Поставили спектакль – оправдали терроризм

• Кто такие эксперты-деструктологи, и почему им верит следствие?

• Природные пожары охватили десятки тысяч гектаров в 18 регионах России.

• Достаточно ли признательных показаний, чтобы считать дело раскрытым?

Поставили спектакль — оправдали терроризм

ПОСТАВИЛИ СПЕКТАКЛЬ – ОПРАВДАЛИ ТЕРРОРИЗМ

Следственный комитет увидел оправдание терроризма в театральной постановке и добился ареста режиссера Евгении Беркович и драматурга Светланы Петрийчук. Поводом для возбуждения дела стала жалоба на спектакль "Финист Ясный Сокол" – о женщинах, которые вышли замуж за исламских боевиков и уехали в Сирию. Эксперты из Московского лингвистического университета усмотрели в спектакле героизацию боевиков запрещенного в России "Исламского государства". Кстати, в прошлом году эта постановка получила премию "Золотая маска" в двух номинациях, и тогда никто не говорил о призывах к терроризму.

Дело Беркович и Петрийчук

На видеосвязи с нашей студией – историк, судебный эксперт Дмитрий Дубровский и руководитель Информационно-аналитического центра "Сова" Александр Верховский.

Александр, за что в России, как правило, преследуют по статье "Оправдание терроризма"?

Александр Верховский: Под оправданием, как написано в Кодексе, понимается утверждение, что так действовать правильно и это одобряемая форма деятельности. Соответственно, привлекают либо за призывы к чему-то, что относится к террористической деятельности, либо за утверждение, что так надо делать. При этом террористическая деятельность здесь – это не обязательно теракт. К террористической деятельности относится широкий список статей. Не все они реально задействуются в практике. Например, теоретически можно привлечь за оправдание недонесения о террористической деятельности, но такого пока все-таки не бывало. Зато годится, скажем, оправдание или призывы к вооруженному мятежу. Но на практике, как правило, призывы к революции, к мятежу, к свержению власти будут квалифицироваться как "призывы к экстремистской деятельности".

Александр Верховский

Исторически статья о призывах к терроризму и его оправдании в основном применялась к чему-то, связанному именно с радикальным, милитантным исламом на Северном Кавказе или, в дальнейшем – к тому, что связано с Сирией или Афганистаном. Потом тематика расширилась. В каких случаях из многих разговоров вокруг терроризма дело вдруг доходит до уголовного преследования – здесь, по-моему, никакой логики нет. Но зато можно твердо сказать, что это не обязательно связано с вооруженными формированиями. Скажем, были случаи, когда члены организации, запрещенной как террористическая привлекались к ответственности за оправдание этой же организации, в которой состояли (в данном случае это исламистская партия Хизб ут-Тахрир), при этом они не совершали никаких насильственных действий и не призывали к ним.

Марьяна Торочешникова: С другой стороны, многие попали под уголовное преследование именно за оправдание теракта (я имею в виду историю с подрывом приемной ФСБ в Архангельске). После того как люди так или иначе реагировали на случившийся теракт, их привлекали за оправдание терроризма.

Александр Верховский: Есть судебное решение, в котором это названо "терактом", – значит, любой человек, который об этом действии высказался позитивно, может быть обвинен в оправдании терроризма. Тут самый известный случай – журналистки Светланы Прокопьевой (но не единственный).

Марьяна Торочешникова: Сейчас это фактически первое дело, когда авторов театральной постановки судят за оправдание терроризма. И вдруг все начали говорить о некой науке деструктологии. Люди, которые продвигают эту науку (или лженауку), составляли некую экспертизу, опираясь на которую, следствие пришло к выводу, что, да, действительно, в спектакле есть оправдание терроризма. Как относиться к такого рода экспертизам?

Дмитрий Дубровский: У господина Силантьева есть научно-популярная книжка и пара статей, которые можно условно назвать научными, где он объясняет, что такое деструктология. В одной из таких статей он опирается на опыт российских ученых, которые создали террологию (науку о терроризме). А на основании деструктологии он еще собирается создать диссидентологию – науку о диссидентах. Но у него в эту деструктологию включено, как говорила моя бабушка, все, что было в хате. Там длинный-длинный список того, что, с его точки зрения (вообще-то он религиовед) может причинить какой-то ущерб человеку, начиная от мошеннических схем, коучингов и заканчивая терроризмом.

