Владелец мудрой свиньи. Поэзия и жизнь Михаила Малишевского

Михаил Малишевский. Полнолуние осени: Стихотворения / Сост., биограф. очерк и комм. А. Л. Соболева. – М.: Водолей, 2020

Красивые перья скрывают собой неуклюжее тело.
С кровавой груди переходят в янтарную шею
И гладко лежат на спине, как лазурь, голубой.
Приятно быть птицей.

Глаза постоянны; как будто бы смотрят за двери предела
Глядят в глубину и в последние тайны за нею
И гладко глядят вкруг себя, под собой, над собой.
Приятно быть птицей.

Не то – человеком! Тогда измышляем для тела одежды,
Украсим его – и как будто бы скроем уродство:
Мышленья печать, ореол человеческих лиц.
Приятно быть птицей.

Нелепые клювы куда привлекательней взгляда надежды,
Но с птичьим лицом мы считаем невыгодным сходство,
И нам далеко до такой красоты, как у птиц.
Приятно быть птицей!

(1918)

Подобные стихи мог написать только тот, кто не считал человека венцом творения. Через двадцать лет поэт собрал маленький зоопарк: медведя, двух волков, трёх барсуков, трёх лисиц, барана, борова и козла, десяток собак. Любителю зверушек удавалось договариваться об их проживании в московских парках, на ВСХВ. Последним их пристанищем стал Московский дворец пионеров, к сожалению, войны почти никто из них не пережил; но поэт-зоопсихолог так и предполагал:

Скорей, поскорей пропадай все:
Человек вышел из своего логовища.
Он станет бродить меж коряг и камней,
Осуществляя высшее предназначенье.
Луна стекает по его седой бороде,
Капает на остывающую дорогу,
Звезды разбегаются по черному горизонту
При приближеньи сосредоточенных глаз.
Осанна миру, успевшему убрать свои пожитки!

(1927)

Поэт был трижды женат, имел детей и друзей, однако едва ли не самой сильной его привязанностью стал поросенок Чанг:

Вся беспомощность плачущего человека
Воплощена в твоем веселом рыле.
Только видя тебя и миришься
С невольным пребыванием
На сей изголодавшейся планете!
Ты – идеал? Образец? Символ?
Какая чушь!
Вот то, что
За куском хлеба
Тянешься
И готов через весь сад
За хлеб
Таскать в зубах неудобную палку –
Это, а не что другое
Пронизывает
И мой сегодняшний немецкий урок,
И полет стратостата
И женевские вооружения.

(1933)

Знакомство человека и зверя произошло в окрестностях писательского дома отдыха в Малеевке. Когда отпуск литератора Михаила Малишевского закончился, он взял Чанга с собой в Москву и определил его в "Уголок Дурова", но не оставлял без своего попечения: Вижу мало кого, за исключением моей свиньи, которая для меня существует интеллектуально. Она превзошла все мои и Дуровские ожидания, побив несколько мировых свиных рекордов. Я хотел бы вам ее показать. Ее некоторые называют собакой и кое в чем она действительно поднялась до собаки (письмо М. Пришвину от 3 октября 1933). После смерти Дурова, в 1934 году Малишевский вступил в борьбу за Чанга с вдовой дрессировщика и – победил. Спустя короткое время энергичный поэт, как говорилось выше, собрал зверинец, выступал с лекциями и демонстрациями по зоопсихологии, кажется, был совершенно этим доволен:

Михаил Малишевский за рабочим столом

Все-таки очень приятно после необходимости сталкиваться с некоторыми недалекими и бездарными писателями встретить, например, очень умного и талантливого барана или свинью. Во всяком случае, в меру им отпущенного природой, они показывают себя с самой лучшей стороны (письмо Пришвину от 2 июля 1936). Любимцем оставался всё-таки Чанг, и ему Малишевский посвятил большой стихотворный цикл; в его честь назван был родившийся сын Малишевского. Невинное животное стало жертвой войны; Малишевские эвакуировались, зверинец был съеден москвичами:

Я хотел, чтоб ты сдружился с моим сыном –
Не удалось:
Карнак занял твое место. А ты –
В мелких кусочках свиного сала
На сковородках безвестных негодяев
Оканчивал земное пребыванье,
Чтоб в новом качестве: воспоминанья
Стать вечным в творчестве моем и жизни.

