Литературный переводчик – надомная, сидячая профессия. Великие мастера этого ремесла в годы великой войны переводили вечные творения Данте Алигьери и Уильяма Шекспира. Но судьба и темперамент наших сегодняшних героев не позволяли им оставаться на олимпийских вершинах. Дуэт поэтов-песенников Самуила Болотина и Татьяны Сикорской подарил русской публике шедевры американской популярной музыки, ставшие для нас своими. В самые тяжелые годы России переводчики с английского видели свою миссию в сближении народов, а не во вражде. Об их непростых судьбах рассказывает Владимир Абаринов в очередном эпизоде подкаста "Обратный адрес".
26 февраля 1943 года американский тяжелый бомбардировщик В-17 "Летающая крепость" в ходе ночного рейда на Германию отбомбился, но получил серьёзные повреждения. Пилот Хью Эшкрафт обратился к экипажу по радио: "Кто хочет – пожалуйста, помолитесь". Горящая машина всё-таки дотянула до базы в Англии. Этот случай стал сюжетом фокстрота Джимми Макхью и Гарольда Адамсона, который в июле того же года занял первую строчку в хит-параде журнала Billboard. Мы все его знаем под названием "Бомбардировщики" в исполнении Эдит и Леонида Утесовых.
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползём на последнем крыле,
Бак пробит, хвост горит, но машина летит
На честном слове и на одном крыле.
В этом клипе оригинал поет Энн Шелтон, продолжают по-русски Утесов, а потом Шелтон и Утесов поют дуэтом.
Русский текст песни сочинили Самуил Болотин и Татьяна Сикорская.
Татьяна Сикорская, из воспоминаний
Ранней весной на Политехническом музее появилась афиша - А. Н. Толстой будет читать отрывки из нового романа "Петр Первый". Я решила пойти на этот вечер, чтобы взглянуть на легендарного "Алёшку Толстого", которого так презирал папа и о котором столько говорила мне тётя Лёлечка.
Он сидел на кафедре – солидный, полный, с умным и несколько бабьим лицом, и читал чудесные главы "Петра" в той монотонной, невыразительной манере, к которой я потом привыкла... Ему послали огромное количество записок из зала. Я тоже приготовила записку, в которой говорилось, кто я такая и что я хотела бы увидеться с ним. Но по окончании чтения он подошел к рампе и сказал, что на записки отвечать сегодня не сможет, прочтет их потом. Я, стоя у самой рампы, бросила ему свою бумажку и крикнула: "Мою прочтите сейчас!" Он удивленно вскинул на меня глаза и развернул записку. "Пройдите, пожалуйста, ко мне за сцену", – сказал он. Я послушно пошла за ним... "Я ведь тебя на руках носил, когда ты только что родилась, – сказал он. – Я в то время гостил в Сюгинском у дяди Сережи".
Родители Татьяны Сергей Александрович и Евгения Георгиевна Шишковы
Дядя Сережа – её отец, Сергей Александрович Шишков, потомок старинного дворянского рода Шишковых. Его матерью была урожденная княжна Хованская, его брат Николай был известным общественным деятелем и членом Государственного совета, подавшим в отставку в знак протеста против роспуска I Государственной думы. Родословия Толстых и Шишковых пересекались не раз начиная с XVIII века. Сестра первой жены Николая Шишкова Александра Леонтьевна Толстая, в девичестве Тургенева, – мать Алексея Николаевича Толстого. Таким образом, Сергей Шишков действительно приходится дядей знаменитому писателю, а его дочь Татьяна Сергеевна Шишкова, в замужестве Сикорская, – двоюродной сестрой.
Сергей Александрович Шишков был управляющим, а затем совладельцем Сюгинского стекольного завода (товарищество "С. А. Сырнева и С. А. Шишков"), существующего и поныне. В Сюгинском заводе и родилась в 1901 году Татьяна Шишкова. Ещё младенцем она стала помещицей: отец подарил ей поселок Танино в Пермской губернии, где у него были кирпичный завод и картонажная фабрика. Теперь он называется Северный Коммунар.
Рассказать о Татьяне Сикорской я попросил её внука, хорошо известного знатокам истории русского рока. Это Александр Вадимович, он же Алик, Сикорский, барабанщик легендарной рок-группы "Атланты", лидер ныне существующей и концертирующей группы "Старая гвардия".
– Город Можга, где она родилась, Сюгинский так называемый поселок – так он раньше назывался. Можга была немножко в другом месте, потом, поскольку Сюгинский поселок разрастался, там находится как раз завод стекольный, мой прадед был совладельцем его, там работал. Туда приезжал после свадьбы своей Толстой как раз, со своей первой женой. Там проходил практику, потому что он учился тогда в Санкт-Петербурге в техническом, по его профилю, он приезжал туда одновременно совместить практику и… как это называется? После свадьбы.
– Медовый месяц. Полезное с приятным. Толстой учился тогда на механическом отделении Петербургского технологического института. Татьяне было полгода.
Долго не рассусоливали, сразу убирали владельца
– Да-да-да. А теперь это называется город Можга. Раньше это была Вятская губерния. Там она родилась и так далее. Мне там подарили картину дома, особняка, в котором она родилась, в котором они жили. Я им фотографии со своей стороны переслал. Теперь этот дом служит Домом культуры, там всякие кружки, я туда приезжал, смотрел.
– А вот эти местные краеведы, которые так подробно изучили историю завода, они не выяснили подробности смерти вашего прадеда, Сергея Александровича? Известен только год его смерти – 1918. Что с ним произошло?
– Его расстреляли.
– Расстреляли просто так, без суда и следствия, или какие-то материалы остались?
– Без суда и следствия. Сказали мне, где, собственно, его расстреляли, где-то километрах в 18 от этого места. Всех владельцев расстреливали, тем более что и часть железной дороги ему принадлежала, Московско-Вятская, как мне говорила бабушка, это наша дорога была, Московско-Вятская железная дорога. Во всяком случае, долго там, видимо, не рассусоливали, сразу убирали владельца, и это всё переходило к новой власти. Хотя, собственно говоря, рабочие его один раз защитили, когда хотели это сделать, потому что он все там обустроил, и больница была, и школа, и поселок был образцово-показательный – всё там было хорошо в этом смысле, так что никаких трений не было классовых, всё привнесено было со стороны. Поэтому без суда и следствия это все было сделано.
Из документов эпохи (1912 год)
В представлении к наградам владельцев, администрации и работников завода по случаю его 75-летия старший фабричный инспектор Вятской губернии Ежов писал:
При заводе имеется каменная церковь, школа для рабочих, больница на три кровати, барак для заразных больных на три кровати, помещение для амбулаторного приема больных, аптека и фабричная лавочка с продовольственными продуктами...
Владельцы завода заботятся не только об усовершенствовании производства и о своих выгодах, но также и об экономическом благосостоянии и нравственности рабочих, предоставляя рабочим хороший заработок, бесплатные с отоплением квартиры в отдельных домиках, при которых имеются огороды... Кроме того, рабочим предоставляется право держать птицу и скот и пасти скот на заводской земле, охотиться и собирать ягоды и грибы в заводском лесу и лугах, ловить рыбу в заводских водах. Предоставляется право рабочим бесплатного лечения, для чего в заводе ежедневно имеется фельдшер и акушерка, находящиеся под наблюдением врача, который посещает завод еженедельно, а в случае экстренной надобности – по первому требованию...
Ни со стороны рабочих, ни со стороны администрации во все время нахождения завода под надзором фабричной инспекции не было жалоб, взаимные добрые отношения не нарушались, и рабочие не производили ни беспорядков, ни забастовки.
Из документов эпохи (1918)
Из протокола заседания исполкома совета рабочих депутатов Сюгинского завода от 29 июня. Присутствует делегация Елабужского совета во главе с комиссаром Юсуповым. В протоколе сказано:
Товарищ Юсупов высказывает пожелания, чтобы сами рабочие высказали свое отношение к предпринимателям. Во всех протоколах не видно даже малейших упреков по адресу хозяев, следовательно, можно думать, что между рабочими и предпринимателями издавна были хорошие отношения.
Под давлением Юсупова рабочие начинают припоминать какие-то мелкие обиды. Комиссар делает вывод:
Из сказанного выяснилось, что владельцы не проявили явного саботажа, но, видя, как рабочий тёмен и покорен, угнетали его чрезмерно. Материальное положение рабочего тогда только улучшится, и он вздохнет свободно, когда управление предприятием будет находиться в пролетарских руках, и тогда железная пята капитала перестанет давить рабочего непосильным гнетом.
