Автор "Поверх барьеров" Карина Арзуманова встретилась в Барселоне с гидом Монтсеррат Думена.
Карина Арзуманова: Монтсеррат по-балетному изящна. Она водит русскоговорящих туристов по барселонским красотам, занимается театром, танцует на сцене. Я думала поговорить с ней о Каталонии, Испании, ее любимом фламенко и прочих танцах, которыми она увлекается, о ее жизни в Барселоне. На нашу встречу Монтсеррат пришла с большим альбомом фотографий, и разговор получился немного другой.
Монтсеррат Думена: Я родилась в городе Сабадель в 23 километрах от Барселоны. Я детство провела в Сабаделе, уже подростком стала приезжать очень часто, все выходные практически, в Барселону. Потому что я люблю кино, театр, в моем городке не так много возможностей сходить в театр и так далее. У меня появился тогда друг барселонский.
Я люблю разные культуры, с раннего возраста мне это было все интересно. Например, танцы разных стран, языки разные, для меня это всегда было очень привлекательно. Я любила всегда балет, для меня Россия, Советский Союз – это балет. Дело в том, что в большой семье, где были финансовые проблемы, записать дочку в школу танцевальную или на балет было невозможно. Даже когда показывали балет по телевизору, мама говорила: не говорите Монтси, она расстроится, заплачет. Но потом уже подростком я стала ходить на какие-то занятия, уроки по танцам. Когда мне было 16–17, стала танцевать танго аргентинское, потом фламенко. Последние 7 лет я занималась индийским танцем классическим, который называется катхак.
Мне казалось, что в Советском Союзе очень ценили талант в людях, открывали талант, а потом педагоги поддерживали, чтобы эти люди могли только этим заниматься. А здесь на Западе, если нет денег, то надо подрабатывать, учиться и работать одновременно. Поэтому заниматься конкретным одним делом на высоком уровне не всем возможно. Я понимаю, что талант – это не просто так, надо очень много работать и заниматься.
– Балетной школы в вашем городе не было?
– Нет.
– Вы по национальности считаете себя кем?
– Я так люблю мир, я космополитичный человек. Но все-таки я каталонка. Бабушки, дедушки, прабабушки, прадедушки, родители – все каталонцы, но с очень открытым менталитетом, хотя я каталонка, я не против чего-то испанского.
– А фламенко воспринимаете как ваше родное или все-таки не каталонское?
– Это не каталонское, это с юга Испании, но распространилось по всей Испании. Я всегда любила, вспыльчивый такой танец, темпераментный. Тоже воспринимаю как часть своих интересов.
– У вас очень красивое имя.
– Всегда, когда я знакомлюсь с русскими людьми, меня спрашивают: как вас зовут? Монтсеррат. Монтсеррат Кабалье? Все русские знают Монтсеррат Кабалье. Да, это типичное каталонское имя. Покровительница Каталонии – это Дева Мария Монтсеррат. В 50 километрах от Барселоны находится гора Монтсеррат, где, говорят, была найдена статуэтка Х века Богоматери, Чёрной Мадонны. Там монастырь бенедиктинцев еще действующий, есть хор детский, который славится по всему миру, они там учатся, такой хор прелестный детский. Это место паломничества. Гора имеет такую форму, как будто распиленная. Пила по-каталонски – это "серра", а "мон" – гора. Монтсеррат – "распиленная гора". Вот такое у меня имя.
– Дома называют Монси?
– Да, Монси, Монтсеррат, а русские – Монсечка.
– А где вы учились?
– Я училась на факультете переводчиков в Автономном университете под Барселоной, потом окончила еще славянскую филологию в Центральном университете в Барселоне. Я очень люблю разные культуры, люблю путешествовать. Для меня языки – это музыка. Когда я увидела объявление, что при университете курсы русского языка, я подумала: надо записаться обязательно. Я записалась, любовь с первого урока, можно так сказать. Я решила, что буду дальше учить, что хочу выучить этот язык, хочу побывать в Советском Союзе.