(27 августа 1943)

У семьи моего прадеда-художника была под Москвой дача, и незадолго до войны они завели ослика Степу, а когда спешно эвакуировались, то ослика оставили, и художники его тотчас съели. Стихов Степе никто не посвятил, но портрет остался.

Карикатура на Михаила Малишевского работы его брата Александра

Возвращаюсь к удивительному поэту Михаилу Малишевскому (1896–1955). Творчество его было известно лишь узкому кругу друзей и коллег, в печать попало лишь несколько стихотворений в 1924 году. Из забвения извлёк его Александр Соболев – неутомимый исследователь забытой (часто незаслуженно) русской литературы. Соболев открыл немало имён поэтов и прозаиков, а совсем недавно обнаружил писателя в себе, написав незаурядный роман "Грифоны охраняют лиру". Соболев подготовил и настоящее издание поэзии Малишевского, сопроводив его биографическим очерком. Родился поэт в Ельце, в провинциальной дворянской семье: отец был товарищем прокурора, мать работала в женской гимназии. У Михаила было шестеро младших братьев и сестер. В 1914–1917 гг. Малишевский учился на юридическом факультете Московского университета. Литературой увлекался уже в юности: в сборнике публикуются его стихи 1914 года, а в 1915-м Малишевский выпускал самиздатом газету "Последние новости". Молодой редактор критически описывал родной город: Елец можно найти только по запаху, исходящему с берегов Сосны, а также с ипподрома и насыщающему иногда весь город. Судя по воспоминаниям, Малишевский познакомился в 1916 году с известным писателем – Михаилом Пришвиным. Они общались и переписывались несколько десятилетий, и Малишевский не раз обращался за помощью. Но литературные пристрастия юного поэта решительно отличались от почвенничества Пришвина. Литературными наставниками Малишевского стали выдающиеся символисты: Вячеслав Иванов в Литературной студии Наркомпроса (Москва) в 1920-м, Валерий Брюсов – в Высшем литературно-художественном институте, созданном в 1921 году. В поэзии Малишевского заметно воздействие школы символизма:

Мы строим жизнь и некогда нам жить,
Мы учим жить, нам некогда учиться,
Нам хочется немедля удивиться
Заветные завидя рубежи.
Еще хотим через слова
Как порох в пламя растереться.
Наш пантеон не знает божества
С нелепым мозгом и никчемным сердцем.
На дымовых столбах под небеса
Вознесены волшебные идеи
И в мраморных глазах царит летучий страх
Неисточимой Ниобеи.

(1926)

Обложка рукописной книги

Не следует забывать, что становление поэта пришлось на годы революций и войн, поэтому нижеследующее сравнение людей с деревьями не кажется отвлеченным или абстрактным символизмом:

Мы, люди – лес, дремучий, многоствольный,
Оставленный на сруб.
Деревья снятые с улыбкой подневольной
Лепечут листьями, как лепестками губ.
Наш лесовод, хозяин вековечный,
Планирует поруб.
И снова вскормится природой бессердечной
Живое дерево на месте, где лег труп.

(1918)

Судя по творчеству, Малишевский здраво оценивал события и суть русской революции:

Дышать без палки мой народ не мог –
В верхах играли в знайку и незнайку.
Но вот пришел свободы светлый бог.
Нагайку черную засунул он в сапог
И вынул красную нагайку.