Приезжие большевики постановляют национализировать завод, а бывших владельцев оставить исполнять прежние обязанности, но под рабочим контролем.
Татьяна Сикорская
В августе 1918 года в Елабужском уезде вспыхнуло восстание крестьян против продотрядов под предводительством вернувшегося из немецкого плена подполковника Викторина Молчанова. К осени полыхала уже вся Удмуртия. Это восстание, известное в советской историографии как Ижевско-Воткинский антисоветский мятеж, на самом деле выступало за советы без большевиков. Оно считается крупнейшим антибольшевистским выступлением рабочих. Сюгинский завод занимал важное место во всех этих событиях, потому что к нему подходила железнодорожная ветка – не Московско-Вятской, такой дороги не было, а Вологдо-Вятской. Дорога была казенная, но ветка на Сюгинский завод была построена его владельцами. В Елабуге, например, железной дороги не было, поэтому завод и имел важное значение. Именно со станции "Сюгинская", прибыв туда по железной дороге, начала наступление на Ижевск 2-я сводная дивизия, впоследствии названная Железной, под командованием беспощадного начдива Владимира Азина, у которого, как сказано в одной из книг, в жизни было две страсти, "жажда убивать и жажда наркотического опьянения".
После подавления восстания началась расправа. Её чинил специально созданный Ижевский карательно-экспедиционный отряд по борьбе с контрреволюцией. По подсчетам современного исследователя, только в Ижевске за пять месяцев от штурма города красными до вступления в него войск Колчака было казнено около 500 человек. Для пущего устрашения одну из главных улиц Ижевска, Береговую, переименовали в улицу Красного Террора. Осенью 1918 года"в котле гражданской войны... безвестно сгинули", как гласит книга об истории Сюгинского завода, его бывшие владельцы, в том числе Сергей Шишков. Членам же их семей "был предоставлен беспрепятственный выезд с завода". Безвестно сгинуть, бросив семью, можно было, конечно, только одним образом.
– Уже потом мать и брат погибли от тифа, эпидемия была, осталась одна в 16 лет вообще, – продолжает Александр Вадимович. – Собственно говоря, она одна, подруга у нее еще была Марья Сергеевна, с которой они вместе учились в институте благородных девиц в Казани, закончили вместе – Малецкая Марья Сергеевна. Я ее знаю по мужу как Малецкую, потому что они вышли замуж за поляков: та – за Малецкого, а бабка – за Сикорского.
– Кто такой был этот Сикорский Виталий Каспарович? Нигде никакой информации о нем нет.
Виталий Сикорский
– Сложно мне сказать. Потому что в свидетельстве о рождении отца указана "Костров" фамилия, это такая партийная кличка какая-то была. Отец роман когда-то написал "Рыцарь революции". По-моему, бред. Это ксендз-расстрига, он был старше бабки значительно. Он спился, попадал во всякие передряги, время от времени его сажали уже после революции. Не то что по миру пустил, но во всяком случае совсем не занимался семьей. В конце концов скончался от пьянства. Бабушка его любила очень, когда он появлялся вдруг неожиданно, всячески пыталась его наставить на путь истинный, готова была бросить все ради него. Он ее в конце концов уговорил, что ей лучше с ним расстаться. Они расстались. А Малецкого посадили на много лет, он умер в заключении. Баба Маня, его жена, подруга бабки моей, она за него досиживала. Раньше были такие правила, чтобы не кончали с собой в заключении. Знали, что если они с собой покончат, жена будет досиживать за мужа. Вот она досиживала. Бабка к ней ездила туда.
– Во время бурного, но несчастного романа с Виталием Сикорским родилась пронзительная, тоже всем известная песня...
– Это песенка, которую она написала, это ее авторская песня "Миленький ты мой, возьми меня с собой, в том краю далеком буду тебе женой" и так далее, она ее не литовала именно потому, что текст был такой, что лучше этого было не делать.
– Литовать – значит "получать цензурное разрешение". Но в узком кругу Татьяна Сикорская её пела. Во множестве изданий, и в книгах и на пластинках, эта песня значится как народная. Но у неё есть авторы. Автора текста мы теперь знаем. А музыку, по некоторым сведениям, проверить которые невозможно, написал Лев Дризо, сочинивший в начале прошлого века много популярных романсов. Первое публичное исполнение песни состоялось в 1959 году, в Большом драматическом театре. В спектакле "Пять вечеров" по пьесе Александра Володина ее пела Зинаида Шарко. Для фильма "Странные люди" ее записали в 1969 году Лидия и Василий Шукшины.
