Анна Чайковская, Валерия Денисов, Максим Гурбатов. Сладкий, сладкий Будапешт, или Тайна кофейной юбочки. – Будапешт: Fecit, 2020. – 160 с.
Сборник эссе трёх давно живущих в Венгрии русских соавторов убедительно притворяется путеводителем и впрямь имеет многие несомненные его черты – вплоть до формата: сунь в карман да ходи, сверяясь с ним, по улицам, по предложенным маршрутам – от кофейни к кофейне. Тем более что рассказано здесь и о том, чего от разных будапештских кофеен можно ожидать: от эстетики интерьера до вполне подробного меню. Так, отправляясь в одно из старейших заведений города, в ряде смыслов – эталонное кафе города, Centrál Kávéház, можно не сомневаться, что и сейчас – как в благословенные 80-е годы XIX века – "здесь подают все классические варианты кофе, включая ирландский кофе (с виски) и фраппе со льдом, а также Centrál kávé (эспрессо с миндальным ликёром, карамелизированными орехами и взбитыми сливками)". Попробовать прошлое на вкус? – Да пожалуйста. И машины времени не надо… впрочем, не окажется ли кофейня (конечно, правильного – будапештского образца) и сама – машиной времени?
Вот именно. Читателю довольно скоро предстоит догадаться, что на самом деле книга – культурологическое исследование. Причём вполне серьёзное, тем более, что основано на личном, основательно отрефлексированном чувственном опыте авторов. Хотя те даже и не мыслят позиционировать себя как теоретиков чего бы то ни было: "Мы, – скромно обозначают они свой (меж)культурный статус, – русские гиды по Будапешту, влюблённые в этот прекрасный город". И тут, читатель, обрати внимание: в пределах одного взгляда – а взгляд в книге один, хотя соавторов и трое: каждый из них отвечал за свою часть этого единства, – здесь совмещаются свойства, которые, стоит признать, соединяются друг с другом не слишком часто: принадлежность смотрящих к (хорошо продуманной) русской культуре и внимательное, подробное знание ими культуры, которую в их случае язык точно не повернётся назвать чужой, – скажем: другой и иначе устроенной. Это и обогащает видение, и усложняет его.
Венгрия не хвастается, никого не зовёт в гости, ни о чём никому не рассказывает
Исследование у них, конечно, неакадемичное и не обременённое избытком ссылок на литературу и источники. Но под этим внешне лёгким, подобно кофейной пенке, текстом – основательный фундамент: литературный, историко-культурный и даже теоретический.
Венгрию авторы, правда, иной раз несколько нарочито экзотизируют для инокультурного реципиента – но исключительно с той целью, чтобы раздразнить его интерес и воображение.
"Венгрия – остров. Его очертания на карту мира нанесены, но настоящее имя страны не известно почти никому, соседи не понимают языка островитян, и никто не знает толком, что же здесь происходит.
Обитателей острова это обстоятельство, похоже, устраивает: Венгрия не хвастается ни своими гениями, ни природными красотами, никого не зовёт в гости, ни о чём никому не рассказывает и уже привыкла к тому, что иностранцы регулярно путают Будапешт с Бухарестом".
Будапештская жизнь хороша тем, что культивирует нормальность
Тут, конечно, к каждой части каждой из фраз хочется придраться с криком "неееет!" (как это не хвастается? как это не зовёт? как это не рассказывает? а Венгерский культурный центр что тут, по-вашему, делает?.. А переводчики зря, что ли, книжки переводят? И что, хотя бы марок с "настоящим" названием страны никто никогда не видел?). Однако такие утверждения с их броскими преувеличениями – тоже всего лишь пенка (кофейная, а какая же ещё), а кофий под нею крепок и горяч. Такие приманки – в самом начале, а далее с точностью всё хорошо, тем более что речь пойдёт исключительно о норме, о её торжестве, цветении и восприятии её всеми органами чувств. По мнению одного из авторов, историка искусств Анны Чайковской (она-то и задала книге концептуальный каркас), известному по предыдущей её книге о венгерской столице – "Триумф красной герани", будапештская жизнь хороша и важна именно тем, что по меньшей мере со времён Франца Иосифа упрямо, вопреки всем историческим событиям и катастрофам, культивирует (типичную, общеевропейскую, всечеловеческую, в конечном счёте) нормальность. Умудряется быть устроенной – в своих не разрушаемых никакими обстоятельствами основах – как-то так, как если бы "прекрасная эпоха" не прерывалась. В каком-то смысле – воплощённая утопия.