Дмитрий Дубровский

Марьяна Торочешникова: И вот этот господин Силантьев, с точки зрения Следственного комитета РФ, является достаточно авторитетным человеком, чтобы выносить суждения о том, есть ли призывы к чему-то деструктивному, в частности, оправдание терроризма в каких-то действиях, постановках или речах?

Дмитрий Дубровский: У него там есть и вполне традиционная часть, есть вторая экспертка, которая формально филолог (хотя не очень понятно какой, потому что она тоже исламовед), которая там как раз рассказывает, что и с лингвистической точки зрения якобы там присутствуют "признаки оправдания". Там еще и психолог. Формально говоря, там внутри психолого-лингвистическая экспертиза, которая назначается по таким делам российской прокуратурой или следствием.

Марьяна Торочешникова: Действительно ли нужно проводить какую-то специальную экспертизу, чтобы понять, что в деле действительно существует оправдание терроризма? Неужели судья или следователь не могут это определить без помощи эксперта?

Александр Верховский: Оправданием считается утверждение, что так делать правильно: правильно состоять в террористической организации, допустим, или совершать и готовить теракты, – вот такого рода утверждение и будет составом преступления. Конечно, эксперт не может это определить. Состав преступления все-таки определяет следователь, прокурор и судья. А эксперт может найти какие-нибудь признаки.

Дмитрий Дубровский: Так сложилось, что в этих делах нет ничего, кроме этой экспертизы: она – фактически главное и единственное доказательство обвинения. Европейский суд, из которого Россия с гордо поднятой головой была выперта, неоднократно указывал, что в РФ существует чрезвычайный перекос в сторону, во-первых, отказа суда от обсуждения спорного материала и сосредоточения на этой экспертизе. А во-вторых, в нескольких случаях подряд ЕСПЧ указывал, что российские эксперты со стороны обвинения просто подменяют собой суд, отвечая на правовые вопросы (а судьи не вдаются в подробности).

Я боюсь, что в этом случае будет точно так же: ученый нам доказал вот это и вот это... На любые попытки оспаривать это суд говорит: "А мы относимся к этому критически". Или: "Вы заплатили эксперту, вот он так и говорит. А у нас есть эксперт государственный, приличный, он врать не будет". Чаще всего в судебных решениях повторяются выводы, сделанные в экспертизе.

Марьяна Торочешникова: А как бы вы оценили качество судебно-лингвистической экспертизы сейчас в России?

Дмитрий Дубровский: Она очень разная. Я бы сказал, что в этих экспертизах драматически падает количество науки: сейчас ее там просто текстуально трудно найти. Очень часто вся экспертиза состоит из вопросов, длинного пассажа из словаря и выводов: эксперты доказали, что это экстремизм или терроризм. В другом нашем проекте мы вместе с "Диссернетом" показали, насколько часто эксперты, чьи решения поддерживает суд, не обладают минимальными научными познаниями. У нас есть такие профессиональные эксперты уже со стороны прокуратуры, которые делают экспертизы на любую тему, и любые их экспертизы в суде принимаются "на ура". Вот, скажем, Наталья Крюкова, очень известная экспертка, обеспечивает много-много всяких процессов, в том числе и политических, и ее квалификацию суд обычно не ставит под сомнение.

Марьяна Торочешникова: Дмитрий, как бы вы оценили последствия нового театрального дела для российского общества, для творческих людей, которые в своих работах пытаются касаться острых социальных тем?

Дмитрий Дубровский: Очевидно, что когда за такое может так сильно прилететь, возникает механизм самоцензуры. Для писателей, артистов, театралов, людей кино это очень четкий посыл: "Ребята, вот про это вообще ничего не надо говорить". Весь посыл спектакля антитеррористический, но это никого не интересует.