–Но вернемся к знакомству с Алексеем Толстым.
– Остались обрывки мемуаров, которые у меня оказались, я часть опубликовал. Всё время возникали, несколько раз я читал какие-то выдумки о том, с кого Толстой написал "Гадюку", кто был прототипом, когда просто он сам сказал с кого, чего, собственно, выдумывать. Потому что бабушка как раз к нему приехала, он её пригласил к себе как раз подготовить для театра пьесу "Гадюка", она ему помогала этим заниматься у него под Ленинградом. Поскольку они были в родственных отношениях, он ее называл кузиной. Тут, собственно, и нечего скрывать, в данном случае это просто факт. Я это как раз и опубликовал, потому что сколько можно читать всякую ерунду.
– То есть вы это подтверждаете?
– Нет, я сказал, что в воспоминаниях у нее написано, я это опубликовал.
Толстой жил тогда в Детском Селе в двухэтажном особняке. Сын Татьяны Сергеевны, поэт Вадим Сикорский, которому тогда было 11 лет, писал впоследствии: "Меня, жителя коммунальной квартиры, где в туалет надо было добираться через проходную комнату соседей... просто потрясли апартаменты моего именитого дяди".
Татьяна Сикорская, из воспоминаний
Работа над "Гадюкой" уже кончалась, скоро надо было уезжать домой. И вот Алёша вдруг спросил меня: "А ты знаешь, о ком написана эта повесть? – и, помолчав, сказал: – О тебе". – "Как обо мне?! – удивилась я. – Ты же совсем не знал меня…" – "Мне о тебе рассказывала тетя Леля Татаринова. Путано, конечно, урывками…" – "Но это же совсем не похоже на то, что было!" – "Ну, я, конечно, сам кое-что придумал и добавил. А как же все-таки было по-настоящему? Расскажи".
"Купеческая дочь становится бойцом кавалерийского эскадрона, героически сражается с "белыми", но не может вписаться в мирную жизнь и поступает с соперницей по законам военного времени" – такова краткая аннотация к повести "Гадюка", впоследствии экранизированной Юрием Ивченко с Нинель Мышковой в главной роли.
Как было "по-настоящему", мы теперь уже никогда не узнаем. Известно только, что Татьяна с детства занималась верховой ездой и во время Гражданской войны служила в Красной армии на Западном фронте.
Когда Татьяна Сикорская познакомилась с Алексеем Толстым, она уже закончила литературный факультет Московского университета, работала редактором в государственном издательстве музыкальной литературы – Музгизе – и была замужем вторым браком – за поэтом, сценаристом и переводчиком Самуилом Борисовичем Болотиным. О его детстве и юности известно мало. Он родился в Ташкенте в том же году, что и Татьяна, окончил факультет общественных наук Среднеазиатского государственного университета и в 1931 году опубликовал в издательстве "Молодая гвардия" тоненькую книжечку "Пропавшая тишина", в которой всего одно стихотворение, но зато с иллюстрациями Давида Штеренберга.
Моя лилипуточка, приди ко мне
В 1935 году на экраны вышел фильм Александра Птушко "Новый Гулливер". Он произвел сенсацию приемом совмещения живого актера с кукольной мультипликацией. Самуил Болотин значится автором диалогов "Нового Гулливера", но его главным шедевром стала песенка "Моя лилипуточка" на музыку Льва Шварца. Исполнил её артист Театра оперетты Юлий Хмельницкий, а в 1960 году при переозвучке песню заново спел Олег Анофриев. В песне угадывается пародия на Вертинского. Она стала настоящим шлягером и даже вышла отдельным изданием с текстом и нотами.
Болотин и Сикорская стали соавторами, но иногда работали и по отдельности.
– Дед и грузинский язык каким-то образом по крайней мере понимал, он вообще очень способный человек был, по-моему, узбекский знал, поскольку там родился. Он был человеком очень предприимчивым, то есть энергичным, осуществлял связь с внешним миром, работал и с Птушко, писал за Пушкина то, что тот, естественно, не мог написать, для фильмов, когда надо было. Такие фразы, вроде как: "Людмилу ты найдешь в беседке, он там спит в волшебной сетке" и так далее.
