Александр Генис: 50 лет назад было основано американское издательство "Ардис", и уж этот день рождения следует достойно отметить по обе стороны океана, особенно сейчас, когда в Кремле разжигают вторую холодную войну и отношения с Америкой стали, казалось бы, хуже некуда. Впрочем, полвека назад было не лучше, но именно в то время два молодых американских филолога Карл и Эллендея Проффер начали свой беспримерный поход, отвоевывая у застойного и опасного Советского Союза лучших русских писателей, которые нашли новый дом в "Ардисе".
Когда в 1977-м я приехал в Нью-Йорк, "Ардис" уже гремел среди русских литераторов. Вокруг него создавалась легенда истинно свободного издательства с утонченным и независимым вкусом, легенда, которую оправдывали новые издания старых классиков, вроде Набокова, и современных авторов, вроде Довлатова. Напечататься в "Ардисе" было так же престижно, как, скажем, в "Новом мире" Твардовского. С той, конечно, разницей, что в Америке не надо было думать о цензуре. Книга в "Ардисе" обладала особым авторитетом, и ею всегда гордились авторы. Когда наша с Петром Вайлем книга "60-е. Мир советского человека" появилась у Профферов, мы были горды и благодарны.
Карл и Эллендея Профферы
Пожалуй, лучше всех роль "Ардиса" описала вдова академика Иванова Светлана Иванова, с которой мы на днях беседовали о подвиге Профферов.
– Американское издательство "Ардис", – сказала она, – сыграло для русской литературы роль ленд-лиза.
Карл, к несчастью, умер совсем молодым, но его вдова Эллендея продолжила дело "Ардиса". Сегодня мы отметим юбилей издательства беседой с лауреатом Премии гениев профессором Эллендеей Проффер Тисли.
Дорогая Эллендея, поздравляю с днем рождения "Ардиса"! Что вы вспоминаете в этот день прежде всего?
Эллендея Проффер: Самое начало издательства. Карлу тогда было скучно, он хотел работать руками, а не только головой, и он сказал мне: "Хочется напечатать страничку, может быть, стихов, что-нибудь". Я сказала: "Да, ладно". Он позвонил в типографию, там сказали: "Нет, вам не надо печатать одну страничку, это вам абсолютно не нужно. Вам необходим "композер" – машина, которая набирает на разных языках". Мы ничего не знали об этом. Но он подумал, что если можно набирать на разных языках, то, может быть, там есть и русская головка. Она была, русская головка, но это еще впереди. Когда Карл говорил с человеком из типографии, он узнал, что можно скопировать, скажем, "Камень" Мандельштама за небольшие деньги, потому что это – маленькая книжка, мало бумаги нужно. И у нас был очень редкий экземпляр "Камня", мы хотели преподнести его как подарок для Надежды Яковлевны Мандельштам и для русской культуры тоже – чтобы было больше экземпляров этой книги. Тогда она была большой редкостью в Союзе. Наш друг Вадим Федоров, который играл очень большую роль в издательстве (его жена была моя близкая подруга, она совсем недавно умерла возле Бостона), дал нам "Камень" и сказал: "Есть только 50 экземпляров этой книги по всей России". Это впечатляло.
Мы еще не думали об издательстве тогда. Задолго до этого, когда я была в аспирантуре (я никогда не была студенткой Карла – это ошибка, которая часто делается, настолько это кажется естественно, но нет, я не была его студенткой), он показал маленькой группе проект – страницу оглавления своего журнала. Здесь Ахматова и Булгаков, 50 с чем-то страниц, фотографии, статьи, переводы и оригиналы, оригинал "Пения без музыки" Бродского. То есть это у Карла как идея была давным-давно, до того решающего момента в мае. Но мы не были издателями, мы ничего не понимали в этом деле, это было просто мечта.
И вот Карл говорит с человеком из типографии, и он видит, что можно скопировать и переиздать "Камень". Я была булгаковедом, у меня лежала очень редкая рукопись окончательного текста "Зойкиной квартиры" Булгакова, которую достали для меня с большим трудом какие-то люди в Москве. Вообще у нас подарки все были такие: либо редкие рисунки, либо редкие рукописи. У нас была идея журнала, идея переиздания "Камня" и "Зойкиной квартиры". Это наши первые три книги. Четвертая книга была перевод "Котика Летаева" Белого, но это чуть позже, хотя все в 1971 году.