(1919)

Об участии Малишевского в Гражданской войне достоверных свидетельств нет, существует стихотворение "Последний мамонтовец", в котором выразительно описан контрреволюционный казак, пытающийся убить лирического героя. Мамонтов воевал против красных на юге России и в Крыму, о присутствии Малишевского в Крыму говорится и в этих строках:

Две мраморных доски. Все в титулах, в чинах,
Одна – твоя, твоей жены – другая.
Дверь сорвана. Свинцовый гроб разграблен
И в нем без головы бесстыдный женский прах
Запутался в истлевших кружевах
И сквозь оскаленные ребра
Винтовкой вывороченная нога
Торчит, как лапка из бульона.
Но где твой гроб? Твой сановитый прах?
Взамен его – разбитые бутылки!
И может быть сейчас в твоих штанах
Красуется теперь в Болгарии казак!
Иль по Москве красноармеец пылкий?

("Взломанный склеп в Новогеоргиевском монастыре"; 1925)

Малишевский сделал в ВЛХИ молниеносную карьеру, став из студента преподавателем и учёным секретарем. Приведенные в книге дружеские эпиграммы подтверждают широкий круг знакомств Малишевского в московской литераторской среде:

Я к Ярославскому узнать о вас ходил,
Изрыл Главлит в шкапах и под столами –
Вы эмигрировали? Иль скончались вы
И собственными съедены котами?

(1926)

Или вот, к примеру, портрет одного из известных советских переводчиков:

Покрасневший, пара зраков,
Рыж всклокоченный чердак
Не хватает только раков
В долговязый лапсердак.

("Кашкину. Утопленник")

Рукопись стихотворения

Думаю, стоит привести и прозаический портрет самого Малишевского из мемуаров поэтессы Ольги Мочаловой: Он был моложав, голубоглаз, с мягкой, светлой, растрепанной шевелюрой, которую хотелось погладить. Ему свойственна была юношеская хрупкость. Он двигался неторопливо, чуждый суеты, нес с собой веяние тишины. Говорил несколько надтреснутый, сипловатым голосом. Писательство жило в нем непобедимо-необходимо.

Добавлю, не только писательство. Малишевский увлекся стиховедением, в 1925 году он издал книгу "Метротоника. Краткое изложение основ метротонической междуязыкой стихологии" (есть на нее критический отзыв Г. Шенгели). Малишевский сближал искусство поэзии с музыкальным искусством. Поэзия рассматривалась больше как вокальное, а не словесное творчество, текст сближался с нотным листом. Малишевский выводил законы долготы и силы слога, предлагал терминологию. Вероятно, он вспоминал античную Грецию, где поэзия выделилась из музыкальных собраний. Этим можно объяснить и античные реминисценции в стихах Малишевского:

Братья-матросы! Так скоро ушли!
Я бы теперь за вами в окопы!
Клещ – в сапоги, пулеметной лентой
Грудь подтянул бы! Кармашки френча
Персями бы Афродиты вскруглились,
Раненой в ногу копьём Диомеда!
Бомбу бы взял и как Зевс ее ринул
В златопогонный стан!
Тщетно.
Не повторима слава
Ни Перекопа, ни Трои!

В 1929 году он защитил в ГАХН диссертацию по теме "Материал поэзии как искусства. Состав, свойства, движение и значимость материала поэтического произведения. Введение в элементарную теорию поэзии". Пожалуй, в своих стиховедческих штудиях Малишевский был соратником конструктивистов, достаточно вспомнить тактометрические исследования А. Квятковского.

Тактометрическое стихотворение Квятковского

Следующая эпиграмма также говорит о контактах Малишевского с конструктивистами:

Ковшик самогоночки –
Вот открыл Америку!
Обернись в пеленочки,
В ритмику, да в метрику,
Эвфонию сладостну
Слушай, да послушивай,
А потом уж лад до слюн
Как знаток раскушивай!

