Русская женщина Манижа

• Певица Манижа, таджичка, поддерживающая ЛГБТ, феминистка, стала представителем России на Евровидении. Она сочетает в себе все то, что ненавистно патриархальному сознанию.

• На артистку сразу обрушилась волна критики. Следственный комитет проверяет ее песню "Русская женщина" на наличие экстремизма и оскорбления чувств.

• Социологи фиксируют ежегодное возрастание уровня ксенофобии в российском обществе.

• Песня Манижи остроумно развенчивает имперские патриархальные стереотипы, до сих пор существующие в общественном сознании России.

Сергей Медведев: Мы продолжаем "раскопки" наиболее острых общественных проблем России. Победа таджикской певицы Манижи в российском отборе на конкурс "Евровидение" с песней "Русская женщина" расколола общество. Одни видят в этом победу мультикультурности, других, напротив, эта песня оскорбила. Против выступила Валентина Матвиенко. Следственный комитет начал проверку: песню проверяют на наличие экстремизма и оскорбления чувств. Кого оскорбляет песня Манижи? Как мигранты интегрируются в российское общество? Может ли этническая таджичка быть настоящей русской женщиной? Эти вопросы мы обсудим с Марией Золотухиной, доцентом кафедры социокультурных практик и коммуникаций факультета культурологии РГГУ.

^{Видеоверсия программы}

Корреспондент: На Евровидение-2021 от России поедет певица таджикского происхождения Манижа Сангин с композицией Russian woman. Манижа – первый российский посол доброй воли Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев, феминистка, активно выступающая против домашнего насилия. После победы на российском голосовании на артистку сразу обрушилась волна критики. Одних оскорбили слова певицы о том, что у нее есть право считать себя русской женщиной, других – ее активная поддержка феминизма и ЛГБТ. Однако многие исполнители, в том числе и группа Little Big, которая могла снова участвовать в отборе на Евровидение, но не сделала этого, публично выступили в поддержку певицы.

Председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко назвала ее песню бредом и запросила отчет у Первого канала о голосовании. А организация "Ветеранские вести" вообще попросила Следственный комитет проверить песню и "пресечь попытку дискредитации образа русской женщины", чем в данный момент и занимается ведомство.

Сергей Медведев: Кого и чем оскорбила песня Манижи? Она что, покусилась на святое, на образ русской женщины, которая должна быть одета в сарафан, светловолоса и воплощать Родину-мать?

Мария Золотухина: Мы можем либо догадываться, либо исходить из ее собственных слов, до какой степени это был крик души или, может быть, несколько более тщательно спланированная акция. Думаю, здесь правомерно говорить и о том, и о другом, но ей действительно удалось, как выразилась одна из студенток, что только не напрезентировать – и речитатив, и образ русской женщины, и все это с какими-то элементами костюма.

Сергей Медведев: Она же сначала в русском сарафане, который потом скидывает и оказывается в достаточно смелом красном платье. Это некая трансформация: русская женщина скидывает какую-то патриархальную мантию, можно сказать, русский хиджаб, бурку, и под ней оказывается уже достаточно интересная женщина.

Мария Золотухина: Мы могли бы, домысливая за авторов песни, предположить, что русская женщина настолько свободна, что она и сарафан вполне комфортно носит, и современное платье. Собственно, вот это разностилье и смутило представителей нашей властной элиты. Но ведь очень много в одном номере – это не обязательно плохо. Как раз идея Манижи – собрать все это воедино и все-таки при этом найти некое общее название, которое на английском не принуждает нас к тому, чтобы переводить его как "Русская женщина" или "Российская женщина". Мы снова можем выбрать и то, и другое. Это такая попытка расширения – это и сама Манижа, и ее происхождение, от которого она вовсе не отказывается, а говорит о нем с гордостью. В то же время у нее есть песня "Недославянка", где речь идет о том, что она и "недославянка", и "недотаджичка". И это, кстати, ощущение людей, выросших вне своей культуры происхождения, которое созвучно очень-очень многим по всему миру.

Сергей Медведев: У нас были очень похожие программы с Гузелью Яхиной: ее тоже обвиняют в том, что она "недотатарка", то есть уже слишком русифицирована, она не репрезентирует татарский этнос. Люди должны быть разведены по каким-то культурным углам и из этих углов что-то там представлять. А здесь получился такой постмодернистский замес, многослойность образа – и русский, и восточный, таджикский современный мир.