Вправду ли это так или нет (думается, всё-таки идеализация), но и здесь развивается та же самая мысль – только на материале кофе и всего, что имеет к нему отношение… а что имеет к нему отношение? Проще, наверно, было бы сказать, что его не имеет, – но такого предмета (по крайней мере, в Венгрии) не найти, – и авторы не устают нас в этом убеждать на каждой странице и всей книгой в целом.
Издана книга, правда, в Будапеште, что несколько затрудняет её путь к читателям в иных странах (но даёт и лишний повод о ней рассказать: чтобы знали), зато сразу на русском языке, что решительно сближает её с русским читателем – которому единственно и адресована. Объясняющая жителям России венгерскую жизнь с её корнями, книга насквозь диалогична: одна культура отвечает в ней на вопросы другой – хоть бы и не заданные. С русскоязычным сознанием здесь постоянно идёт перекличка – чтобы тому было не просто понятнее, а вовлечённее: чтобы опыт, предстающий читательскому воображению чужим и экзотическим, прочувствовался как хоть отчасти свой – по крайней мере, ощутимо со своим связанный.
"Помните песенку "Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…"? В Советском Союзе в семидесятые годы её исполняли "Весёлые ребята" и "Поющие гитары". На самом деле она называется Fekete vonat, то есть "Чёрный поезд", и спел её впервые в 1966 году Петер Поор.
Jégbüfé в Будапеште
"Представить нужно экран чёрно-белого телевизора. На заднике появляются тени музыкантов с гитарами, звучат первые такты…" – и так далее, ещё долго, с описанием всего того, что на этом экране происходит и что в связи с этим людям наших дней приходит на память и ум – "оптимистичное время, время надежд. Шестидесятые", – а нужно всё это единственно затем, чтобы настроить читательское восприятие на атмосферу, в которой в Будапеште возникло кафе нового типа – Jégbüfé, "Ледяной буфет". Справедливости ради, возникло оно в 1952-м, но дело не столько в датах, сколько в воздухе времени: пришла пора "дистанцироваться от того тёплого старого мира кондитерских и кофеен, что прочно срифмован с временами Австро-Венгрии, с Елизаветой и Францем Иосифом, с тем временем, когда и о Первой-то мировой никто не мог помыслить, не то что о Второй". Конечно же, сделано это было средствами кофейни – задававшей своим посетителям нужный тонус всем своим обликом. "В Jégbüfé не кресла, а высокие барные табуретки. Пластиковые стойки, заменяющие старинные столики, установлены прямо перед окнами-витринами, так что посетители оказываются лицом к улице. Они пьют кока-колу болгарского производства через разноцветные пластмассовые соломинки, разглядывая улицу и прохожих. А прохожие посматривают на них: "Что едят?"
Чуть дальше будет переброшен ещё один мостик к русской чувственной памяти: перечисляя любимые венграми творожные сладости, авторы не могут не упомянуть "Туро Руди" – "маленький шоколадный батончик с начинкой из творога", почти ровесник "Ледяного буфета". А тот, в свою очередь, – прямой потомок глазированного сырка, от упоминания которого неужели не содрогнутся сердца росших в советские десятилетия? – "В 1954 году несколько венгерских специалистов, работников молочной промышленности, съездили в СССР в командировку и увидели в московском гастрономе glazirovannij szirok.
Попробовали – понравился.
Сделали такой же и с тех пор выпускают в огромных количествах".
В кофейнях знакомятся, сочиняют стихи, обсуждают политические события, готовят революции
Помимо главной темы книги, здесь можно наблюдать и кое-что ещё: устройство и движение культурологической мысли в её неразрывной связи с культурологическим воображением. Строится она концентрическими кругами – всё дальше отходящими от своего центра-стимула. Притом, как можно заметить, эти круги ещё и пересекаются, накладываются друг на друга.
"Туро Руди"
Так плотная связка культурологических эссе образует целое, пронизанное единой мыслью.
"Будапешт – город кафе. В кофейнях знакомятся, сочиняют стихи, обсуждают политические события, пишут романы, готовят революции, слушают джаз, завтракают, обедают и ужинают, влюбляются, назначают деловые встречи, фотографируются. И пьют кофе".
