От полицейских не спрятаться

• Полиция вернула родственникам бежавших от домашнего насилия и укрывшихся в казанском шелтере молодых женщин.
• Заключенные, пережившие пытки в саратовской тюремной больнице, начали отказываться от заявлений о преступлении.
• Подростков в России стали чаще сажать за преступления, связанные с наркотиками.

"ЗАБРАЛИ, КАК ВЕЩИ"

Поздним вечером 18 октября в Казани люди, выглядящие как полицейские, ворвались в кризисный центр для женщин, схватили двоих и принудительно увезли, чтобы, как сообщают правозащитницы, в дальнейшем "вернуть семьям" в Дагестане. Взрослых, не лишенных дееспособности женщин под прикрытием полиции хватают, чтобы вернуть туда, откуда они бежали, как вещи, которые собой не распоряжаются.

"Забрали как вещи"

Марьяна Торочешникова: На видеосвязи из Казани – президент благотворительного фонда "Благие дела" Алия Байназарова и координатор правозащитной группы "Марем" из Махачкалы Екатерина Нерозникова.

^{Видеоверсия программы}

Алия, что говорит казанская полиция: куда увезли женщин? Ведь сначала они открещивались и говорили, что вообще никак не участвовали во всей этой истории.

Алия Байназарова: Мы вчера написали заявление в Следственный комитет, но сначала его не хотели принимать, сказали: "Тут все ясно". И объяснили ситуацию (неофициально). Когда девушки исчезли, родственники в Дагестане написали заявления в полицию о пропаже людей. Полиция стала искать. Прозвучало что-то типа: "Девочки сами позвонили в Дагестан – и стало известно, что они в Казани". Полиция Дагестана тут же связалась с МВД Татарстана, попросив их найти, чтобы опросить. И полиция Татарстана нашла их в нашем кризисном центре. Девушки якобы сами просились к родственникам. Сегодня я подала 112 заявлений о без вести пропавших и открыто сказала: у меня есть опасения, что их могли убить.

Моя коллега общалась с представителем дагестанской диаспоры. Они разговаривали с мужем, с родственниками. Сказали, что завтра родственники дадут официальное интервью о том, что девушки находятся в семье. На вопрос моей коллеги, будет ли видео самих девушек, ответили: "Нет. Это позор. Мы этого не допустим". Мы подозреваем, что жизни и здоровью девушек может угрожать опасность. Девушки писали у нас заявления, рассказывали, что происходит в их семьях, они по-настоящему боялись.

Марьяна Торочешникова: Как на Северном Кавказе относятся к беглянкам? Этим девушкам действительно угрожает опасность?

Екатерина Нерозникова: Опасность им угрожала и до этого, иначе они бы к нам не обратились. Они еще год назад выходили с нами на связь и планировали побег. У обеих чудовищная ситуация.

Все зависит от семьи. Иногда родственники говорят: "Ладно, черт с тобой, живи, как хочешь, только нигде про это не говори, не позорь нас". В других случаях ситуация может быть очень жесткой: люди могут пропасть, их могут убить, потому что уход девочки из дома может расцениваться как дичайший позор. Считается, что девочки бегут на панель. А на самом деле бегут, чтобы почувствовать, что есть нормальная жизнь, кроме как взаперти в четырех стенах.

Екатерина Нерозникова

Нам уже известна история с Халимат Тарамовой, которую выкрали из нашей кризисной квартиры в Махачкале люди в форме полицейских. Надеюсь, родственники этих девочек побоятся применять к ним силу, так как уже есть какая-то шумиха. Думаю, их отвезут в какое-нибудь село и достаточно долго будут держать там в изоляции. Это часто случается с беглянками.

Марьяна Торочешникова: На что конкретно жаловались эти девушки?