Манижа очень точно попадает в болевые точки. И вот ей удалось сковырнуть это патриархальное сознание, и люди завыли. Неожиданно таджичка, поддерживающая ЛГБТ, феминистка, становится представителем России на Евровидении. Людей просто конкретно бомбануло, потому что она сочетает в себе все те вещи, которые ненавистны патриархальному сознанию.

Мария Золотухина: И уж совсем непригодны для того, чтобы репрезентироваться на конкурсе. Одна из хейтерских тем в комментариях, которых было очень много: а что, других не нашлось?

Сергей Медведев: Русских не нашлось?

Мария Золотухина: Другая тема, тоже важная с точки зрения интеграции: а почему она сама захотела это репрезентировать? Она ведь многое получила: она интегрирована, хорошо владеет русским, окончила музыкальную школу, можно говорить об успешной социальной мобильности применительно к семье. Зачем еще это? В этом видят некое нахальство и неуважение к принимающей культуре.

Сергей Медведев: Типа "мы здесь хозяева дискурса, и нам определять, что такое русская женщина". Действительно, и в самом названии, и в этом образе, и в этой песне есть очень большой элемент троллинга (в хорошем смысле). Очень здорово, что это на Евровидении. При всем моем неприятии к этому пласту культуры, это очень концентрированный срез постмодерна. Бородатая женщина Кончита Вурст, бурановские бабушки (такая псевдорусскость, симулякр уже несуществующего), Дима Билан, поющий под катающегося Плющенко, – нужен Бодрийяр, чтобы все это разбирать! В этом смысле Манижа – это чисто постмодернистский и, по-моему, очень адекватный взгляд на русскую женщину.

Вы преподаете межкультурную коммуникацию студентам РГГУ. Как они отнеслись ко всему этому и вообще к теме расы, этнического, расового определения?

Мария Золотухина: Общее настроение сводится (цитирую одну из студенток) к словосочетанию "испанский стыд": невероятно стыдно за такие нетолерантные комменты, настолько, что это "сложно прокомментировать с позиции толерантного и – внимание! – сознательного человека". Но были и иные замечания: зачем столько всего в одну песню, зачем будоражить, подкидывать не совсем еще просвещенным людям новые поводы для недовольства?

Сергей Медведев: Доводится ли вам встречаться с проявлениями расизма в современной России?

Мария Золотухина: Да, но, к счастью, и с проявлениями очень искренней толерантности тоже, причем от души, потому что у нас нет культурного императива на то, чтобы заявлять ее обязательно, а тем более публично. Что касается расизма, это расизм по отношению в том числе и к согражданам, то есть к гражданам РФ и к тем, кто, возможно, таковыми станет. Есть и расизм в отношении сюжетов, казалось бы, не имеющих непосредственного отношения к нам: достаточно вспомнить реакцию на движение Black Lives Matter, которое страшно обеспокоило существенную часть наших соотечественников.

Сергей Медведев: Да, как будто всю Россию заставляют вставать на одно колено. Или вот, скажем, что среднему россиянину где-нибудь в Перми или в Улан-Удэ снос памятника колониальному мореплавателю в Бристоле?! Но – нет, людей очень беспокоит, что "они сначала сносят памятники, а потом придут в наш дом и заставят нас мыть им ноги". Удивительно, как нутряной российский расизм, не видя даже предмета, на который это можно излить, неожиданно получил его в виде образа из СМИ.

Мария Золотухина: Воспроизводство расизма происходит в России в сферах, связанных с оказанием услуг. С представителями части рынка труда (дворниками, обслуживающим персоналом) еще как-то смирились.

Мария Золотухина

Сергей Медведев: Но не готовы видеть этнических мигрантов ни врачами, ни учителями детей, ни людьми с каким-то социальным статусом.

У нас в гостях Варвара Третяк, координатор благотворительных программ Комитета "Гражданское содействие".

Насколько меняется в последние годы отношение к мигрантам? "Сдаю квартиру только славянам…" Насколько типична ситуация, когда "недославянка" испытывает дискриминацию?

Варвара Третяк: "Левада-центр" (эта организация принудительно внесена в списки "иностранных агентов" – РС) каждый год фиксирует, что уровень ксенофобии в России становится все выше и выше. Скажем, во время пандемии была рассылка в WhatsApp о том, что сейчас мигранты лишаются работы, поэтому надо очень осторожно выходить из магазина, иначе они могут отнять покупки, ограбить и убить. Миф о преступности среди мигрантов достаточно легко развенчать: это стабильно около 3% всех преступлений. Ожидание, что мигранты пойдут грабить, – это дегуманизирующее представление. Мы не смотрим на мигрантов как на людей, равных себе, которых от преступления тоже может отделять совесть или религия, мы сразу думаем, что они какие-то другие, менее сдержанные, чужие.

