы, назвал его лучшим шпионским романом, который ему когда-либо приходилось читать. Седьмой роман Ле Карре "Лудильщик, портной, солдат, шпион", вышедший в 1974-м, вновь заставил заговорить о нем как о выдающемся мастере шпионского триллера.

О своей жизни и книгах писатель рассказывал в интервью Радио Свобода.

– Господин Ле Карре, как вы пришли к литературе?

– Я рос в очень неподходящих условиях. Родился я в буржуазной семье, мой отец выбрал себе профессию бизнесмена, в худшем смысле этого слова. Он даже несколько раз побывал в тюрьме. Мне это чем-то напоминает новых русских. Как заметил Грэм Грин, "источник вдохновения писателя – его детство". У меня было очень красочное и одинокое детство. Мы с братом никогда не жили подолгу на одном месте и чувствовали себя маленькими ссыльными. Моя мать оставила семью, когда мне было пять лет. Я долгое время думал, что она умерла, и встретился с ней снова, только когда мне было уже 25. Когда я подрос, решил стать художником. Я занялся иллюстрацией книг, но однажды, когда мне было года 24, понял, что никогда не добьюсь успеха в роли художника, зарабатывающего на жизнь живописью. У меня не было таланта. Были амбиции и желание, но не было способностей. Поэтому постепенно я обратился к литературе. В юности я писал стихи, но они были ужасны, я уничтожил все, что смог отыскать.

– Почему вы пишете под псевдонимом?

– Когда я начинал писать, я был на государственной службе. Хотя не было никаких препятствий со стороны начальства – я уже опубликовал к тому времени три первых романа, – оно потребовало, чтобы я взял псевдоним. Даже если бы я писал книги о бабочках, это ничего бы не изменило. По правилам министерства иностранных дел – независимо от того, был ли у вас доступ к секретной информации или вы были простым клерком, – вам не разрешалось писать под собственным именем, даже если вы писали в газету.

– А почему именно Ле Карре?

– Трудно сказать... Я столько раз изобретал очередную ложь по этому поводу, что просто не знаю, какой верить. Мой английский издатель Виктор Голанц попросил меня, когда я только начинал публиковаться, выбрать псевдоним, состоящий из двух хорошо звучащих англосаксонских слов. Я должен был как-то отреагировать на эту смехотворную идею. "Вы хотите, чтобы я назвал себя чем-то вроде Чанк Смит?" – подумал я — и выбрал имя, совершенно этому не соответствующее, да еще и воспринимающееся как французское. Имя это, как мне кажется, визуально легко запоминается. Так оно и прилипло.

– Важен ли для вас, как писателя, опыт работы в английской разведке?

– Очень важен. У каждого из нас бывает в жизни какое-то серьезное испытание. У каждого художника, каждого писателя есть некая духовная обитель, куда он мысленно постоянно возвращается. Обычно это связано с тем, что составляет его главный жизненный опыт. Если бы в годы жизненного созревания я был моряком, я писал бы о море. Если был бы банкиром или юристом, я обращался бы к их опыту. Мне очень повезло, что волею судьбы я оказался честным наблюдателем важных событий. В качестве простого клерка я оказался в центре битвы, которую именуют холодной войной. Это дало мне возможность изнутри понять очень многое: как люди, обладавшие ограниченной информацией, принимали безумные решения, как они общались. Это была очень живописная картина, где мне открывались человеческие слабости и амбиции. Я исследовал секретные службы как подсознание народов, которым они принадлежали. Меня интересовали подлинные подспудные страхи и мифы, которыми они жили. К примеру, история КГБ эпохи холодной войны демонстрирует полнейшее психологическое соответствие состоянию советского общества того времени. Его страхи, его фантазии, его абсурдные, бессмысленные страхи перед русской эмиграцией, например. Сюда относятся и всякого рода заблуждения, особенно в отношении США. И наоборот: неадекватность Запада в отношении к России. У меня была привилегия познать это изнутри. И это в огромной мере способствовало моему собственному социальному и психологическому созреванию. Я понимал, что могу использовать этот свой опыт для иллюстрации широких сфер жизни. Именно разведка стала местом действия моей "человеческой комедии".