– Это фильм "Руслан и Людмила", для которого Болотин написал стихотворный сценарий. Между прочим, редчайший случай: сценарий был экранизирован дважды: в 1938 году – Иваном Никитченко и Виктором Невежиным, а в 1971-м свой ремейк сделал Александр Птушко. Скажите, а с цензурой они сталкивались? В их переводах нетрудно найти цензурные искажения идеологического толка. Скажем, те же "Бомбардировщики" переведены вполне корректно, за исключением ключевой фразы. По-английски сказано: on a wing and a prayer, то есть "на одном крыле и молитве", Божьей милостью, если угодно. И хотя в спортивном лексиконе prayer может означать "бросок или рывок на последних секундах", всё же предыстория песни говорит, что это именно молитва, к тому же во втором куплете есть слова: with our full crew on board and our trust in the Lord – "со всей командой на борту и верой в Господа". Ну а по-русски получилось "на честном слове". Так были у них проблемы с цензурой?
Вадим Сикорский
– Она однажды написала песню про Ворошилова, ещё что-то такое. В любом случае это понятно совершенно, потому что, я могу ошибаться, но кто-то мне прислал, что чуть ли она не участвовала в конкурсе на текст гимна или чего-то другого. Дело в том, что бабушка была членом партии, в Союзе писателей собирала членские взносы – я имею в виду партийные взносы, нагрузка такая была. Дед был агитатором, когда выборы были, ходил по квартирам, такая рутина обязательная. Это, собственно говоря, значило, что надо было какую-то активность проявлять, я помню, что какие-то нагрузки были у всех. Они же ездили два раза в "кругосветку". Чтобы иметь возможность выезжать, надо, насколько я понимаю, какие-то функции выполнять, связанные с партийными обязанностями. У неё поэтому особенно желания распространяться о молодости, я имею в виду о происхождении и так далее, не было, это всё как-то скрывалось. Даже дед скрывал, что у него брат был, который остался в Париже. Естественно, писать об этом было нельзя, они писали, что родственников за границей нет.
Марина Цветаева
Да, была в 1934 году "Песнь о Ворошилове", положенная на музыку Ференцем Сабо – венгерским композитором, который жил тогда в эмиграции в Советском Союзе. Но в 1937 было и еще более существенное достижение: русский текст песни на слова Акакия Церетели "Сулико". Это была любимая грузинская песня Сталина. Само собой разумеется, этот перевод стал для Сикорской чем-то вроде охранной грамоты. Но в творческой биографии Болотина и Сикорской есть и случаи обратного перевода. В 1937 году они с композитором Вадимом Кочетовым написали марш интербригад, воюющих в Испании, – No pasaran! Вероятно, они сами перевели его на испанский. Текст был издан в Барселоне. Поэт Эрих Вайнерт, работавший в Испании фронтовым корреспондентом, перевел песню на немецкий, и она стала гимном 11-й, немецко-австрийской, интербригады. Помимо всего прочего, Татьяна Сикорская – автор бесценных записок о Марине Цветаевой.
– Там же недалеко находится Елабуга, оттуда километров 70, по-моему, где повесилась Цветаева. Собственно говоря, это второй эпизод, который связан с моей семьей. Потому что отец мой как бы вынимал Цветаеву из этой петли, он там был в это время. Бабушка до этого с Цветаевой вместе плыли туда на пароходе в эвакуацию, познакомились, общались, поскольку воспитание, образование было похожим, языки они знали одни и те же, разговаривать могли, по крайней мере. Потом бабушка помогала дочке Цветаевой, где она сидела на высылке далеко-далеко.
– Знакомство состоялось по дороге в Елабугу – военное время занесло Сикорскую практически туда, где она родилась.
Из письма Татьяны Сикорской к дочери Марины Цветаевой Ариадне
Мы эвакуировались в Елабугу из Москвы на пароходе в начале августа. В течение 10 дней пути мы очень сблизились с Мариной Ивановной, читали друг другу стихи, грустили о Москве. Она иногда подходила к борту нашего маленького пароходика и говорила: "Вот так – один шаг, и всё кончено..."
