Подростки начинают употреблять алкоголь и наркотики по разным причинам – из-за проблем в семье, отсутствия перспектив, для успешной социализации в кругу сверстников. По этим же причинам чрезвычайно трудно и закончить "потреблять". Как правило, подростки таятся от родных, от государства, от общества, обычная реакция которого: "сами виноваты".
Без участия взрослых квалифицированную помощь подростки получить не могут. Обращение к школьным психологам или в стационары может закончиться постановкой на наркологический учет, и многие боятся этого как клейма на всю жизнь. На визит к платному психотерапевту или наркологу у молодых людей, как правило, денег нет. Находящиеся в такой изоляции подростки порой скатываются к депрессии, "селфхарму" – нанесению травм собственному телу, а иногда к размышлениям о самоубийстве (а эта тема табуирована в обществе вдвойне из-за запретов на ее обсуждение в средствах массовой информации).
После случая, когда трое подростков умерли от передозировки, появилась группа взаимопомощи, которую организовала художница и активистка Катрин Ненашева, где подростки делятся своими трудностями и оказывают друг другу поддержку. Изначально на встречах группы обсуждалось, как выйти из наркозависимости, затем к этому добавилось обсуждение ментальных заболеваний, буллинга, насилия, селфхарма.
Фильм Егора Исаева, Алексея Евдокимова и Максима Пахомова показывает жизнь подростков из группы, снятую в значительной степени ими самими.
Предупреждение: фильм содержит сцены табакокурения, упоминания о тяжелых психологических последствиях наркопотребления, включая суицид, и не рекомендуется к просмотру лицам до 18 лет.
Май
Сначала нам сказали, что они передознулись героином, но, как потом оказалось, Макс хотел умереть и боялся сделать это один. Никому не сообщив, кроме своей лучшей подруги, он подмешал яд в дозу и Жеке с Крисом. Естественно, никто ничего точно не знает, как все там было, слухов ходит много, но это одна из основных версий. Когда мы узнали об этом, я позвонила Катрин, она была в другом городе и прилетела в Москву. Катрин о чем-то клялась перед гробом, наверное, что не оставит это просто так. Уже на следующей неделе состоялась первая встреча сообщества "Подростки и котики".
Хоть я и держусь уже порядка месяца, это очень малый срок. Я не знаю, сколько мне придется находиться в таком состоянии. Я один, ко мне не может никто из друзей приехать, я сам никуда не могу выйти, потому что мне страшно, что просто не дойду, прыгну под поезд или что-то в этом духе. Это очень страшно. Когда мне было совсем плохо и страшно, я думал над тем, чтобы вызвать скорую, чтобы меня госпитализировали. Сказали, что отвезут в областную больницу. Как по мне, лучше сдохнуть, чем отправляться туда, я там уже был, там очень страшно, там пациентов бьют, там отвратительные условия, там не лечат, там просто изолируют от общества. Мне очень не хочется туда.
Алиса
Ты пишешь письмо, [и оно] тебе на почту присылается через год. Мы как-то сели, написали это письмо, писали, что прошел год, нам 18, надеемся, мы уже женаты, живем вместе, писали, как мы любим друг друга. Хорошо, что мы его не отправили, потому что это был бы… Прикинь, мне бы пришло письмо в апреле или мае, как мы с мертвым человеком рассуждаем о том, как [будем] счастливы через год.
Останкинскую башню местные торчи называют большим шприцом. Мне мой кент рассказывал, что у него есть другой кент, который набил себе тату – эту башню, которая прямо в вену упирается. Представляете, насколько зависимые люди ассоциируют все с наркотиками.
Я [боюсь иголок], никогда не кололась сама, мне всегда "ставил" он. Это было дико комично. Одно дело, когда делаешь редко, другое, когда "ставишься" 20 раз за ночь и каждый раз: "только иголку не показывай, мне страшно".
Я тебе расскажу, что дальше происходит. Когда начинаешь колоться метадоном в подъезде, ты ищешь, какая стадия следующая. Каждый раз, когда переходишь на следующую стадию, ты видишь чуваков, которые зашли еще дальше, ты понимаешь, что есть хуже. Ты такой: ну я же еще не умер, ну у меня пока не гниет рука.
С этой девочкой мы познакомились – она просто подошла ко мне на улице, она была для меня была чем-то не от мира сего. Я помню, она меня отвела на крышу, мы там тусовались. Я думала: боже мой, она такая прекрасная, когда-нибудь я вырасту и буду как она. Она была такой милой, доброй – это был единственный человек, за исключением родственников, который хорошо ко мне относился. Видимо, у меня в лице этой компании, ребят-торчей, появилась надежда на то, что меня могут любить, понимать.
Я перестала вести дневник, когда начала активно "долбить". Тут мои воспоминания с самого первого раза. Это я писала до того, как узнала о смерти Валеры, моего парня. После смерти Валеры… в этом дневнике, наверное, несколько месяцев еще шли записи, где я не осознаю, что он умер. Я писала ему письма, я говорила: зачем мне люди врут. Потом я решила, что, наверное, они тоже думают, что он умер, но это не так, он потерялся, гуляет где-то, а скоро постучит мне в окно. Я извинялась перед ним за все, за то, что я живу дальше, за то, что я бросила, а он нет. За то, что я не была рядом, за то, что я не умерла вместе с ним. Казалось бы, я вышла, переборола зависимость, все круто, радость, учеба. [Но] я чувствовала себя настолько виноватой за то, что поступила в вуз, а он нет, за то, что я нашла друзей, а он нет.
Ева
Умер очень близкий мой друг, умер от передоза. Я не знала, что он употребляет. Этот человек очень любил меня, боялся меня расстроить, не говорил о том, что он употребляет. Просто в один день узнаю, что он умер от передоза. Это мой первый опыт потери. Короче, открытый гроб с телом выбил меня окончательно.
Сегодня в школе проходила онлайн-тест на наркотики. Я до сих пор не понимаю смысла онлайн-теста, но меня заставили его пройти. В тесте были мерзкие стигматизирующие вопросы, которые заставили злиться. Я в принципе презираю систему этих тестов и проверок, потому что они не помогают снизить статистику “употребляющих” подростков, они лишь запугивают. Все твердят вокруг: подростковые суициды, наркопотребление, поговорите со своим ребенком. Все говорят: поговорите со своим ребенком, а как правильно говорить с ребенком, не говорит никто. Потому что в понимании родителей, в основном, поговорить – значит наорать, что, мол, если я узнаю, что ты употребляешь, я оторву тебе голову. Но это не поможет. Предложите ребенку помощь и поддержку. Мне так обидно за это все, обидно, что я не могу изменить эту систему. Обидно, потому что я вспоминаю себя в 14, когда у меня самой был опыт наркопотребления. Помню, как я боялась, злилась на всех, потому что никто мне помогать, все хотели поймать меня с поличным и поставить на учет.
Пес
[Врачи в психоневрологическом диспансере] чуть-чуть сбавили дозировку, но сказали, что еще как минимум год я буду пить много [лекарств]. Таблетки должны приводить к норме, – но [получается] не очень, могу целыми днями сидеть и рыдать без причины.
Мать нашла один предмет из организации, помогающей наркозависимым. Она говорила: "Надеюсь, ты нас так не предашь. Ты же не это". Я говорю: "Нет, я там так, за компанию. Просто дали брошюрку". На самом деле у меня недавно был срыв, после него я нашел все свои заначки, о которых забыл, решил их сжечь, чтобы максимально оградить себя от всякого разного.