Школа злословия. Анатолий Стреляный - о политике Тютчева

Одно из давнишних русских верований гласит: "Мы хорошие, а Запад плохой и хочет нас изничтожить". Нынешний русский Генштаб придерживается, как можно понять из генеральских речей, того же мнения. Он считает, что сейчас, как никогда, отечеству позарез нужна особая идеология, которая бы закрепила в умах, что Россия есть не что иное, как "народная империя". Такой, мол, она когда-то была – вот и должна окончательно восстановиться для блага всего человечества. Запад, естественно, по-прежнему плохой, он даже хуже, чем когда бы то ни было.

Между тем заявляет о себе и несколько иное верование. Оно гласит, что мы, русские, конечно, хорошие, а Запад плохой, но не лучше – и наше начальство, наш Кремль, от его подвалов и служб до креста или что там на самом верху. Да, Кремль не лучше Запада! Один из видных проводников этого верования называет кремлевских сидельцев "выживальщиками", которые заняты "PR-аттракционами" вместо того, чтобы что-то делать перед лицом "очевидного внутреннего застоя, а по ряду позиций – и очевидной деградации". Важно повторить и подчеркнуть: так относится к родной власти политический мыслитель наших дней, считающий в то же время, что западный человек и рождается с заботой, как бы погубить Россию. Это можно воспринять как что-то новое в русских идейных исканиях и находках, если не вспомнить кое-что из старого. Мы, Россия, хорошие, а Запад с нашим царём и его подручными плохие – разве не с этим убеждением жил и умер, например, не кто иной, как Фёдор Иванович Тютчев? Каждого, кто хотел его, страстного, чарующего говоруна, слушать, он уверял, что гниющий Запад вот-вот, по историческим, конечно, меркам, исчезнет, будто его и не было.

Здесь, однако, ставилась не точка, а запятая, после которой следовало главное: Запад да, исчезнет, но не просто так, а весь, целиком, со всеми этими Германиями, Франциями и прочими Швециями, растворится в Святой, ибо православной, Руси. Таким вот путем она-де и сделается мировой империей со столицей в Киеве, а лучше – в Константинополе… И он же, под другое (тоже своё обычное) настроение оставил нам и кое-что, чего, может, сам не ожидал от себя, пока пребывал во власти Музы. Тогда не было интернета с фейсбуками и прочим, так что – только в письмах и разговорах. "Подавление мысли – руководящий принцип нашего правительства"… "Всякие попытки к политическим выступлениям в России равносильны стараниям высекать огонь из куска мыла". И т. д., и т. п. Увлекаясь, посягал иной раз даже на святое: "Следовало бы понять раз навсегда, что в России нет ничего серьезного, кроме самой России". Более того: "Русская история до Петра Великого сплошная панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело…"

Смотри также

В поэзии – сыновняя любовь к России, преданность её интересам, как их понимает, преклонение перед её высочайшим предназначением, а в переписке и эпиграммах – "светское злословие и, как ни грустно об этом упоминать, тотальная русофобия". Так сокрушается влюблённый в него наш современник из тех, для кого Запад ниже всего, что может быть, а Россия, соответственно, выше. В связи с этим он вспоминает критика Страхова – человека, который не в чем-нибудь, а именно в "нескончаемом злоречии просвещенных людей" усмотрел "один из существенных корней того морового поветрия, той страшной моровой язвы, которой стал для России русский нигилизм".

Всё это приложимо к нашим дням. Привычное политическое злоречие русских людей – уже не только просвещенных – так, наконец, достало нынешнюю власть, что она объявила его противоправным. Один за другим появляются проекты законов и сами законы, указывающие, чего нельзя говорить вслух. До этого обходились общими обозначениями: антисоветская пропаганда, враждебная, подрывающая такой-то строй… Теперь же пошла писаться конкретика: не сметь, например, ставить на одну доску Гитлера и Сталина. Впадают в маразм? Возвращаются в него? Продолжают пребывать в нём, поскольку, собственно, и не выходили из него? Эти заключения всё-таки далеки, как кажется, от науки и здравого смысла, что в данном случае одно и то же. Маразм – это про старость, а перед нами, как ни верти, нечто другое, противоположное, если называть вещи своими именами. Всё длящаяся и длящаяся общественно-политическая невзрослость, неискушённость, цивилизационная незрелость. Русский соборный разум всё ещё бессилен перед чувством – весьма скрепным, конечно, но капризным, переменчивым, главное же, всегда преувеличенным, не по делу накалённым.

Всемирный клич к неистовой борьбе,
Разврат умов и искаженье слова –
Все поднялось и все грозит тебе,
О край родной! – такого ополченья
Мир не видал с первоначальных дней…
Велико, знать, о Русь, твое значенье!
Мужайся, стой, крепись и одолей!

Написано в 1855 году. А в чём было дело-то? Дело-то в чём было? Царю вздумалось, воспользовавшись пустяковым предлогом, захватить, наконец, давно вожделенные проливы. Француз с англичанкой сказали: ну, нет, это уже слишком. В этом и состоял "всемирный клич к неистовой борьбе". Высадились в Крыму. Это оно и было – то, подобного чему мир "не видал с первоначальных дней"…

Горячая, горячечная политизированность – она такая. Фёдор Иванович ни во что не ставил свою незаурядную поэзию, зато высочайше ценил свои же причудливые взгляды. Политикой он жил больше, чем сердечными делами, хотя, казалось бы, что-что, а это в его случае было невозможно. По службе и общественному положению он постоянно встречался с первыми лицами своего государства и с не последними – западных, был обложен газетами и журналами на всех языках, а в предмете своего глубочайшего увлечения – в "геополитике", как сказали бы сегодня, разбирался не лучше петербургского кучера… Тоже: что было, то и есть. Чем живее сознательный носитель православно-имперского сознания интересуется политикой, тем меньше он в ней понимает. Здравый рассудок, похоже, может ужиться с чем угодно, только не с русским имперством.

И над всем, всё побеждая, – оно, упомянутое: злословие. Вот встречается он однажды в Летнем саду с царём. Тот совершает свою ежедневную прогулку. Ну, что? Расцеловались! Остряк скажет: мужчины здоровые, в расцвете лет, потянуло их друг к другу. В глазах же поэта перед ним был помазанник Божий, как было не раскрыть объятья! Но прошли годы и злоречие взяло своё. В последний путь поэт проводил помазанника далеко не самым лестным прозвищем:

Не богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые, –
Все было ложь в тебе, всё призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.

Анатолий Стреляный – писатель и публицист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции