Сбылся страшный сон национал-патриотов – от России на "Евровидение" всё же едет этническая таджичка Манижа Сангин с песней Russian Woman. Не помогли ни брань Владимира Жириновского, ни инвективы Валентины Матвиенко, ни проверка Следственного комитета, ни кляуза "Ветеранских вестей" с псевдонаучной экспертизой докторов наук Понкина и Слободчикова ("пейоративно оскорбительный", "дисфорически высмеивающий"), ни причитания консервативного публициста Егора Холмогорова ("образцовая русофобская гнусь, унижающая русских женщин") вкупе с призывами к 282-й статье УК.
Когда-то в эпоху борьбы с политкорректностью в России бытовал анекдот о том, что следующим президентом США будет избрана чернокожая лесбиянка с инвалидностью. Эта страшилка пока не сбылась, но кое-что уже достигнуто: Россию в Роттердаме 18 мая будет представлять мигрантка и фемактивистка, открыто симпатизирующая ЛГБТ. Будто и не было в последний год отчаянной борьбы с леволиберальной заразой и "новым этическим рейхом". Песня Манижи, словно в насмешку над ревнителями скреп, представляет полную повестку западной толерантности – феминизм, бодипозитив, чайлдфри, борьба с эйджизмом, лукизмом и патриархатом:
Шо там хорохорится? Ой, красавица
Ждешь своего юнца, ой, красавица
Тебе уж за 30, алло, где же дети?
Ты в целом красива, но вот похудеть бы
Надень подлиннее, надень покороче
Росла без отца, делай то, что не хочет
Ты точно не хочешь? (Не хочешь, а надо).
И заканчивается композиция практически революционным по нынешним временам призывом: "Встала и пошла!"
Неважно, что за этим медийным спектаклем стоит политический сценарий идеологов Первого канала (а то и всей государственной пропаганды): вопреки ожиданиям западной публики представить Россию современным, открытым, толерантным обществом. Как показывает практика последних лет (Олимпиада в Сочи в 2014 году, в особенности церемония её открытия, чемпионат мира по футболу в 2018 году), Россия умеет выгодно подать себя на экспорт – сказывается отечественный опыт продюсирования мегасобытий и строительства потемкинских деревень.
Неважно, что шансы Манижи на итоговую победу, как говорят специалисты, невелики: нет легкой запоминающейся мелодии, ясного припева и всего того беззаботного флера, что уже не первое десятилетие характеризует «АВВА-стайл» современного евро-попа (хотя её песню выдвинули на премию Eurostory Best Lyrics Award за лучший текст, победителя которой объявят перед началом основного конкурса). И тем более неважно, что в английском нет различения на "русский" и "российский", вокруг которого ломают копья отечественные ревнители этнической чистоты. Важно здесь только то, что песня Манижи фиксирует новую норму, которая постепенно начинает утверждаться в российских мегаполисах, ставших плавильными котлами постиндустриальной и постколониальной культуры, где мигранты не только ассимилируются, но и сами ассимилируют автохтонное население, формируют новую повестку и где таджичка и мигрантка во втором поколении берёт на себя право называться Russian Woman.
Биография певицы – словно учебник по советской модернизации и постимперской интеграции. Её дед – известный писатель и журналист, прабабушка – одна из первых женщин в Средней Азии, снявшая паранджу и объявившая, что пойдет работать, в связи с чем у неё надолго отбирали детей, отец – врач, мама – психолог и дизайнер одежды. Во время гражданской войны в Таджикистане в 1994 году в их дом попал снаряд, чудом никого не убив, после чего семья с пятью детьми переехала в Москву. Вопреки расхожим стереотипам о "гастарбайтерах" все дети нашли себя в новой жизни: один брат Манижи стал бизнесменом, второй режиссером, ее сестры – журналист и ресторатор, владелец пекарни, а сама она закончила музыкальную школу и стала подниматься по ступеням музыкального и шоу-бизнеса, параллельно учась на психолога в РГГУ.
