Америка прощается с Робертом Олтманом — уважительно, сосредоточено, я бы сказал — смиренно. Организуется канон, расставляющий по местам те четыре десятка фильмов, что остались зрителям. Пишут первые, еще беглые воспоминания, собирают мемориальные снимки, пересматривают рецензии, которым еще только предстоит перерасти в учебники.
Все, как обычно: Олтман ушел из жизни и вошел в историю. Умер мастер, которого все уважали, не всегда умея отдать ему должное. Любимец актеров, учитель режиссеров, враг продюсеров и надежный герой диссертаций, Олтман не помещался ни в один жанр уже потому, что взрывал каждый, за который брался.
В некрологах Олтмана пишут, что он приходился американскому кинематографу «чудаковатым дядюшкой». К нему привыкли, как к отдельной институции, которая так и называется «кино Олтмана». И в этом определении скрывается столько же непереводимого содержания, сколько в термине «фильм Феллини» или «фильм Бергмана».
Уже четверть века назад Винсент Кэнби, ведущий кинокритик страны, торжественно объявил Олтмана «лучшим режиссером Америки». С этим, в сущности, и не спорили. И в 1970-е, когда полоса успеха, начатая «МЭШом» (MASH), вынесла Олтмана на вершину, годы, когда без перерыва, один за другим появлялись шедевры — поэтический антивестерн «Мак-Кэйб и миссис Миллер», таинственная фантазия «Три женщины» и, конечно, эпический «Нэшвилл». Репутация Олтмана, правда, пошатнулась в 1980-е, когда его сложные фильмы отодвинула в сторону мода на спецэффекты. Но в 1990-е он вернул себе славу фильмами «Игрок» и «Короткий монтаж». В XXI век Олтман вошел классиком, что подтвердил и очень успешный фильм «Госфорд-парк», и, наконец, высшая награда, которая настигла его этой зимой — «Оскар» по совокупности заслуг.
Этот зловещий приз кинематографических титанов часто считают предисловием к их некрологу. Зная это, Олтман захотел опровергнуть мрачную традицию. Во время церемонии, потрясая статуэткой, он пообещал восторженным поклонникам, что его еще хватит лет на сорок.
Только теперь, после его смерти, стало известно, что последние полтора года Олтман болел раком. Это не помешало ему выпустить летом новый фильм и начать еще один, съемки которого были намечены на зиму. Человек неукротимого темперамента и трудного характера, он никогда не сдавался. Именно поэтому смерть 81-летнего Олтмана стала для Америки неожиданным ударом.
Живой Олтман был источником бесконечных споров, а иногда и скандалов. Он смело экспериментировал, иногда промахивался, много пил и всегда ругался с Голливудом. Но только после смерти режиссера всем стало ясно, что страна лишилась своего лучшего портретиста.
Дело в том, что Олтман — такой же гений авторского кино, как Феллини или Бергман, но он не европейский, а только и именно американский режиссер. Прежде, чем принять Олтмана, надо открыть Америку. И это сделать тем труднее, что она, Америка, в отличие, скажем, от экзотической Японии Куросавы, у всех на виду. Могучая оригинальность Олтмана в том, что, работая с традиционными жанрами, он тайно, незаметно, без пафоса и скандала возвышает их до универсальных метафор и национальных символов. Поэт хаоса, строящий свою историю на заднем плане бытия, он терпеливо складывает мозаику из фрагментов сырой реальности. Для этого Олтман раскалывает сюжет на мириад фабульных осколков, которые не он, а мы должны сложить во внятный сюжет. И как бы ни петляла дорога, она неизбежно приведет к концу. Что касается смысла, то мы догадываемся о нем, лишь оглядывая картину с той высоты, на которую нас поднял режиссер.
Так, в «Нэшвилле», которые многие считают лучшим фильмом во всем его каноне, Олтман, неспешно погрузив зрителя в причудливый, самовлюбленный и потешный мир музыки «кантри», показывает, как в пошлой концертной мишуре зарождается героический дух трагедии.
Его картины никогда не сентиментальны, он не признает голливудского «хэппи-энда», но и последнюю точку Олтман отказывается ставить. Как у других классиков американского искусства, Хемингуэя и Фолкнера, жизнь тут продолжается и тогда, когда это кажется невозможным.
В прочувственном некрологе кинокритик New York Times Скотт назвал Олтмана «знатоком, ценителем хаоса», который в одиночку сражался с «искусственностью» искусства. Об этом, — пишет критик, — лучше всего судить по тому, как кончаются фильмы Олтмана.
Финал — самое трудное, потому что любой конец кажется искусственным. Олтману удалось разрешить эту задачу, подвесив концовку своих фильмов в разряженном воздухе настоящего искусства. Принципиально отказываясь от разрешения конфликта, от ритуально гладкого эпилога, его фильмы завершает тревожный аккорд, нервный диссонанс, не оставляющий зрителя в покое.
Маэстро недосказанности, мэтр неопределенности, искусник наведенного сна, Роберт Олтман (на той самой «оскаровской» церемонии) построил поэтический образ своей работы в кино. Теперь эти слова кажутся эпитафией:
Снимать кино — все равно, что строить песчаные замки на пляже. Закончив работу, можно отдохнуть со стаканом в руке, глядя, как волны слизывают твой замок.
Кстати сказать, не поладив с Голливудом, Олтман организовал собственную компанию. Называлась она «Sandcastle» — «Песчаный замок».