Это простое перечисление – на самом деле формула. Кофе, основа основ всего, неспроста назван здесь последним: основе и положено залегать в самом низу, удерживая на себе многие напластования. Кофейни – оптический прибор, лучше которого не придумать: авторы показывают их как точки собирания жизни, концентрации её, оказываясь в которых, человек получает все возможности неспешно (прихлёбывая соответствующий напиток) рассмотреть и прочувствовать её особенности.
Рассказывая о кофейнях и сладостях венгерской столицы, вернее, используя разговор об этих предметах, самих по себе столь же волнующих, сколь и мало известных во всей полноте своих подробностей по эту сторону российской границы, как повод и ракурс взгляда – авторы представляют нам устройство и историю жизни и культуры страны. Ну, по крайней мере, жизни и культуры её столицы. Но таким образом – и культуры как таковой; порядок образования символического универсума, рождения его из духа повседневных, "фоновых" практик, а повседневных практик, в свою очередь, – из него.
Всё самое красивое, всё, что делает Будапешт Будапештом, построено здесь за считаные десятилетия
Под внешней лёгкостью – плотное ядро концепции: представление, и вполне аргументированное, о цельности культуры, о взаимной обусловленности разных её сторон, которые все сходятся в человеке как субъекте опыта, причём опыта повседневного и чувственного. На живых примерах авторы показывают, как простое гастрономическое обыкновение, места, отведённые для этого обычаем, да сопутствующие техники и практики собирают вокруг себя много всего другого и укладывают всё это в определённый порядок. Заговорив о кофейнях, невозможно же не упомянуть об улицах и бульварах, на которых они расположены, а потому, неминуемо, – и об архитектуре, и о том, как её следует рассматривать. "Будапешт – город великолепной архитектуры. Рассматривать её лучше всего сидя за столиком кафе, на бульваре. Тогда становится видно, что она создавалась не напоказ, а для себя. И удивительным образом всё самое красивое, всё, что делает Будапешт Будапештом, построено здесь за считаные десятилетия". Вот, сразу же видно, что от архитектуры нельзя не перейти к создавшей её истории: города, страны, мира, – её процессов и тенденций, а от них – к биографиям вовлечённых в эту историю личностей?
Centrál Káveház
"Centrál Kávéház – одно из старейших заведений города. В тот год, когда он открылся, британская королева Виктория была провозглашена императрицей Индии, сформировался политический союз "Антанта", появились первые граммофоны, Конан Дойл опубликовал "Этюд в багровых тонах", а в Будапеште начал ходить трамвай – от Западного вокзала до улицы Кирай".
Любое явление – за какое ни возьмись – чувствует свой большой контекст и провоцирует на его осмысление, притом как целого.
А если двинуться от кофепития в другую сторону – у круга все стороны равны, – тогда – к гастрономическим пристрастиям, от них – к бытовым обыкновениям вообще, к распределениям приоритетов, а оттуда уже один только шаг до национальной психологии, особенностей национальной памяти…
"…кофейни, или кофейные дома, бывают разные. Турки в своих кофейнях ещё и курят – стало быть, это "курительный дом". Итальянцы устраивают лото и прочие настольные игры – это "игорный дом". Немцы, когда пьют кофе, читают газеты и беседуют о политике и философии – это "беседовательный дом". А в Будапеште в кофейнях и курят, и играют, и читают, и беседуют. Так что здесь – самые правильные кофейные дома, объединившие все достоинства славных европейских образцов".
Да уж, наверное, без известной идеализации здесь всё-таки не обходится (которая, впрочем, тоже понятна: авторы и не обещали нам быть беспристрастными аналитиками, а сразу признались, что очарованы своим героем-городом). Но главное – здесь сказано, как бы между делом, самое существенное: о том, как человек становится самим собой. Как его повседневные практики, привычки и автоматизмы непременно складываются в устойчивые комплексы, в разных культурах неминуемо разные, – а те, в свою очередь, настраивают восприятие им мира (и города), отношение его к самому себе и к собратьям по культурной принадлежности. Формируют ему горизонт очевидностей. А телесное и символическое, непосредственно ощущаемое и высокое – настолько предполагают друг друга, что и существовать друг без друга не могут.
Торжествуйте, кофеманы: о том, что ваш (наш) любимый напиток – смыслообразующий, вы (мы) догадывались давно. Теперь можно не сомневаться.