Вы знаете, Ариадна Сергеевна, у меня иногда бывает такое чувство, что я сама виновата в ее смерти. Я стремилась тогда уехать обратно в Москву, к моему мужу. Когда мой сын уже был устроен в комнате и Марина Ивановна сняла комнатку в каком-то мрачном, покосившемся домишке в 5 минутах ходьбы от нас, я решила уехать. Я уговаривала ее подождать, потерпеть – мы вернемся вместе с мужем, мы поможем ей пережить эту тяжелую зиму. Но она не верила, не хотела ждать, не хотела жить. Нельзя было бросать человека в таком состоянии. Взять её в Москву я не могла – ей казалось чудовищным ехать туда, “под бомбы”. Надо было мне остаться и поддержать её душевно, но мне в это время казалось, что Асеев сумеет это сделать, – она вместе со мной поехала в Чистополь, видела там Асеева и других писателей, решила переехать туда и работать в столовой Литфонда, – она вернулась такая окрыленная и обнадеженная, что мне и в голову не пришло, что через несколько дней после этого она придет снова в такое глухое отчаяние, из которого уже нет выхода.
...Впоследствии я узнала, что Мур (сын Марии Цветаевой. – Прим. РС) в ту ночь пришел ночевать к моему Диме: “Марина Ивановна правильно сделала”, – сказал он о смерти матери. Эти слова поразили даже Диму, сочувствовавшего всяким дерзостям. За ночлег он оставил Диме блузку, спортивную кофточку и беретик Марины Ивановны, в котором она ехала. Эти вещи у меня до сих пор.
Вадим Сикорский рассказал о событиях той ночи и сам.
Вадим Сикорский, из воспоминаний
Когда произошла эта трагедия, я был в кино, смотрел кинофильм "Гроза". И это было, выражаясь по-пушкински, какое-то мистическое сближение – помните, у него есть такое выражение "мистические, странные сближения". Я смотрел "Грозу", и в самый момент, когда нагнетение этой музыки, идет гроза уже настоящая, молния, у церкви Катерина кричит, она уже в ужасе – и в этот момент, когда она кричит, в ту же самую секунду раздался дикий вопль на весь кинозал: "Сикорский!" Меня как будто хлестнули бичом вот этим достоевским – помните, у него там Раскольникову врезал этот самый, кучер. Я был ошеломлен, в полном нервном шоке. Еще раз вопит Катерина и вопит чей-то женский голос, опять на весь зал: "Сикорский!" Ну я тогда уже понял, что меня действительно зовут, встал, вышел. И тут, значит, мне, я уж не помню, как ее звали... Загорская, жена такого писателя Загорского, она сказала: "Знаете, какой ужас, вот... повесилась Марина Ивановна". Ну что, уже тут было, естественно, не до фильма. Я ушел. И в эту ночь вдруг появляется Мур. Дрожит – просто буквально, видимо, нервная дрожь, лицо перевернутое, глаза застывшие... И он сказал: "Я считаю, что Марина Ивановна поступила очень логично и очень правильно".
Из аудиозаписи выступления на вечере в доме-музее Цветаевой в 1995 году, цитата по сайту Юрия Метелкина "Свидетель"
Песня Дмитрия Шостаковича на стихи Роберта Бернса в переводе Самуила Болотина была написана в 1943 году и входит в цикл "Восемь английских и американских народных песен". Впоследствии Шостакович написал ещё два цикла на переводы Болотина и Сикорской – "Греческие песни" и "Испанские песни".
Во время войны Болотин и Сикорская добились отправки на фронт, почти два года проработали в дивизионной газете. И продолжали переводить. 1943, 1944, 1945, 1946 годы – время расцвета американо-советской дружбы. Болотин и Сикорская переводят, а лучшие советские певцы и оркестры исполняют и записывают песни союзников, и не только военные, но и лирику, и даже знаменитый спиричуэл I Gotta Robe, который переводчикам удается замаскировать под песню социального протеста. В апреле 1945 года в Москве состоялось концертное исполнение оперы Джорджа Гершвина "Порги и Бесс" в переводе Болотина и Сикорской. В 1949-м опускается железный занавес. На эстраде, как и в других жанрах, царит ярый антиамериканизм, советская пропаганда борется с "низкопоклонством перед Западом". Американская музыка под запретом как "упадническая" и "декадентская". С наступлением оттепели в радиоэфир и на грампластинки возвращается американская песенная классика, например шедевр Джорджа и Айры Гершвинов The Man I Love, который мы знаем в исполнении Эллы Фитцджеральд, а на советской пластинке 1956 года ее поет в переводе Самуила Болотина Александра Коваленко.