Екатерина Нерозникова: Они были совершенно лишены всякой возможности нормальной жизни, не могли даже спокойно ходить в магазин. Они жили под постоянным контролем сначала родителей, потом – своих мужей, которых до свадьбы практически не знали. У обеих были случаи с побоями и домашним насилием. Одна из этих девочек не получила образования, всего один-два года училась в школе, а потом ее оттуда забрали: "Зачем девочке учиться? Она должна выйти замуж и рожать детей". Она даже не умеет подписываться, вместо подписи пишет свое имя. Одна из них хотела разойтись с мужем, отец ей ответил: "Там и умри".

Марьяна Торочешникова: А если бы они пожаловались в полицию, в прокуратуру?

Екатерина Нерозникова: Первый, кто узнал бы об этом, был бы их отец или другой родственник. Последний раз, когда полиция обещала нам помощь, это когда к нам в квартиру вломились те же "доблестные полицейские" и забрали Халимат Тарамову и Анну Манылову. Вот так они "помогают". Обращаться в местную полицию – гиблое дело.

Марьяна Торочешникова: Алия, а как расценивают такие истории в Татарстане? Это ведь тоже мусульманский регион.

Алия Байназарова

Алия Байназарова: Я не буду говорить за весь Татарстан, но это все-таки часть правового государства, где каждый защищен. За шесть лет работы в благотворительном фонде мне удавалось защищать права девушек: у нас и мусульманки уходили из семей. Все это время у нас жили женщины. Были жертвы жестокого обращения, некоторые мужья находили адрес, но никто никогда не проникал за ворота. За все годы работы центра мы впервые оказались настолько не защищены. Я прошу прощения у девушек. Это моя скорбь. Нам не хватило ресурса для обеспечения безопасности.

Екатерина Нерозникова: У кризисных центров и квартир обязательно должен быть какой-то особый охранный статус.

Алия Байназарова: Наши дела стоит рассматривать особо. Если мы помогли женщине бежать, значит, там уже патовая ситуация. Но обычно в таких случаях начинается правовое насилие: муж или отец детей имеет право подавать бесконечные заявления. Нужно законодательно предусмотреть, чтобы правовое насилие не применялось по отношению к матери детей и чтобы никто не имел права проникать в наши кризисные центры.

АККУРАТНО НАМЕКНУЛИ…

Пока информатор Gulagu.net Сергей Савельев, передавший гигабайты видеосвидетельств жестоких пыток заключенных в российских колониях, дожидается решения французских властей о предоставлении ему убежища, российские власти пытаются справиться со скандалом. Да, состоялись увольнения и отставки, возбуждены уголовные дела. Но внезапно сами пострадавшие от насилия заключенные начали отказываться от заявлений о пытках в саратовской тюремной больнице. А те, кто продолжает добиваться возбуждения уголовных дел против истязателей, сталкиваются с саботажем со стороны администраций колоний.

Вот что рассказала работающая с заявителями в Саратовской области адвокат Снежана Мунтян.

Снежана Мунтян

Снежана Мунтян: Пару дней назад мне из ИК-2 Энгельса позвонил молодой человек – Иван Решетников и пожаловался, что администрация колонии препятствует тому, чтобы он написал заявление на имя Бастрыкина. Со скрипом приняли, но он полагает, что это заявление не покинет пределы колонии, его затеряют. Я сама напишу заявление с его слов и отравлю с центральный аппарат Следственного комитета. Решетников рассказывает: в ОТБ его избили, нанесли травму, последствия которой сказываются до сих пор. Он назвал имя осужденного, нанесшего ему эту травму: Петр Зотов. Это единственный осужденный, который все еще находится на территории ОТБ-1 Саратова, хотя все остальные садисты были этапированы в городской СИЗО-1.

Сейчас в моем производстве по изнасилованиям трое потерпевших – Александр Веселов, Андрей Шварц, Павел Шеремет, есть потерпевший по делу о вымогательстве – Владимир Болдырев. Есть еще порядка девяти дел. На самом деле потерпевших должно быть гораздо больше. Но заключенные, желающие написать заявление, получают препятствия и угрозы. Если основная масса тех, кто уже написал, будет отказываться от своих заявлений, это вообще катастрофа. Ведь люди только что вышли из тени, перестали бояться, наконец-то их услышали... Как только московские проверки покинули Саратов, там сразу начали по-своему "руководить оркестром".