Смотри также Эпоха кочегаров, эпоха истопниковЯ первый раз была в Советском Союзе в 1989 году. Жила я в общежитии в Институте Пушкина на улице Волгина, рядом университет Дружбы народов. У нас такая компания была: Куба, Колумбия, Перу, еще Африка, Китай. Я открыла мир. У меня тоже связано с Советским Союзом, с Россией, что я узнала, что мир такой богатый. Потому что тогда в конце 80-х – в 90-х годах Барселона ещё не была популярная, здесь не было туристов вообще. Только после 1992 года, после Олимпийских игр Барселона стала популярной по всему миру, после хороших Олимпийских игр, которые мы организовали. Я пришла на первый урок русского языка, я помню, мы сидели четыре человека в аудитории. По коридору слышу шаги, каблуки стремительно. "Здравствуйте, меня зовут Лена. Очень приятно". Я была как во сне, мне было интересно фонетически. Лена – дочка испанских родителей, которые эмигрировали во время Гражданской войны в Испании в Советский Союз. Она вернулась недавно из Советского Союза. Я стала преданной студенткой, до сих пор общаемся с ней. Там я познакомилась с другом, до сих пор мы дружим, с ним мы ездили в Советский Союз. Это был летний курс, Министерство иностранных дел Испании давало стипендии. Уже потом в 1996-м снова училась в Институте Пушкина, устроилась на работу, потому что уже не было так дешево, как в 80-е годы, когда мы на такси просто катались, потому что было дешево. Здесь в Барселоне мы не могли каждый день на такси кататься. В Москве тогда не было практически машин, такие просторные улицы, было одно удовольствие: давайте покатаемся по Москве! Ночью, утром. Потом устроилась в консульство Испании, там работала год. Я помню, когда я сказала преподавательнице: "Лена, мы хотим с Жорди поехать в Россию, в Москву". Она говорит: "Монси, (дело в том, что Жорди на коляске), я не знаю, как вы справитесь, потому что там такие проспекты, в Москве такие улицы, переходы, лестницы везде". Я говорю: Мы справимся". И мы поехали.
– Вы о нем заботились?
– Я о нем заботилась, конечно. Он человек с такой энергией, целеустремленный. В 1989 году колясок не было видно, по крайней мере, на улице. Я понимала, что ветераны войны афганской и так далее, они дома сидят, наверное. Я помню, однажды купила билеты: "Жорди, идем в Большой театр сегодня". Там не знаю, какой этаж, и лифта не было. Люди не знали, что делать, смотрели на нас. Они потом с удовольствием нам помогли. Жорди давал инструкции. Потом на улице Горького, сейчас на Тверской, я помню, я шла с коляской, бордюры высокие, я со всей силы подняла коляску, и Жорди упал. Вся улица, все пешеходы, все вокруг нас: как помочь, что делать? Люди хорошо реагировали. Я даже такси останавливала. Когда они видели коляску, то смотрели на меня таким взглядом. Я говорю: "Ничего страшного, она складывается". Так что через русский язык у меня столько опыта интересного.
Когда я открыла альбом, который принесла Монси, то увидела фотографии баррикад у Белого дома в Москве.
– Я была в МГУ на летнем курсе, как раз поехала к друзьям в Минск. Я встала утром, на кухне мама Светланы плачет. Я говорю: "Что происходит?" Показывают по телевизору "Лебединое озеро". Мне вкратце рассказывает, что, оказывается, переворот, неизвестно, где Горбачев, и так далее. Я говорю: "Тогда мне надо обратно в Москву". – "Нет, мы тебя не пустим". Я говорю: "А что, если надо будет, посольство только там испанское, здесь в Минске ничего нет". Так что я прилетела, помню, ночью, уже был комендантский час, а мои друзья-кубинцы, я с ними связалась, говорят: "Мы тебя встретим в аэропорту". Сели в машину, прямо в МГУ. Танки, колонны идут. Сейчас, наверное, по-другому, но я любопытный человек, еще молодая была очень, мне показалось, что это историческое событие, надо быть в первом ряду, даже записывать, фотографировать все. Я приехала в МГУ, познакомилась там две недели назад с испанцем Рамоном. Я говорю: "Рамон, давай поедем в центр". – "Ты с ума сошла? Многие уже уехали в свои страны". – "Я никуда не поеду, я остаюсь". – "У меня болит голова". – "Аспирин тебе дам, поехали". В центре целая история. В конце концов оказалась я на баррикадах у Белого дома, там я провела ночь среди защитников Белого дома. У меня альбом, столько фотографий. У одного пункта контроля я сказала, что я испанский журналист, что я потеряла свою команду, у меня аккредитация, но я не знаю, где они. Это неправда. "Испанка?" – "Да". – "Но пасаран. Хорошо, мы вас пустим". Я говорю: "Я просто хочу записывать, фотографировать". На следующий день объявили в 6 утра, что путч уже провалился. Узнали, что Ельцин будет выступать на балконе Белого дома. Мы стали узнавать, где, как пройти. Испанец Рамон, у него были связи в газете в Сарагосе, прислали нам удостоверение. Женщины, которые стояли в пресс-центре, говорят: "Девушка, я вас видела, пожалуйста, проходите". Поднялись на этот балкон, мы были первыми, которые там стояли. Можно сказать, не настоящие, конечно, журналисты, но у меня был диктофон, я с диктофоном, с моим фотоаппаратом "Ломо", у меня был такой маленький. Неужели мы первые оказались здесь на балконе, где сейчас будет выступать Ельцин? Стали приходить настоящие журналисты, Би-би-си, с такими камерами. Потом еще телохранители Ельцина. И тут Ельцин, а мы рядом. Охрана Ельцина лицом ко мне. Ельцин обещал, что страна выйдет из всего этого. Хотел расписаться, не было ручки, я дала свою ручку. Есть фотография даже, что он расписывается этой ручкой.