– Как рождаются ваши сюжеты?

– Обычно все начинается очень скромно – с одного персонажа. Затем я занимаюсь поиском конфликтной ситуации, подобно кинорежиссеру, у меня в голове уже готова последняя сцена – визуальная картина того момента, когда публика покидает кинозал, а точнее, когда читатели выходят из книги. После этого я попросту даю возможность книге самой себя писать. Появляются персонажи и организуют книжное пространство. Это процесс, который полностью трудно описать. Если бы я знал, как это происходит, он бы меня так не интересовал. Однажды Грэм Грин сказал мне, что относится к своему писательскому дару как к другому человеку, как к кому-то, кто обладает собственным чувством юмора и по горло сыт здравым смыслом. С характерным для него чисто английским заиканием он сказал: "Когда я вхожу в комнату, полную людей, я оставляю этот чертов талант за дверью". Я делаю то же самое.

– Вы бывали в СССР?

– До 87 года нога моя не ступала на землю Советского Союза. Меня не хотели там видеть, русские даже не ответили на мою визовую анкету. Впрочем, не думаю, что мне позволили бы туда поехать и английские власти. До 87-го Россия была для меня абстракцией, далекой фантазией, туманным призраком за железным занавесом. А потом, когда я впервые попал в Россию, мое впечатление было таким же, как у любого, кто попадает туда впервые. Когда вы там оказываетесь, трудно поверить, что эти люди могли быть тем самым "грозным врагом" нашей системы. И когда я говорил о сражении двух безумных фантазий, то смысл одной из них состоял в том, что эти люди не имели ни воли, ни возможности разрушить нашу систему. Россия просто не функционировала. В этом и состоял ее самый главный секрет. Другой – это удивительно примитивная жизнь провинции, упадок промышленности и сельского хозяйства. После 87-го года я начал многое понимать. Ясно, что происходило на самом деле. Советский Союз создал некий абстрактный "Роллс-Ройс", воруя технологии, где только можно. Этот "Роллс-Ройс" – советский военный потенциал, который они долго хранили. Но стоимость производства "Роллс-Ройса" была поистине фантастической, намного больше его рыночной стоимости. Гонка вооружении требовала все больше денег, и постепенно Россия обанкротилась. Последним ходом в этой игре стал план "звездных войн". Это, если угодно, было политическим выводом из моих первых впечатлений. Люди мне понравились. Русских часто представляли и коварными, и наивными в то же время. Я нашел их откровенными, достойными, человечными. После этого Россия меня необычайно захватила. И время от времени я продолжаю там бывать. Последний раз, когда я был в России, мне удалось встретиться с несколькими боссами местной мафии. Эту встречу мне устроили бывшие сотрудники КГБ. Конечно, трагично наблюдать, как быстро бывший Советский Союз перешел от теоретически успешной формы социализма к не менее "успешной" форме капитализма. Мне бы очень хотелось, чтобы между ними существовал какой-то промежуточный этап... С одним господином из российских мафиози я встретился в принадлежащем ему ночном клубе. Это был внушительного вида, крепкого сложения лысоватый человек, словно сошедший с полицейского объявления о разыскиваемом преступнике. Его сопровождали бывшие спецназовцы, ставшие телохранителями, а у стен стояли тоже бывшие спецназовцы с гранатами на поясе. Звучала старомодная музыка, на площадке танцевали красивые деревенского вида девушки на высоких каблуках. Этого человека звали Дима. Музыка была такой громкой, что мне приходилось наклоняться к нему. Иначе мы друг друга не слышали. Со мной был переводчик. Я попросил Диму снять дымчатые очки, чтобы можно было увидеть его глаза, с очками создавалось впечатление, что говоришь с глухой стеной. Он нехотя снял. "Что вы хотите спросить?" Я об этом не думал и потому спросил:"Дима, вы богаты?" – "Да", – ответил он. Я спросил, насколько он богат, и предположил пять миллионов долларов. Он фыркнул. "Пятьдесят миллионов?" Он ответил, что это ближе к истине, но все же меньше его состояния. "Хорошо, – заметил я, – допустим, у вас сто миллионов. Судя по всему, вы – жулик, вор", — сказал я ему. Он стал мне втолковывать, что не делает ничего противозаконного, что в стране не работает конституция, нет порядка и что вообще сейчас все озабочены только личными делами. "Вы женаты?" – спросил я его. "Да". Он был примерно моего возраста, и поэтому я спросил, есть ли у него внуки. Он ответил, что есть. Тогда я заметил, что в двадцатые годы в Америке тоже были жулики, которые работали на грани закона, вроде Джей Пи Моргана, Карнеги и других. Однако к концу жизни они стали кое-что понимать: что нельзя только брать у общества и ничего не отдавать. Они стали строить музеи и больницы. Даже Пабло Эскобар, сказал я ему, прежде чем был убит, даже Дон Пабло строил поселки в пригороде Медельина. И вам тоже нужно что-то сделать, убеждал я его, чтобы хоть как-то компенсировать то, что отняли у людей. В ответ Дима разразился длинной тирадой по-русски. В конце концов мой переводчик повернулся ко мне и растерянно сказал: "Мистер Дэвид, я очень извиняюсь, но мистер Дима сказал: "Фак офф". Прилично ли на Радио Свобода перевести это выражение?..