(Вождю племени "презантистов")

Лидером эфемерных презантистов объявил себя Николай Панов (Дир Туманный), автор сочувственной поэмы об уничтожении царской семьи и знаменитой поэмы "Человек в зелёном шарфе":

Сквозь разрез стихотворных ширм,
Сквозь веселье, пиры, уют,
Вижу гибель заплывших жиром;
Так бездействуют пассажиры
Окруженных водой кают!
Час ударит. Как стенки блюдца
Разлетятся борта. И вот
Над пирующими сольются
Волны вспененных революций,
Бесконечные топи вод.
А из черной бездонной дали
Засияет над морем рук,
Ослепительней жидкой стали,
Ярче солнц, что над миром блистали,
Пламенеющий красный круг.

(1924)

Михаил Малишевский и Чанг

Энергичный поэт и профессор Малишевский преуспевал не только в работе, но и в любви. Одно время он жил в Москве с двумя женами: Ольгой Холиной, литовской актрисой, которую он вывез с их сыном Надиром (позже он назвал дочь Зенитой) из Ельца, и Марией Поступальской. Искушённый поэт предупреждал будущих читателей:

Вы, юноши, любите осторожней!
Внимательней распределяйте ласки!
Ведь радости доверчивой подруги
Всегда под колесом и по следам
Лобзаний ваших скоро потечет
Пахучая и липкая струя
Вами открытой, но загнившей крови!

(1924)

Увы, уже в мае 1922 года Малишевского уволили по сокращению штатов, обе жены вскоре его покинули, он перебивался временными заработками, да и дни ВЛХИ были сочтены. И хотя Малишевский вскоре стал жить с филологом и библиографом Верой Безугловой и союз их длился до смерти поэта, но отношения они не зафиксировали. Любовные свои разочарования Малишевский маскировал иронией и шутками:

Цветок индустрии, рода человеческого спасенье и гибель,
Наших дней изящество, толстый и в то же время тонкий –
Лопнул. Как я клялся, что все будет в порядке!
Милая смотрит тигром,
Сбрасывает одеяло,
Босиком, розовая,
На холодном полу –
Товарищи! Повышайте качество!
Я потерял из-за вас любовницу.

(1933)

Выше я писал о том, что иллюзий относительно социалистической революции Малишевский не питал. Очень скоро он убедился и в невозможности (для себя) карьеры, потому на протяжении своей жизни с одинаковым старанием работал что в библиотечной секции Государственного ученого совета, что в Институте декламации, что уборщиком в Уголке Дурова, что школьным учителем в Каменске-Уральском. Малишевский принял советскую власть как неизбежное зло:

Все у нас как везде,
Только красное.
И штрейкбрехеры есть как везде,
И недовольные есть, и калеки,
Рук ли, ног ли, соображенья,
Зрения ли не хватает, ума ли,
Знаний ли, пуговиц, места ль под небом –
Всё как везде.

(1928)

Михаил Малишевский

Малишевского не раз увольняли с работы, в те времена "чистки" были обыденным делом. В 1928 году он написал длинную "Балладу о рыцаре шарообразного стола", герой которой после "чистки" и увольнения сходил с ума и убивал своего ребёночка. Чистки Малишевский символически уподоблял похоронам:

Где ж покойник? Вглядываюсь. Темно.
Стол крыт красным до полу, как балдахин.
Поддерживаемая колеблющимися голосами,
В кистях и в хоругвях,
Без шапок и в лысинах
Розовощекая резолюция выносится на поднятых руках.

(1929)

А сравнение человеческого общества с миром фауны Малишевский проводил задолго до увлечения зоопсихологией:

Пустили в мир – пригнув рога,
Раздув бока и ноги раскорячив,
Покачиваемся на ногах,
Стоим и не могли б иначе.
Зато теперь ты, молодняк,
Бушуешь на корму подножном
И весь мечтаешь на скорях
О непредвиденно-возможном:
Чтоб разорить рогами юр,
Чтоб на рога кишки напялить,
Чтоб шею зрелую свою
Опять цепям подставить.