Сергей Медведев: А вот такое отношение к песне Манижи, что большая часть населения не считает ее достойной представлять русскую женщину, – это тоже часть ксенофобского настроения?

Варвара Третяк: Да. Такая ксенофобия в России направлена не только на людей, приезжающих извне, но и на тех, кто находится внутри страны. Например, буряты в Москве тоже подвергаются дискриминации. Во время пандемии были случаи, когда бурят оскорбляли в метро, говорили, что они привезли заразу, имея в виду, что они из Китая. Эта реакция ожидаема. У нас общество многонациональное, но визуально оно гомогенное и очень однородное. Ситуация с Манижей – всего лишь один из примеров, ведь она публичная фигура.

Сергей Медведев: Можно ли говорить о том, что мигранты понемногу меняют норму, начинают задавать новую? Та же мужская мода в России испытывает очень сильное влияние Кавказа, кавказских мужчин. Кроме того, в последние годы мы видим более успешную интеграцию мигрантов.

Мария Золотухина: Мы снова неминуемо сталкиваемся с двумя типами эмигрантов – внутренними и внешними. Конечно, и те, и другие не могут не влиять на то, что мы понимаем под российской культурой и на соотношение между одним и другим. Признаков успешной интеграции много. Об этом говорит достаточно высокая достижительность в сфере образования, в том числе получения высшего образования, в образе жизни, который эти люди ведут и который они в состоянии передать своим детям.

Сергей Медведев: Я вижу в этой среде очень большую социальную активность и мобильность. Мигранты пользуются культурным предложением Москвы – они посетители парков, аттракционов, городских мероприятий. Они ездят на двухколесном транспорте, на велосипедах, создают некие новые визуальные образы и модели поведения. Москва в очень большой степени мигрантский город.

Мария Золотухина: И в каком-то смысле они не только осваивают территорию, но и занимаются ее присвоением. Кстати, такие комментарии были и по поводу Манижи: да, замахнулась на сакральное, на понятие "русская женщина". Да, содержание неминуемо меняется. Мы едим, в том числе, и те продукты, которые в нашем сознании ассоциируются с другими регионами, как внутри РФ, так и за ее пределами. Мы приходим на детские площадки и видим вместе играющих детей. И конечно, вполне легко предположить, что эти дети придумывают игры, которые будут чуть-чуть иными. Это большой мировой вопрос – что теперь можно понимать под европейской культурой: немецкой, шведской и так далее. Когда мы говорим "интеграция", это в первую очередь признание, принятие и следование тем нормам, которые есть у нас, или это создание чего-то нового? Мне кажется, пример Манижи говорит о некоем новом продукте.

Сергей Медведев: Это новая антропология, новое определение российскости.

Маша, у вас двое своих детей, и вы еще удочерили девочку четырех лет из Средней Азии – Малику. Как происходит ее интеграция? Какова реакция социальных служб на то, что девочка этнически другая?

Мария Золотухина: Самые активные радетели за то, чтобы у Малики была сложная идентичность, – это как раз старшие дети. В их позиции четко видны два компонента: да, она имеет все основания вырасти россиянкой, но мы не должны отнимать у нее права на интерес к своим корням и к тому, чтобы когда-нибудь, если захочет, она могла определять себя немножко по-другому.

Я очень благодарна органам опеки за то, что они стараются не позволять себе никаких комментариев. Принятие в семью этнически других детей – это давно существующая практика, как правило, весьма и весьма поддерживаемая органами опеки. Но, к сожалению, вопросов остается много: таких детей дразнят, спрашивают: "А что ты такой темный?" Здесь можно говорить о детском или подростковом буллинге, с которым не могут справиться ни в одной культуре. Интересна и реакция взрослых: "А что, русских не нашлось? Зачем вам это?" Женщин спрашивают: "Это как же так получилось? Папа-то у вас кто?" Это явное недовольство по поводу межэтнических контактов в стране, которая в течение ХХ века славилась высоким процентом межэтнических и межнациональных браков. И конечно, это классические проявления ксенофобии и расизма, когда любые предполагаемые отклонения в поведении ребенка обязательно связываются с происхождением: "Что вы хотите – Азия!"