Марьяна Торочешникова: Этот спектакль получил две "Золотые маски", был высоко оценен критиками. Получается, и те члены жюри, которые назначали эти премии, тоже оправдали терроризм?

Дмитрий Дубровский: Я думаю, они покаются, будут придерживаться версии "произошла трагическая ошибка". Но это не первый пример. Когда лидеров группы "Война" везли из Москвы в Петербург и по дороге пытали, появилась информация о присуждении им Государственной премии за их инновационную художественную акцию "Мост". То, что в российском государстве одна голова дракона не в курсе, что делает другая, – к сожалению, не новость. Но беда в том, что сейчас уже такого двоемыслия быть не может, и на публичном поле такого рода высказывания теперь будут пониматься исключительно как опасные, которые нельзя допускать ни в каком виде.

РОССИЯ ГОРИТ ​

В России горят леса, огнем охвачено больше 18 регионов, общая площадь пожаров превышает 60 тысяч гектаров. И это официальные данные. Greenpeace говорит, что реальные цифры в разы больше и превышают 200 тысяч гектаров. Лесные пожары в этом году уже унесли жизни 21 человека, уничтожено больше 300 домов – сгорают целые поселки. Впрочем, региональные власти и представители МЧС утверждают, что ситуация под контролем.

Лесные пожары в России

"ПО ГОРЯЧИМ СЛЕДАМ" ​

Терактом в Следственном комитете России признали и недавнее покушение на писателя и политика Захара Прилепина: его автомобиль подорвался на противотанковой мине в Нижегородской области. Прилепин получил ранения, его помощник скончался на месте. Подозреваемого в этом преступлении задержали уже через несколько часов после покушения, а федеральные каналы распространили видео с его признаниями, из него следует, что подрывник действовал по заданию украинских спецслужб.

Покушение на Прилепина, признание Пермякова

На видеосвязи с нами – руководитель Команды против пыток Сергей Бабинец. Вам понятно, почему покушение на Захара Прилепина назвали "террористическим актом"?

Сергей Бабинец: Можно только предполагать. С одной стороны, под ту фабулу, которую приводит нам статья 205 УК РФ, которая называется "Террористический акт", в принципе, подходит всё. Это совершение взрыва, поджога или иных действий, устрашающих население и создающих опасность гибели человека, причинения значительного имущественного ущерба либо наступления иных тяжких последствий, в целях дестабилизации деятельности органов власти или международных организаций либо воздействия на принятие ими решений. Возможно, данное преступление было квалифицировано как теракт именно потому, что Захар Прилепин – не просто писатель, он является политическим деятелем, в том числе относится, как я понимаю, к партии "Справедливая Россия – За правду".

Марьяна Торочешникова: С нами адвокат Андрей Гривцов. Вы много лет работали следователем. Насколько важно для следователя раскрыть преступление, особенно такое значительное, как террористический акт, по горячим следам?

Андрей Гривцов: Преступление вообще гораздо проще раскрывать по горячим следам. Кроме того, раскрытие – это показатель хорошей работы следователя.

Андрей Гривцов

Марьяна Торочешникова: Можно ли тут доверять признательным показаниям каких-то подозреваемых, попавшихся на пути следователя?

Андрей Гривцов: Признательные показания – такое же доказательство, как и любое другое. Если речь идет об одном-единственном доказательстве признания вины и больше ни о чем, грош цена такой доказательственной базе. Доверять можно, если они подтверждаются совокупностью других объективных доказательств. Но у нас всегда, с советских времен была традиция полагаться на признательные показания. Например, по делу Чикатило расстреляли несколько человек, которые вроде как признавали свою вину. Конечно, следователь обязан проверять, нельзя слепо следовать только признательным показаниям.

Марьяна Торочешникова: Когда на федеральных каналах демонстрировали так называемые признательные показания некоего задержанного Александра Пермякова, там не показывали, что рядом с ним есть адвокат. И было непонятно, что происходит: он разговаривает со следствием или дает кому-то интервью. Как на это реагировать? А главное, зачем была нужна демонстрация этих признательных показаний в эфире?