Александр Генис: Эллендея, насколько я понимаю, для Карла были очень важны два автора – Гоголь и Набоков.
Эллендея Проффер: Нет, не совсем, это не Гоголь и Набоков, а Гоголь и Пушкин. По сравнению с Пушкиным для Карла все были никто. Он написал свою диссертацию о сравнениях в "Мертвых душах". Это большая и очень интересная книга, хотя звучит очень академически. Карл очень много работал над Пушкиным. Потом вышла "Лолита". Когда Карл прочел "Лолиту", то в отличие от большинства читателей, которые нашли там только порнографию, он увидел не просто словесное искусство, но очень русское и американское искусство. Конечно, это было очень интересно, он сразу стал им заниматься.
Александр Генис: Для вас, если я правильно сужу по вашей замечательной монографии, такой основополагающей фигурой был Булгаков. Не так ли?
Эллендея Проффер: Наверное, все-таки нет. Я обожала "Мастера и Маргариту". Между прочим, моя большая книга о Булгакове скоро превратится в электронную книгу, потому что спрос на нее по-прежнему есть. Я не понимаю почему, но просто такая подробная монография – вся жизнь и творчество писателя – пока существует только в моем исполнении. Она потребовала много работы.
первая любовь у меня – Маяковский
Но первая любовь у меня – Маяковский. Еще очень молодой я читала в классе "Флейту-позвоночник" во время урока тригонометрии, я знала, что эта наука никогда мне не будет полезной, и вместо нее я читала книгу, которую дал мне преподаватель литературы. Это был двуязычный Маяковский. "Флейта-позвоночник" мне так импонировала, просто слов нет. Думала ли я, что когда-нибудь познакомлюсь с Лилей Брик? Нет, конечно, ничего такого не было. Думала ли я, что я буду говорить по-русски? Ни за что. Просто Маяковский мне казался очень интересным. Я читала Достоевского, когда мне было 13, потом "Войну и мир". Это, конечно, большие вещи, и это все было до Булгакова. В аспирантуре я особенно любила Бабеля, "Конармию", "Одесские рассказы". Но в один день наш профессор дал нам список книг, о которых мы можем написать работы, я увидела там название "Мастер и Маргарита", я думала: интересное название, ничего не знаю о книге. Тогда только что вышел перевод. С тех пор, как я прочла этот роман, я уже знала, что ему будет посвящена моя диссертация, а потом и моя книга.
Александр Генис: Какой полвека назад американские интеллигентные читатели представляли себе русскую литературу?
Эллендея Проффер: По-разному. Это трудно объяснить русской публике. Например, когда я написала книгу о Бродском, люди возмутились: как же так, что Би-би-си говорит о нем, а вы в книге говорите, что он был неизвестный. Потому что круг слушателей, заинтересованных русскими поэтами или русской литературой, очень узкий. Даже если по радио вам, это не было по радио нам. Декан мог вполне не знать, кто такой Бродский. Но это смотря какие читатели. В Нью-Йорке, в Лос-Анджелесе, может быть, были люди, которые читали все, что могли. Главное было классика – Толстой, Достоевский, Чехов. Хороший перевод Бабеля вышел в 60-е. И "Тихий Дон"! Он вышел в 1940-х, пользовался большим успехом. Интеллигентный американец, литературный человек читает Достоевского почти все, Толстого почти все, Чехова почти все. Салтыкова они не знают. Мы опубликовали много переводов Салтыкова-Щедрина как раз по этой причине.
Александр Генис: Когда вы начинали издательство, вы представляли, какие именно лакуны вы хотите заполнить, чего не хватает американским славистам, чего не хватает Западу?
Эллендея Проффер: Вы знаете, это были две линии. С одной стороны, мы поняли, что есть целая утерянная или цензурированная библиотека русской литературы, было очень много пробелов. Например, Аксаков, даже много Пушкина не было переведено. Какие-то вещи Гоголя Карл первым перевел. Все писатели второго ранга были неизвестны, скажем, Одоевский, Сухово-Кобылин. Даже наши студенты русской литературы не знали о них. Вот почему этот журнал (Russian Literature Triquarterly) был нужен, мы могли туда включить статьи про значение малоизвестных авторов. Или, например, – женский номер, куда вошли Павлова, Ахматова. Ведь Ахматова была очень мало известна в то время, очень мало переводов было. Цветаева – то же самое. Мандельштама не преподавали в аспирантуре, ты мог его читать, но его не было в списке обязательной литературы и очень мало переводов. Гумилева почти ничего.