– Действие романа "Наша игра" происходит в том числе на Кавказе. Почему вы заинтересовались этим регионом?

– В начале 90-х, когда я был в Москве, я встретился там с несколькими чеченцами и ингушами. Тогда я впервые узнал об откровенном расизме, составляющем некую часть русской ментальности. Этих людей в Москве называли "черножопыми", "черными" и прочими не менее "очаровательными" именами, выявляющими этот самый расизм. Среди ингушей, с которыми я тогда встретился, был некто Костоев – в то время депутат федерального парламента. В Ингушетии он служил милиционером, это он арестовал серийного убийцу Чикатило. Костоев познакомил меня со своими земляками, и меня очень заинтересовали их проблемы. Мне показалось, что их судьба – пример такой откровенной несправедливости, какого не сыщешь в истории. В 44-м году по приказу Сталина ингуши, как вы знаете, были депортированы из Ингушетии в Казахстан. Многие из них в чудовищных условиях по дороге погибли. Освободившиеся территории в Ингушетии заняли жители Северной Осетии. И когда Хрущев освободил ингушей из ссылки, вернул их на родные места, они даже не смогли получить свои дома. Все это окрашено, на мой взгляд, в черный и белый цвета. Это то, что можно назвать абсолютной несправедливостью. Я заинтересовался всей этой историей и решил показать ее через восприятие, сознание западного человека, работавшего против Советского Союза и испытывающего что-то вроде подспудных моральных обязательств перед всем миром. Во-вторых, меня захватило то, как возникает новая русская империя на обломках советской. Нужно признать: к худу ли, к добру – но Россия стала колониальной державой. Мне захотелось обо всем этом написать в романе и показать, что распад Советского Союза породил новые проблемы, связанные со справедливостью и демократическими правами. Обо всем этом нужно громко говорить. Мне кажется неправильным, когда, позаимствовав далласскую мораль, говорят, обращаясь к республиками, между которыми раньше не было преград: "Ребята, вы будете охранять свою сторону сторону границы, а мы – свою. Мы не станем запугивать вас чеченцами и указывать, что вам надлежит делать на вашей земле. Однако и вы не должны диктовать, что нам делать у себя". Это политика разобщения, и я думаю, с западной точки зрения, постыдная политика.

– Что вы думаете о будущем России?

– То, что случилось, ужасно: "красные" цари вдруг стали "серыми" царями, а секретари райкомов – банковскими менеджерами. Абсурд... Из всего этого мы поняли – может быть, слишком поздно, – что нужных, подходящих людей в России не существует. Произошло примерно то же самое, что после краха нацистской Германии. Тогда пришлось сохранить весь старый бюрократический аппарат, чтобы страна смогла работать. Нужных людей не было в том смысле, что людям некогда было переоценить привычные ценности и пересмотреть свои взгляды. История демонстрирует удивительную способность России и ее людей выживать. Конечно, выживет Россия и на этот раз. Нет таких потрясений, в отношении которых у нее нет опыта. Вопрос лишь в том, как Россия при этом сохранится.