– Они были членами Союза и кинематографистов, и композиторов, и писателей. Фактически это были трудоголики, но при этом очень веселые люди. Они пели так же, как потом Татьяна и Сергей Никитины, такая же пара была: дед с гитарой, бабушка рядом, они пели песенки всякие, очень мило исполняли. Одно время их часто приглашали во всякие места выступать. Приезжал когда сюда Пит Сигер, дед с ним выступал вместе на сцене, они были в зале Чайковского, я как раз был на этом концерте. Пит Сигер был у нас дома, я тогда с ним пел песни разные, как раз "Битлз" появились.
Татьяна Сикорская, Самуил Болотин и Ариадна Эфрон. Москва, 1956.
– Они застали ваше увлечение роком?
– Дело в том, что, естественно, их это мало интересовало, потому что уже возраст был. Дед умер, когда мне... сколько мне тогда было? 18. Потом бабушка одна осталась. Это уже довольно печальный период, потому что дед был, собственно говоря, душой этого творческого союза, своего рода продюсер. То есть это человек, который доставал работу, загружал работой. Бабушка лежала в основном или сидела, и её надо было постоянно подпитывать, давать ей работу, загружать мозг. Она к этому привыкла, без этого не могла, соответственно, он как раз этим занимался, ему это очень хорошо удавалось. А когда он, к великому сожалению, вдруг выяснилось, что у него онкология, они как раз это выяснили, когда собирались в третью кругосветку, он уже никуда не выехал. За неполных два года пропал. Бабушка осталась одна... Она говорила, если птичка какая подлетала к окну или стукалась в стекло: "Это душа Самуила Борисовича, пора на погост и мне". Недолго прожила. Нянька очень любила и его, и бабушку. Когда еще и нянька умерла, совсем стало плохо. Во всяком случае, я имею в виду активную часть жизни. Даже письмо как-то бабушка написала, я забыл, кому – композитору Колмановскому, по-моему, – что, мол, у меня есть тексты, может быть, понадобятся, можно музыку написать. Она пыталась пристроить. Но это совсем другое дело, она человек очень была скромный, который себя не выпячивает. Я её понимаю очень, потому что всегда себя предлагать довольно сложно.
– Одну из своих поздних работ – перевод песни Вуди Гатри "Что не может сделать атом" – Татьяна Сергеевна передала Алле Пугачевой, которая включила ее в свой альбом 1979 года "Поднимись над суетой".
– Бабушка до последних холодов купалась в Москве-реке, до первого льда. Деду это не нравилось, но он старался не отказывать жене ни в чем. А так, конечно, они беспрерывно были вместе везде, их так все и помнят, что они всегда ходили вместе. Дедушка везде носил с собой подушечку, на которую он садился. Эта пару на людях практически сложно было увидеть порознь.
Татьяна Сикорская скончалась в 1984 году, через 14 лет после мужа.
Изгнание и тень его – забвенье!
Я скроюсь в ваших сумрачных краях,
как мир скрывается в холодный день осенний
под небом в серых лишаях.
Я крикну в ужасе, моля мне дать пощаду,
как загнанный в терновник дикий бык, –
но тщетно! Только боль я получу в награду
в ответ на этот крик.
Кругом лишь смерть и кораблекрушенье,
на горизонте тлеет алый знак…
Куда влекут меня Судьбы моей свершенья?
Рассеется ли мрак,
и окажусь ли я среди цветов душистых,
иль в ядовитых травах на лугу?
Где кончится мой путь, суровый и тернистый?
В пучине моря, иль на берегу?
Не все ль равно? Неси меня, корабль безвестный!
Я брошу только взгляд на жаркие огни
зари, которая, дразня красой чудесной,
мне скрасит горестные дни.
Ведь завтра – это мрак, таинственный и грозный,
поэзия тоски, разлуки вечной тьма,
прощальный крик души, мольбы и муки слезной…
Ведь завтра – жизнь сама!
Малагасийский поэт Жан Жозеф Рабеаривелу в переводе Татьяны Сикорской.
Подписывайтесь на подкаст "Обратный адрес" на сайте Радио Свобода
Слушайте наc на APPLE PODCASTS – GOOGLE PODCASTS – SPOTIFY