Александр Генис: Какие книги вы считаете самым большим успехом "Ардиса"? Чем вы больше всего гордитесь?
Эллендея Проффер Тисли
Эллендея Проффер: Лучший перевод "Мастера и Маргариты", который в печати до сих пор, – уже у других издателей. Я бы сказала, гордимся книгами, о которых вы, наверное, не знаете. Первое издание по-русски Белого "Как я стал символистом" – "Ардиса", первое издание Вагинова "Козлиная песнь" – "Ардиса", неизданный Зощенко, неизданный Булгаков, много таких книг, которые впервые увидели свет у нас, а не в России. Когда настал момент думать о Надежде Яковлевне, я сказала Карлу: "Я хочу издать "Воронежские тетради" отдельным изданием". Эта книга никогда не существовала, стихи из нее были включены в собрание сочинений Мандельштама на Западе, но отдельная книга по-русски не существовала. Из-за меня эта книга вышла, я передала ее Надежде Яковлевне. Это был такой важный момент для меня лично.
Александр Генис: А для нее?
Эллендея Проффер: Она немножко смутилась. Она хотела сказать: "Мне не нужны книги". Но я видела, как она рада была.
Александр Генис: О чем вы больше всего жалеете? Чего вы не успели выпустить? Или что вы издали зря?
Эллендея Проффер: Очень много, ошибок длинный список. Не хочется обидеть авторов, но были авторы, которые написали, скажем, одну очень хорошую книгу, книга даже была выгодна нам. Потом этот автор говорит: "Пожалуйста, надо напечатать мои остальные книги". А они были уже не очень. Мы преданные, мы благодарные, мы печатали эти книги. Это случилось несколько раз.
(Музыка)
Александр Генис: Эллендея, давайте поговорим об отношениях "Ардиса" с писателями, которые особенно важны для русского литературного процесса. Начнем с Саши Соколова. Книга "Школа для дураков" в России занимает примерно такое же место, как "Над пропастью во ржи" в Америке, то есть каждый подросток, взрослея, читает эту книгу. Вот уже прошло полвека, но менее популярной она не стала. Это книга-инициация к русской литературе. Расскажите, как появилась она у вас, ведь это же ваше открытие?
К нам приходила масса рукописей от графоманов из России, никто не хотел трогать эту гору рукописей
Эллендея Проффер: Да, более-менее. Это гениальная книга, во-первых. Я считаю, что это потрясающее достижение для Саши. Сравнить это можно только с Набоковым. Неслыханный автор. К нам приходила масса рукописей от графоманов из России, никто не хотел трогать эту гору рукописей. Все тексты похожие: как мама страдала, как отец воевал, все очень бездарно, и всех очень жалко одновременно. Надо иметь в виду, что тогда была большая цензура на почте в Советском Союзе, но все-таки эти рукописи доходили до нас, каждую неделю без проблем. Маша Слоним тогда жила у нас с ее сыном, и Бродский пришел в гости. Картина такая: он валяется на диване, мы с Карлом стоим и работаем за большим столом. Иосиф очень лениво смотрит на гору, видит один пакет, говорит: "Вот это интересно. Смотри, какие странные марки – египетские!" Я вынула рукопись, но не стала ее читать. Потом Бродский сказал, что прочел, но нет, ничего подобного. Это были страницы, отпечатанные под копирку, пятая копия, еле-еле можно прочесть – так бледно. Я говорю: "Маша, не могу это читать, это так бледно, просто зрение уничтожает". Она говорит: "Дай сюда". И начала читать вслух первые слова: "С чего же начать?" Мы все вдруг обратились во внимание. Дальше она читает нам куски, и мы понимаем, что это наша книга, мы все стали ее читать. Иосиф, правда, не любил прозу неизвестных авторов.
Проблема Саши Соколова для ленинградского мира, да и для московского мира в том, что его никто не знал. Он принадлежал к маленькой литературной группе абсолютно неизвестных тогда людей. Более-менее все наши русские друзья в Союзе говорили одно и то же: "Если бы он был хорошим писателем, мы бы знали о нем". Мы отвечали: нет, он очень хорош. Дело в том, что Саша для русской культуры – это, наверное, ваш первый настоящий модернист. Для нас это нормальная литература. Трифонов, например, сказал, что это чепуха, это все вздор, нельзя это читать. То есть надо быть готовым читать такую прозу, и мы были готовы, а русские – далеко не все.