Смотри также Я работал в американском посольствеОказывается, нас видела по телевизору в Испании моя семья. Конечно, тогда не было мобильных телефонов, звонки мы делали на почте, заказывали звонок в Испанию, ждали: "Испания, третья кабина, говорите". Они ничего не знали, знали только, что путч, что я там. Пока я смогла дозвониться, прошло три-четыре дня. Потом уже в консульстве мне сказали, что я должна поменять билет обратно домой, я сказала, что я никуда не поеду, я остаюсь, тем более, что у меня билет в Грузию через неделю. "Ты с ума сошла, не думаешь о своих родителях, как они переживают?" – сотрудник посольства. "Они знают, что я справлюсь". Полетела потом в Грузию. Когда я вернулась из Грузии, я познакомилась с грузинкой в моем родном городе. В Испании проходят праздник каждого города, который длится примерно три дня, летом в основном. Наша семья всегда ходила на танцы, всегда приглашали коллективы из разных стран, из России, из Украины, с Кавказа, из Грузии. Приезжал ансамбль из Грузии, я была в восторге, обожаю эти танцы. Я познакомилась с переводчиком Мананой, потом переписывались, она меня пригласила в Тбилиси. После путча поехала в Тбилиси, там побыла у них на даче, меня очень хорошо, конечно, встретили. Я прилетела в аэропорт, стою, Манану не вижу, ко мне подходили таксисты: "Девушка, вы наша?" – "Да, в какой-то степени ваша". Связана с Россией, у меня такие ощущения, опыт уникальный. Так получилось, что после путча, две недели спустя после этого, была выставка фотографий профессиональных журналистов, фотографий путча во Дворце съездов, в Белом доме. Я, конечно, пошла на выставку. Тут, смотрю, в огромном размере фотографии, я себя там вижу на одной фотографии, на двух, вернее, рядом с Ельциным, с охраной у этого балкона, где Ельцин выступал с речью. Я обратилась к агентству ТАСС, нашла адрес, сказала: "Так и так, я хотела бы приобрести, купить эти фотографии". Я купила их в большом размере и в маленьком.
Мы вместе смотрели московский альбом Монтсеррат.
– Вот пропуск, который мне дали там, где "но пасаран", на этом контрольном пункте, я хотела выйти и опять ночью вернуться, говорят: "Покажете эту бумажечку". Я сохранила.
– Фейк?
– Извиняюсь, настоящее удостоверение, но фейк в плане того, что я не журналистка была, я просто хотела участвовать. Это уже после путча, мы голодные, в буфете Белого дома перекусили. Это уже утром, когда практически объявляют, что путч провалился. С одной стороны, конечно, я в восторге, потому что просто хотела наблюдать в первом ряду все эти события. И меня пустили. Можно было пустить и преступника. Этот альбом, как видите, много раз пролистали. А это ночью я сижу. Все мужчины говорят: "Девушка, что вы здесь делаете? Это опасно". – "Я журналистка, я должна об этом потом рассказать".
– Сколько вам было лет?
– 21 год. Фотографировала солдат, танки, которые у Красной площади стояли. А это моя ручка. Помните, трое ребят, которые погибли во время путча? Это похороны ребят.
Первый раз как переводчица Монтсеррат работала с оркестром Светланова, потом со многими другими: режиссером Анатолием Васильевым, руководителем хора Анатолием Гринденко.
– Еще работала переводчиком для хирурга-чеченца Хасана Баиева, который во время двух войн русско-чеченских остался там, по клятве Гиппократа принимал всех пострадавших, раненых, с обеих сторон. В конце концов, его вывезли в Америку. Для меня это был тоже опыт. Потому что он находился долгое время под стрессом посттравматическим, как часть лечения ему посоветовали психологи написать книгу. Он написал книгу, называется "Клятва", но она не переведена на русский язык, хотя переведена на 20 языков.
– На испанский тоже?
– Тоже. Он приезжал с презентацией книги. Его встречали на медицинском факультете в Барселоне в университете, потом на факультете журналистики. Я переводила, но человек еще находился в таком состоянии, что ему было очень больно об этом вспоминать и говорить. По чеченским обычаям мужчина не должен плакать. Я его понимала. Он говорил: "Несмотря на то что мне больно, я понимаю, что ты меня понимаешь, передаешь не только слова, а все эмоции". Вот так война разрушает душу человека. Он по специальности пластический хирург, но оказался на войне, ампутировал ноги, конечности. Для него этот ужас – разрушение души. Восстановить города можно, восстановить пейзаж со временем можно, а восстановить душу – это очень трудно. Я была в Чечне, он меня пригласил. Я еще переводчиком работала в области прав человека, например, с "Мемориалом", "Матери Чечни", "Матери Дагестана". Я, конечно, люблю очень Россию. Я слежу за происходящим там всегда с интересом, иногда с ужасом, переживаю. Не знаю, до какой степени люди могут там свободно выражаться или какие будут последствия.
Далее в программе:
Болезнь и творчество. Звучат голоса Владимира Солоухина, Зиновия Зиника, Романа Тименчика.
"Мои любимые пластинки" с журналистом Владимиром Абариновым.