СРОКИ НЕ ДЕТСКИЕ

Существенная часть тюремного населения России – это люди, осужденные по так называемым "наркотическим" статьям. На одном из прошлогодних заседаний в Общественной палате приводились такие цифры: в 2019 году из 423 тысяч осужденных, отбывающих наказание в местах принудительного содержания, 35% были осуждены по таким статьям УК России (228–233). Это более 120 тысяч человек.

Подростков за наркотики судить стали раже, но если дело доходит до суда, то теперь чаще, чем, скажем, семь лет назад несовершеннолетних приговаривают к реальным срокам. Да и сами сроки заметно выросли.

Недетские сроки

Ситуацию комментирует юрист проекта помощи обвиняемым по делам о наркотиках Hand-Help.ru, член рабочей группы Госдумы России по совершенствованию антинаркотического законодательства Арсений Левинсон.

Подростки чаще всего оказываются за решеткой не из-за наркотиков. Во всяком случае, если верить статистике ФСИН, в 2020 году больше всего в воспитательных колониях было осужденных за разбой, изнасилование и причинение тяжкого вреда здоровью. Почему же сейчас правозащитники бьют тревогу и обращают внимание именно на привлечение к ответственности подростков за так называемые "наркотические" преступления?

Арсений Левинсон: Эта статистика вообще не говорит о том, сколько подростков осуждены за наркотики. Мы полагаем, что это около 35% всех несовершеннолетних в воспитательных колониях. А значительная часть детей, осужденных за наркотики, с 18 лет отбывают наказание уже во взрослых колониях. Бесчеловечно сажать детей, которые впервые совершили преступление, тем более – ненасильственные. Это значит делать из них профессиональных преступников, рушить их судьбу: тюремный опыт, полученный в таком молодом возрасте, приведет не к исправлению человека, а скорее, наоборот, к тому, что он окончательно отвернется от общества.

Арсений Левинсон

Мы не предлагаем освободить несовершеннолетних от ответственности, но надо принимать другие меры. Например, условное лишение свободы будет вполне достаточной реакцией для того, чтобы предотвратить дальнейшее вовлечение ребенка в преступный мир.

Марьяна Торочешникова: На заседании Общественной палаты один из докладчиков заявлял, что подавляющее большинство сидельцев – это не наркоторговцы, а наркопотребители (в 2017 году за приобретение, перевозку и хранение наркотиков без цели сбыта осудили в 4 раза больше граждан, чем за сам сбыт).

Арсений Левинсон: Статьи за сбыт предполагают от 10 до 20 лет лишения свободы, и в этих случаях суды назначают более строгие наказания. Вся тяжесть репрессий ложится на наркопотребителей, а не на распространителей и организаторов наркобизнеса. Тысячи закладчиков, то есть участников самого низкого уровня каждый год садятся за решетку, но на доступность наркотиков это никак не влияет. Развившиеся в DarkNet магазины, которые бесконтактным способом распространяют наркотики, чаще всего оказываются неуязвимыми для полиции. И страдают молодые люди 18–20 лет, которых вовлекают в наркобизнес, а потом, как правило, очень быстро ловят и дают серьезные сроки.

Марьяна Торочешникова: У нас на связи – основательница общероссийского движения "Свободу невинно осужденным" Светлана Шестаева. Светлана борется за свободу для своей дочери, которую осудили по фальсифицированному обвинению, связанному с "наркотической" статьей.

Светлана Шестаева: Дела по наркотикам удобнее всего фальсифицировать. Самый простой вариант – это или подброс, или разделения ролей "покупатель – продавец" и осуждение именно за сбыт. За всю практику у меня было одно дело по статье 228 прим с несовершеннолетней девочкой: ее поймали с закладками (16 штук), а когда узнали, что она несовершеннолетняя, предложили указать на человека, который якобы вместе с ней работал. И она придумала на ходу – это был репетитор по музыке. Вот этот мальчик сидит, а девочка, как несовершеннолетняя, получила условный срок, по-моему, за хранение.