Александр Генис: Другой писатель, чья первая книга появилась у вас, – Довлатов. Его "Невидимая книга" стала видимой, благодаря "Ардису". Как сложились отношения с Сергеем?
Эллендея Проффер: Он был большим другом наших друзей в Ленинграде – и Бродского, и Ефимова, это целая группа, они все обожали его прозу. Мы читали, нам очень понравилось. Он, по-моему, уже эмигрировал, когда мы эту книгу издали – не только по-русски, но и по-английски. Довлатов нам понравился, но он был страшно застенчивым, Елена, его жена, должна была за него с нами говорить. Но он нам нравился.
Александр Генис: Вы ему тоже понравились, потому что он с восторгом рассказывал про вас и познакомил с вами и Карлом. Он оставил в "Записных книжках" замечательную сценку о том, как Карл жалуется на то, что в России он все время пьет вино, которое загадочно называется "Семь. Семь. Семь" – это портвейн "Три семерки", конечно.
Карл жалуется на то, что в России он все время пьет вино, которое загадочно называется "Семь. Семь. Семь" – это портвейн "Три семерки", конечно
Еще один писатель, который, на мой взгляд, родился в вашем издательстве, это – Фазиль Искандер. Он был, конечно, известным писателем и в Советском Союзе, но полное издание его "Сандро из Чегема" появилось в "Ардисе", только тогда мы поняли, какого уровня этот писатель, масштаб Искандера.
Эллендея Проффер: Это был очень интересный момент в нашей жизни. До этого момента от Вадима Федорова, коллекционера, мы получили все прекрасные маленькие издания авторов Серебряного века – Кузмин, акмеисты, поэты 20-х годов. То есть мы еще не начали издавать советскую литературу по-русски. Примерно в 1975–76-м году мы в Москве два дня подряд общались с писателями. Один день у нас встреча с Искандером, по-моему, это была моя первая встреча с Искандером, он мой писатель, а на следующий день у Карла встреча с Битовым, если я правильно помню. Они готовились к этой встрече, они все узнали про нас через Копелевых. Рая Орлова и Лев Копелев были большие люди в нашем мире – в смысле рекомендаций, в смысле связей, вообще большая там дружба. И Искандер, и Битов узнали, что у нас можно издать более или менее безопасно свои книги. А им этого так хотелось. Они звезды советской литературы, (оба, по-моему, дружили в это время), оба написали свои большие книги, книгу своей жизни: "Пушкинский дом" Битова, "Сандро из Чегема" Искандера. "Сандро" для меня было открытием, это была просто замечательная другая литература. "Пушкинский дом" – это, конечно, тоже шедевр, но совершенно другого типа. Они оба обратились к нам, потому что советская цензура их ломала. Советская цензура требовала, чтобы эти большие романы разбились на куски и публиковались как рассказы. Ты отец, ты мать своих романов, а власть хочет убить твоего ребенка. То есть ни Битов, ни Искандер особенно не шли на риск, как Аксенов, например. Но это были их главные произведения, им казалось, что мы менее опасны. Мы ведь были более или менее приняты, мы полезны были властям, потому что мы издавали по-английски и советских авторов – Трифонова, Шукшина, Нагибина и так далее. То есть мы полезны – это пропаганда, это была тоже хорошая литература, но в Москве считали, что это пропаганда. Мы были "двусмысленным явлением", как тогда говорили.
Короче, Битов и Искандер обратились к нам. Но дело в том, что мы требовали подписанные контракты. Мы американцы, мы не можем ничего издать без согласия автора. Это оказалось в случае Искандера очень важным, потому что позже Карл умер, я одна, а тут ВААП, советская организация, заведующая авторскими правами, подняла шум, сказав, что я издала Искандера без его разрешения, вызвали меня в суд и так далее. Мне надо было наконец показать кому-то, что подписанный контракт есть.
Александр Генис: То есть он пригодился?
Эллендея Проффер: Да!
Александр Генис: Другой, может быть, главный герой "Ардиса" – Бродский. Вы написали замечательную книгу о Бродском, и Карл напечатал интереснейшие мемуары. На мой взгляд, самое необычное, что я читал о Бродском, потому что это сугубо американский взгляд на русского поэта. Скажите, как было издавать Бродского, как было с ним работать: трудно, легко, приятно?