Андрей Гривцов: Это, видимо, попытка демонстрации хорошей работы правоохранительных органов, то есть создание картинки. С юридической точки зрения, если человек дает показания в отсутствии защитника и впоследствии от них отказывается, они будут носить недопустимый характер.

Марьяна Торочешникова: А можно ли считать, что таким образом следователи просто поставили точку в этом деле? Есть подозреваемый, есть признательные показания, сейчас проведут пару экспертиз, и дальше уже не будут ничего проверять, искать заказчиков, на этом и остановятся?

Андрей Гривцов: Юридически так нельзя. Дело можно направлять в суд только при наличии достаточных доказательств. Но если вы публично продемонстрировали на всю страну, что задержали человека, которого именуете преступником, то в дальнейшем вы уже будете защищать сами себя и то, что вы показали. Кстати, ЕСПЧ неоднократно пенял России, что ее официальные должностные лица еще до приговора суда говорили о виновности конкретного человека. Так делать, конечно, нельзя.

Марьяна Торочешникова: Тем не менее, это общая практика.

Андрей Гривцов: К сожалению, да. И во многом погоня за ложным, неправильным пиаром. Вы расследуйте дело качественно, направьте его в суд, добейтесь обвинительного приговора, а потом расскажите, как вы хорошо работаете, и все граждане вам поаплодируют.

Сергей Бабинец

Марьяна Торочешникова: Очевидно, что по доброй воле человек не будет признаваться в том, чего он не совершал. Соответственно, либо это пытки, либо какое-то беспрецедентное давление. В крупных политически значимых делах, которые вылезут наружу, применяются давление и пытки?

Сергей Бабинец: К таким делам очень пристальное внимание, и спрос с сотрудников правоохранительных органов очень высокий. К делу Захара Прилепина было очень большое внимание со стороны самых высоких чинов Нижегородской области. Я думаю, вот это гигантское психологическое давление, которое испытывали правоохранители, отразилось и на том, как они работали по делу.

В практике Команды против пыток неоднократно встречались довольно громкие дела, по которым сотрудники правоохранительных органов, испытывая подобное психологическое давление, применяли недозволенные методы насилия. Например, в 2018 году, когда в Оренбургской области убили предпринимателя и его семилетнего сына, были задержаны трое жителей города Абдулино, и двое из них написали явки с повинной, признались в убийстве. А через несколько дней оказалось, что у них есть железное алиби, они себя оговорили под пытками. Их отпустили, перед ними извинились, им компенсировали моральный вред. Но даже уголовное дело до сих пор не возбуждено, потому что следствие не хочет расписываться в своих ошибках. И таких дел очень много. Мы вполне можем допустить, что тут были применены какие-то незаконные методы, а может быть, их и не было: 50 на 50.

Марьяна Торочешникова: А кто настоящий преступник, террорист – им неинтересно?

Сергей Бабинец: К сожалению, бывает и так. Количество жалоб нам не уменьшается, люди жалуются на пытки, в том числе и на то, что под пытками оговаривают себя в совершении разных преступлений, вплоть до особо тяжких.

Марьяна Торочешникова: А если человек, дававший во время следствия признательные показания, которые потом еще показали всей стране, вдруг придет в суд и скажет: "Все это неправда, меня пытали, и я себя оговорил", – судья прислушается к этому?

Андрей Гривцов: Практика идет по следующему пути. Если это признание сделано с адвокатом, то это доказательство в любом случае будет положено в основу обвинительного приговора, который будет вынесен с вероятностью 99 с чем-то процентов. Для большинства случаев существует поговорка: признание – это гарантированный обвинительный приговор.

Марьяна Торочешникова: Ну, понятно, следователям хочется побыстрее раскрыть преступление, получить премию, а судьям-то зачем идти на поводу у следствия?

Андрей Гривцов: К сожалению, в России царит обвинительный уклон, оправдательных приговоров меньше 1%. Я предполагаю, что судьи ощущают себя не отдельной самостоятельной ветвью власти, а продолжением единой системы государственного управления, которая в принципе не может ошибаться.