Часть людей считает, что интеграция – это подключение к существующей культуре. Совсем другая идея в том, чтобы не только допускать, но и поддерживать сложность и неоднозначную, неоднородную идентичность.

Певица Манижа: "Я человек мира – и таджичка, и славянка"

Сергей Медведев: Если сравнивать сегодняшнюю Россию со многими европейскими городами, где есть этнические гетто, то опыт интеграции здесь, как ни странно, гораздо более позитивный: внедрение мигрантов в ткань города, отсутствие этнических гетто, мигрантских городских кварталов, где зарождается экстремизм, условного брюссельского Моленбека. Вспоминается Советский Союз и знаменитая книга Терри Мартина "Империя позитивной дискриминации", которая продвигала вперед национальные кадры. Что это сейчас в России? Это действительно какая-то позитивная часть советского, имперского наследия?

Мария Золотухина: Отчасти, думаю, да, тем более что в городской среде часть иных, в том числе и внешне иных – это потомки тех, кто приехал какое-то время назад и состоялся. Это все-таки создает некую пестроту, базовую мозаичность. Второй важный момент – это отсутствие гетто. Еще один момент – настрой на интеграцию посредством получения образования, активного включения в жизнь, освоения того, что важно и значимо, и все-таки установки на то, чтобы в первую очередь быть успешным, а уже если и быть обиженным, то во вторую. И даже если люди чем-то недовольны, они пытаются найти объяснение – зависть, неуважение к себе, стресс, связанный с пандемией, личные вненациональные характеристики и прочее. Это некая мигрантская мудрость, и отчасти она опирается и на советский опыт.

"Это история про тебя". Певица Манижа – в интервью Радио Свобода

Сергей Медведев: Это общее советское наследие стало каким-то культурным кодом. В чем отличие мигрантов, приезжающих в Россию из Узбекистана или Таджикистана, от арабов, приезжающих во Францию? Российские мигранты более культурно подготовлены. Они смотрели то же телевидение. Старшее поколение проходило службу в армии. Они знают мемы. Новое поколение, может быть, не так хорошо знает русский язык, но старое выросло на этой общей культурной ткани. Они вместе с нею приезжают в Москву и другие крупные города.

Мария Золотухина: Да, и есть некое общее прошлое. Опыт советской детской литературы содержал вполне успешные, разумные и искренние призывы и одновременно примеры реальной интеграционной практики. Это важная история.

Сергей Медведев: Здесь еще интересный момент: кто кого ассимилирует – Россия мигрантов или мигранты местное население? Кто задает культурную норму, с точки зрения повседневности? Азиатская и кавказская еда является доминирующей в Москве. Люди ходят в "Чайхану № 1", в "Хинкальную", едят манты, хинкали, супы, шаурму. Все это фактически выигрывает у национальной еды. Свежий горячий хлеб ты с гораздо больше вероятностью купишь мигрантский: лепешки, лаваш. Россия не обладает сильной этнокультурной тканью, в которую можно интегрировать. Если бы на углах играли на гуслях, женщины ходили в сарафанах, мигранты могли бы в это интегрироваться. Но этого же нет, никто не воспроизводит русскую этнику, а мигранты приезжают со своей этникой. Русские встраиваются в этнику мигрантов, и получается такой мультикультурный замес.

Мария Золотухина: Русская этника все-таки существует и создается. Великолепный пример – свадебный обряд: и каравай, и разрезание торта. Возможно, почитатели русской кухни скажут, что дома мы печем великолепные блины и пироги, а уж "селедка под шубой" – ради этого в ресторан не пойдут.

Сергей Медведев: "Оливье" и салат "Мимоза" – вот оно, русское! Майонез как главная скрепа (немножко липкая).

Мария Золотухина: Но много ли мигрантов с удовольствием покупают пироги с капустой – вот вопрос!

Сергей Медведев: Наш разговор – интересный акцент к песне Манижи, которая, на мой взгляд, все же свидетельствует об успехе интеграции. Надо говорить о том, что здесь важнее – сама песня Манижи как репрезентация некоей новой России или тот патриархальный ресентимент, те вопли, которые это вызвало: "Что, не могли русскую найти?!" Нет, не могли! Нашли таджичку, россиянку таджикского происхождения. И это прекрасно! Так что пожелаем Маниже успеха, причем не только на Евровидении, но и в том, чтобы опрокидывать все те имперские патриархальные стереотипы, которые до сих пор существуют в российском обществе и которые так остроумно развенчивает эта песня.