может быть, главный герой "Ардиса" – Бродский
Эллендея Проффер: Мы считали, что это великий поэт. Мы помогли ему уехать. То есть это был не просто автор для нас – это был друг. Он, конечно, сложного характера – и для русских, и для американцев. Я не считаю, что это именно американский взгляд. Все русские, которые его хорошо знали, сказали мне: да, то, что показано в вашей книге, – это он. Просто русские не хотят, может быть, описать все так жестко. Мы его очень любили, очень уважали, считали большим поэтом. Но он не хотел издавать свои книги. Как только подняли этот вопрос, он стал сомневаться. Ему было стыдно, что его друзья не имеют возможности напечататься, а он имеет – из-за нас. Поэтому он стал требовать, чтобы мы издали его друзей, что мы и сделали, несколько из них были хорошими поэтами, но без его давления на нас, может быть, мы бы их и не издали. Бродский не хотел выпускать рукопись из рук, он начинал ее переписывать, он стал сомневаться. Надо было вырвать манускрипт из его рук и заставить его навести в ней порядок, но потом он опять изменял текст. Мы печатали его с большим трудом, каждый раз надо было все начинать заново. Нельзя было исправить или добавлять, как сейчас с компьютерами. Трудно людям это сейчас понять, что это такое.
Александр Генис: Мне-то понятно, я работал метранпажем, и знаю, что такое линтотипы и верстка в металле. Я очень хорошо вас понимаю и сочувствую.
Эллендея Проффер: Мы печатали его книгу три раза, наконец-то он отпускает ее в оборот. Например, его последняя книга – это было в 1995 году, незадолго до его смерти, за несколько недель. Я его вижу в Нью-Йорке, он говорит: "Я тебе пришлю факс. Есть еще новые стихи". Он прислал в последний момент новые стихи для "Пейзажа с наводнением", я это сумела включить. С ним было трудно. Идея издаваться вызвала у него какие-то сомнения, смущение.
Александр Генис: Скажите, еще один русский Нобель. Вы как-то пересекались с Солженицыным?
Эллендея Проффер: Нет. Хотя мы издали первую международную библиографию Солженицына. Нельзя сказать, что мы плохо к нему относились, но дело в том, что он поссорился с нашим другом Копелевым. Когда мы были в Москве, был момент, когда мы могли бы встретиться с ним, но он отказался. Он считал, что если мы издаем Копелева, то есть его мемуары, мы плохие люди. Его резоны мне не совсем понятны, но там был личный спор. Копелев очень его уважал, но не любил то, что он считал антисемитизмом в произведениях Солженицына.
Копелев очень его уважал, но не любил то, что он считал антисемитизмом в произведениях Солженицына
Александр Генис: Что изменил "Ардис" в Америке и что ему изменить не удалось?
Эллендея Проффер: Мы не старались изменить что-то – мы были люди без плана. Карл постепенно понял масштаб, он обожал Пушкина. Наш журнал был аналогом пушкинского "Современника". Он на все смотрел через такие очки. Нам, пожалуй, удалось изменить все для аспирантуры, потому что русский язык трудно выучить быстро, и американцы могли читать по-английски статьи и переводы до того, как они освоили русский язык. Это была большая перемена. Список произведений, которые преподавали, изменился из-за нас, то есть, как и что преподавали. Мы сказали: есть хорошая советская литература, помимо и после Шолохова. Потому что тогда ничего такого в Америке не было.
Александр Генис: Я помню время, когда американские слависты изучали "Судьбу человека" Шолохова, потому что она короткая и все понятно.
Эллендея Проффер: Ужас!
Александр Генис: Кого из сегодняшних русских авторов вы бы взяли в плеяду авторов "Ардиса"?
Эллендея Проффер: Это очень трудно сказать. Потому что я рада за вас, у вас сейчас развитая литературная культура, есть популярные читабельные книги, в наше время таких было очень мало. Я бы назвала Пелевина, Сорокина, Улицкую, Шишкина, Яхину. Есть масса авторов. Я сейчас работаю над американским проектом, уже не в курсе. Но я вижу, что люди могут читать нормальную литературу с удовольствием. Раньше так не было.
Александр Генис: И это случилось во многом благодаря вам. Все авторы, которых вы перечислили, так или иначе выросли на книгах "Ардиса". Я поздравляю, Эллендея, вас с юбилеем. И счастлив, что мы столько лет провели вместе с "Ардисом".
Эллендея Проффер: И вы были автором "Ардиса" – "60-е".
Александр Генис: Спасибо и за это. Я горжусь тем, что был вашим автором.