(1926)

Обложка единственной книги Михаила Малишевского

В конце 20-х годов Малишевский все же попытался стать поэтом печатным. Он составил машинописный сборник "Стихи. 1919–1929", снабдив его предисловием: Ученичество следовало преодолеть. Теперь мое творчество требует общественного вмешательства. Среда, воспитание и действительность позволили дать мне только такой и никакой иной сборник. Что-либо скрыть и прикрасить или вовсе не издавать сборника было бы уликой против моей общественной честности. Известны положительные отзывы Багрицкого и Пастернака в письмах Малишевскому. Но не удалось даже отдельное издание в 1930 году в "Федерации" Баллады о sic transit gloria mundi с авторским теоретическим комментарием и специальной партитурой: разнесенными строками, знаками интонации при декламации и т.п. Внутренние рецензенты издательства были против публикации железнодорожной поэмы – путешествия к Черному морю, в ходе которого на пассажиров нападали то ли отряды времени Гражданской войны, то ли воинственные грабители (последнее в конце 20-х было частым явлением – грабили, как на "Диком Западе"). Неизданным остались и более выдержанные в идеологическом смысле стихи, например, о разгоне танками, газом и пр. демонстрации американских ветеранов Великой войны в Вашингтоне:

Поливали водой. Нейдут. Науськивали газ. Нейдут.
Прожекторами выкалывали глаза. Нейдут.
Идут. Лица нет. И все на одно лицо.
Вжимают череп дворца в кольцо.
Ну да, была какая-то война!
Ну, что ж такого, что задолжала страна?
Удивительного нет, что денег нет,
Даже тогда, когда деньги есть!
Кровь выступила на мрамор колонн.
Глазницы выпятил новый Лаокоон
Молодцеватый имеет вид
Американский инвалид.
Витрина подвигов, ассортимент ран –
Американский ветеран
Друг полицейский! Пошли-ка, дорогой, заряд
В этих мертвой хваткой марширующих солдат!

("Капитолийский церемониал"; 1932)

Ученик Брюсова, Гершензона, Балтрушайтиса, Иванова – Михаил Малишевский твердо усвоил урок о высоком назначении поэта и поэзии. Но прекрасно понимал и свое вероятное место в советском обществе. В одном опубликованном своем стихотворении он печально писал:

Зашел погреться у соседки:
– Миляга, чаю мне налей.
В сосновой, новой, темной клетке
Трепещет потный соловей.
Под потолком, в разгульной чайной,
И ты, свободу затая,
Не спишь под равнодушной тайной
Защелкнутого бытия?

("Соловей"; 1921)

Стихи были напечатаны в "Перевале" в 1924 году, а ситуация с каждым годом лишь ухудшалась:

В морковный кофе смолота мечта.
В конторе мозга жалкого поэта
Подогревает зябкая плита,
Заплевываясь бусинками.
А на бухгалтерских счетах моих полушарий –
Слогов костяшки – в кегли черепами.

("Творчество"; 1929)

Стол Михаила Малишевского после его смерти. Виден свернувшийся лис Люська

Как знать, быть может, именно маргинальный статус литератора-зоопсихолога помог Малишевскому укрыться от репрессий в 30-е годы. Но разочарование в своей участи, в окружающем обществе и в человечестве вообще сквозит во многих его поэтических строчках:

Как подожженный метеор
Возник меж нами договор,
И глобус, нагнетая сил,
Нас тотчас под себя свалил.
С тех пор одни в ночной дыре,
Будто на мыльном пузыре:
Шар вертится, а мы – под ним
Кору земную леденим.

("По орбите"; 1920)

Верный и добрый товарищ лисиц, свиней, собак и других замечательных существ, Малишевский хотел бы быть им как можно ближе, но судьба обрекла его уделу мрачного и жестокого шута – человека:

Иногда хочется плыть как тюлень,
Ползти как ящерица,
Лететь как ласточка,
Но дело в конечностях,
Все дело в конечностях,
Приспособленных шагать только по трупам.

(1930)