Марьяна Торочешникова: А можно отбиться от обвинений, связанных с наркотиками?

Светлана Шестаева: Это почти нереально. Самая большая проблема возникает у тех, кто не признает вину, они не получают возможности выхода на УДО и вынуждены отсиживать от звонка до звонка.

Арсений Левинсон: У нас не было обращений по фабрикации дел в отношении несовершеннолетних закладчиков, чтобы прямо все с начала и до конца было сфальсифицировано. Но было много информации о том, что зачастую детей вовлекают в сбыт наркотиков либо агенты полиции, либо сама полиция, которая содержит так называемые "красные" магазины. Когда 16-летнему ребенку "ВКонтакте" предлагают поиграть в игру, раскладывать "подарочки" для других людей, обещают баснословные деньги, это, конечно же, провокация. А потом это преступление почему-то очень быстро раскрывается, и очень трудно доказать, что это провокация. Деятельность оперативных сотрудников секретная, она мало контролируется.

Мы знаем об огромном количестве провокаций в делах с проверочными закупками. Степень вины детей зачастую минимальна. Конечно, они совершили ошибку по неопытности, по несознательности, но давать им реальные сроки – это безумие. И это противоречит международным договорам, участником которых является Россия. Есть минимальные стандартные правила ООН – так называемые Пекинские правила правосудия в отношении несовершеннолетних, которые предусматривают, что нельзя лишать свободы за впервые совершенное ненасильственное преступление.

Одно из дел, которым мы занимаемся: девушка, отличница, которая с "красным" дипломом окончила колледж, до 18 лет совершила преступление и почти год была под следствием, на свободе, ни в чем предосудительном за это время не была замечена, а потом получила реальный срок 3 года.

Марьяна Торочешникова: Но ведь в УК РФ есть отдельная статья, которая предусматривает ответственность за вовлечение несовершеннолетних в потребление наркотиков.

Арсений Левинсон: Эта статья работает, но применяется, как правило, к потребителям. Если предложить кому-то употребить наркотики, то это уже можно рассматривать как склонение к употреблению, и за это грозит огромный срок.

Марьяна Торочешникова: Светлана, насколько активно оперативники используют провокации в делах о наркотиках? Хоть чему-то научило их дело Ивана Голунова?

Светлана Шестаева

Светлана Шестаева: Как были провокации, так и есть. Сейчас ко мне обратился человек с давнишней наркотической историей. В 2010 году осудили группу, кроме него, потому что он был несовершеннолетний. Он уехал в другое государство, получил гражданство. Но при пересечении границы для бракосочетания его остановил Интерпол. Прошло 15 лет, все сроки истекли. Уже три года он уже сидит на Кипре. Мы пытаемся объяснить, что это беспредельная ситуация.

Марьяна Торочешникова: Что может предпринять государство для изменения наркополитики?

Арсений Левинсон: Нужно менять Уголовный кодекс. Нужно, чтобы суды могли дифференцировать наказания. Не должны быть санкции за сбыт от 10-и до 20 лет лишения свободы. И для участников низкого уровня нужно предусмотреть возможность назначения более мягких наказаний. Hand-Help готова оказать бесплатную помощь правовую по всем делам в отношении несовершеннолетних, которых лишили свободы. Очень важно также и в судах добиваться более мягких санкций, в том числе – ссылаясь на Пекинские правила.

ПРОТЕСТ ПОД ЗАПРЕТОМ

Сразу две заявки на проведение в Москве "Русского марша" получила на этой неделе мэрия. Теперь многие активисты ждут, как ответят власти на заявку националистов. В последнее время, да еще и с учетом коронавирусных ограничений, согласовать массовую акцию протеста в России почти невозможно. Иногда незаконность отказов удается доказать в суде, но привлечь чиновников за незаконное отказное решение к какой бы то ни было ответственности не удается. Группа активистов из Москвы намерена исправить это с помощью Конституционного суда России.

"Это больше вопрос справедливости, чем компенсации"