Собственно, этот сюжет известен из многих бывших метрополий: второе поколение мигрантов успешнее и своих родителей, и местных сверстников – по данным группы Евгения Варшавера из РАНХиГС, средний заработок мигрантов второго поколения в возрасте 18–30 лет на 40% выше, чем у среднего россиянина. У мигрантов, как правило, выше мотивация, лучше развиты предпринимательские навыки, они быстрее адаптируются к новым формам шеринговой и сетевой экономики, они более динамичны и адаптивны. Те же самые мигранты – работники ЖКХ перемещаются по городским районам на велосипедах, задавая новую модель мобильности. Одновременно они же участвуют в создании новой культурной нормы в городах: в одежде (как заметил историк моды Александр Васильев, кавказские мужчины идут в авангарде метросексуальной моды с её зауженными брюками, обтягивающими майками с аппликациями, мягкими мокасинами на босу ногу), в способах досуга (распространение кальянов), в еде (хинкальные, лагманные и разнообразные чайхоны – едва ли не самый ходовой формат в средней ценовой нише, а горячая тандырная лепешка и лаваш по популярности и доступности давно опередили старомодный советский батон).
В эпоху пандемии мигранты стали особенно заметными, все они усиленно крутят педали новой российской мечты
Потеряв империю, Москва превратилась в столицу объединенной Евразии, в нефтяную монархию, переплавившую российско-советское имперское наследство в азиатский шик торговых центров и городских фестивалей, в китайщину бутафорских украшений и цветной иллюминации на площадях и бульварах. Эти новые городские пространства осваивают всё те же мигранты, едущие из окраинных районов в центр целыми семьями, охотно фотографирующиеся возле фанерных арок собянинской "урбанины". Они же являются лояльным резервом столичной власти – и как незаменимые работники городского хозяйства, и как электоральный ресурс, и как покупатели квадратных метров в бетонных термитниках за МКАД, что неутомимо возводит столичный стройкомплекс. В эпоху пандемии мигранты стали особенно заметны: таксисты, курьеры, младший медперсонал на пунктах вакцинации – все они усиленно крутят педали новой российской мечты. При этом они не создают этнических сообществ и городских гетто, как происходит во многих европейских городах, а активно интегрируются в местную среду, одновременно меняя её под себя.
Манижа со своим дерзким троллингом замшелых национал-патриотов фиксирует этот важный культурный сдвиг. Годом раньше она уже бросала вызов замкнутой этнической идентичности своей пронзительной песней "Недославянка", смешавшей смешавшей русское и английское, православное и мусульманское:
Я недославянка, я недотаджичка
Живу по Корану в стенах церкви
Един Бог, и грани его бесконечны
Я, вроде бы пела, что из другого теста
Но мне неизвестно моё место (…)
I've been made by mama Russia and my Tajik papa
Listen, listen, you Россия, Miss Manizha is mestizo
В новой песне подвижная этничность мигранта-метиса дополняется гендерной флюидностью: Манижа, шутя, разделывается с сексизмом, жертвенностью и мистикой, что заложены в мифологии Russian Woman, сбрасывает потешный народный костюм и оказывается в красном комбинезоне. Так происходит одновременная деколонизация образа "мигрантки" и образа "русской женщины", их смешение, и на глазах рождается новая идентичность поверх этнических и гендерных барьеров.
Это не с трудом умирающая имперская идентичность, что бредит мечтами об утраченной державе и грозит соседям и всему миру, а постколониальная идентичность российских мегаполисов, в которой смешиваются языки и религии. Пускай даже она сделана на Первом канале для попсового конкурса, пусть даже это выглядит как пародия и эстрадное шоу – это всё равно яркий манифест постколониального сознания, и не случайно он так напугал консерваторов и националистов всех мастей, таджикских и русских. Кажется, я впервые в жизни буду следить за финалом "Евровидения" и знаю, за кого болеть.
Сергей Медведев – историк, ведущий цикла программ Радио Свобода "Археология"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции