Русские люди, жалуется на своих соплеменников Сергей Белых из Самары, – это оппортунист на оппортунисте. Первого из них он видит в Анатолии Чубайсе. Настоящий либерал, мол, и под пыткой не может признать своей философию "национального либерализма", а "наш приватизатор №1", немного подумав, спокойно прислонился к ней.
Оппортунизм, как его понимает Белых, обозначается такими словами, как "приспособленчество" или "делячество", побуждающее иного действовать по обстановке, легко забывая свои убеждения. Но сколько угодно и самых, так сказать, невинных случаев, когда мы вполне бескорыстно, просто из неуверенности в себе, в своих знаниях можем забрести не в ту степь.
Может быть, тут лучше бы говорить не об оппортунизме, а об эклектизме, хотя нет. Эклектик набирает с миру по нитке, не заботясь о том, что с чем сопрягается. У него нет ничего своего, а у оппортуниста своё все-таки имеется, но он присоединяет к нему чужое, каковому чужому и принимается так или иначе служить. Получается нечто не очень гармоничное.
Кремлёвских, кажется, пока не напрягает, что православных в России уже, считай, нет – сознательных православных. Среди них очень много и протестантов, и язычников, и Бог знает кого. Счастье Русской православной церкви, что они сами не догадываются о своей подлинной принадлежности, иначе попам были бы предписаны серьезные дополнительные заботы. Безупречно православный русский человек не может быть горячим поклонником Запада, но есть и такие. Я их, признаться, люблю, но и сочувствую им: ведь такому оригиналу станет очень неловко перед первым же дотошным православным прихожанином, если тот напомнит ему, что в таком случае требуется осуждать откровенно рыночную цивилизацию, везде и всюду настаивать, что забота о земном преуспеянии – отнюдь не то, чему учит писание.
В свою очередь русский же Фома неверующий не может стоять, как скала, на том, что Москва – Третий Рим, но такие тоже есть. Я их, если это кого-то интересует, не люблю, хотя сочувствую и им. Ведь такому чудаку очень, видимо, не сладко перед суровой тенью Филофея, для которого образ Третьего Рима без православия – игра больного воображения.
У меня в доме как-то они сошлись, русский православный западник и русский же атеист-скрепник. Вот чей разговор вам бы услышать! Первый оказался больше западником, чем православным, и ему, по его словам, совесть, и не какая-нибудь, а христианская, не позволяла кричать: "Крым – наш!" На замечание, что Запад уже давно, по существу, безбожный и что истинному христианину следовало бы поглядывать в другую, пусть и неизвестно в какую, сторону, отвечал, что это временное неудобство.
Мы барахтаемся среди уже немыслимого количества исповеданий и их оттенков, способных свести с ума кого угодно
Другой оказался больше скрепником, чем атеистом. Он спокойно провозглашал: "Крым – наш!", но, как и положено человеку, не боящемуся Бога, разъяснял свою позицию заботой о бренности. Лично ему, мол, Крым до одного места, но без сплочения русских людей на чём угодно, а лучше всего, конечно, на захвате чего-нибудь (той же Луны на крайний случай), Россия распадётся – и пусть бы, но очень уж пострадают производительные силы немереного пространства. Оба под конец оказались готовы согласиться, что ничего серьёзного, обдуманного, сверенного с некими источниками мудрости у них нет. А что же есть? Есть психология: разные вкусы и склонности. Это не идейные разногласия, а несходство натур.
В советское время довольно долго считалось, что мировоззренческая неряшливость руководящих кадров, идейные шатания в их среде служат чуть ли не главной причиной хозяйственных провалов. Похожее мнение есть и сегодня, но только как "одно из". Бессмысленные, вызывающе расточительные, проваленные госпроекты последних лет, бывает, объясняют путаницей в кремлёвских головах. Это, конечно, чепуха, но само по себе наличие в коридорах власти, как и повсюду, несъедобного идейного винегрета интересно.
Украинский поэт и почти государственный позднесоветский деятель Борис Олейник был одним из немногих, если не единственный в своём роде, кто сознавал свой чудовищный оппортунизм-эклектизм, свою ненасытную всеядность и даже выставлял это всё напоказ. "Я, – говорил, – человек из трёх ипостасей, отрицающих друг друга: коммунист, националист и православный. Ага, в одном лице. Православный не может быть ни коммунистом, ни националистом. Коммунист не может быть ни националистом, ни православным. Националист может быть с большой натяжкой православным, но коммунистом – ни в коем случае. А я, грешный, представляю собою и то, и другое, и третье".
В быту человек был безобидный, а в общественной жизни страшноватый, хотя и комичный. Из-под его пера вышло самое дикое из того, что до сих пор написано о Горбачёве. Он на полном серьёзе сообщил стране и миру, что Михаил Сергеевич – уполномоченный Князя тьмы, да, посланец Антихриста для разрушения Великой России, знаменитую встречу Горбачева и Джорджа Буша на Мальте, а не в другом месте, объяснил тем, что там когда-то располагались рыцарские ордена, поклонявшиеся сатане.
Нашим предкам, кстати, было проще в те незапамятные времена. Человек выбирал или за него выбирали одну из двух-трех вер – и сурово, подняв меч или секиру, спрашивали при случае: "Како веруешь?" Мы же барахтаемся среди уже немыслимого количества исповеданий и их оттенков, способных свести с ума кого угодно. Поэтому-то чистых, беспримесных личных мировоззрений уже почти не встретить. Так и на Западе, откуда, собственно, и сунется на Русь это разно- и многообразие. Всё – из-за бугра, больше неоткуда.
Анатолий Стреляный – писатель и публицист
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции