Оммаж Бенуа. Франция, Италия, Россия

Иван Толстой: Михаил Григорьевич, складывается такое впечатление, что семья Бенуа если не одна из самых счастливых, то, по крайней мере, одна из самых удачливых в смысле историографии в России. Уж каких только книг не издано и об Александре Николаевиче, и об Альберте Николаевиче, и о Николае Александровиче, и о многих других племянниках, двоюродных сестрах и так далее, включая Питера Устинова. Что же включил в себя этот новый трехтомник – что-то уже известное или какие-то исторические и архивные находки?

Оммаж Бенуа. Франция, Италия, Россия

Михаил Талалай: Конечно, находки, Иван Никитич, потому что выпускал редактор-профессионал, авторы статей все тоже исследователи-профессионалы. Но я с вами согласен, семейство Бенуа – это некий исключительный сюжет в нашей отечественной историографии. Составитель этого сборника Владимир Фролов, о котором я еще немножко расскажу, в предисловии написал, что "в отличие от многих других русских семейств, род Бенуа умеет сохранять память о своих предках"… Весь этот поток, культурный, литературный и прочий, он отражается и на нас с вами, в нашей деятельности.

Открытка с портретом Александра Бенуа работы Бориса Кустодиева, 1910 г.

Я осознал, что уже третий раз в нашей с вами радиовстрече рассказываю о Бенуа. Первый раз – это презентация книги моей миланской коллеги, нашей соотечественницы, Влады Новиковой-Нава. Она написала новаторскую книгу на итальянских материалах о Николае Александровиче Бенуа, сценографе Ла Скала, который почти полвека руководил в Милане художественной частью этого самого главного оперного театра в мире.

Потом у меня была отдельная с вами передача, которая называлась "Бенуасский бум", о потоке текстов: вы вначале упомянули этот историографический поток.

Готовясь к сегодняшней встрече, я, кстати, полез в сеть, чтобы посмотреть, как правильно пишется этот термин, я в нем все-таки сомневаюсь, несмотря на то что консультировался с самими Бенуа, уместно ли использовать о Бенуа такое прилагательное, и мне сказали: "Да, пиши про нас с двумя буквами "с". Я проверил-таки, как это пишется, Иван Никитич, и, к моему удивлению, первый ответ мне пришел из нейросети, и было сказано так: "Бенуасский бум" – это термин, внедренный историком русского зарубежья Михаилом Талалаем.

Иван Толстой: Блестяще! Я вас поздравляю! Сеть всё знает про нас, особенно про вас.

Михаил Талалай: Пояснялось, что этот термин обозначает то, чем мы с вами сегодня занимаемся, – выявление и описание вклада семьи Бенуа в русскую, французскую и итальянскую культуру. Я бы добавил, может быть, еще и в английскую культуру – благодаря Питеру Устинову.

Александр Бенуа и Питер Устинов

Бенуа, особенно если мы будем говорить о расширенном семействе, то есть сюда включаются Серебряковы во главе со знаменитой художницей Зинаидой, – это и семейство Лансере, вспомним скульптора Евгения Лансере и не только его, уже упомянутые Устиновы, а также и Фроловы, фамилия, конечно, не вполне бенуасская, но мозаичист Владимир Александрович Фролов был одним из ведущих мастеров этого дела в России начала ХХ века. В этом году мы отмечаем 150-летие со дня его рождения.

Новую книгу составлял его внук Владимир Александрович Фролов, мой давний приятель, историк Петербурга, историк искусства, историк семьи Бенуа. По моим понятиям, он уже лет 30 занимается составлением этой новой книги, "Художественный мир России и семья Бенуа", которая вышла в этом году в издательстве "Европейский дом".

Обложка сб. "Художественный мир России и семья Бенуа" с портретом Николая Бенуа и построенного им католического храма в Петербурге

Специально к нашей беседе я занялся арифметическими подсчетами: это три тома, в общей сложности они составляют 1150 страниц, более 50 авторов. То есть сами можете представить, какая это многолетняя кропотливая работа. Сам редактор-составитель Владимир Александрович Фролов в своем предисловии описал маршрут этого трехтомника. По его словам, он делал это дело лет 10, но, мне кажется, ему уже лет 30, потому что первая конференция по Бенуа, которую он провел в 1994 году, к 200-летию семьи Бенуа в России, была "Семья Бенуа – феномен петербургской культуры". Теперь вот расширилось до русской…

Материалы конференции были опубликованы в альманахе "Краеведческие записки". Вторая конференция "Леонтий Бенуа и его время" была организована в 2006 году. Сборник по ее материалам вышел в 2008 году, составителем его был тот же Фролов. Но именно тогда, 30 лет тому назад, при самой первой конференции, складывался круг исследователей, людей, причастных к бенуасскому буму (будем укреплять эту новую терминологию).

Наконец, в 2013 году произошла новая, уже третья, конференция – в то время Владимир Александрович работал в Российском институте истории искусств, который старожилы называют Зубовским институтом, потому что он был основан еще до революции графом Валентином Зубовым; собственно, по своей первоначальной идее институт, несмотря на все сложности, продолжает свою деятельность и в настоящее времена.

Учитывая то, что этот трехтомный сборник выходил уже по инициативе самого составителя, он в предисловии дал серьезную критику руководству института, которое вставляло палки ему в колеса. Не буду вдаваться в подробности этой его борьбы с институтским начальством. В итоге конференция 2013 года происходила даже не в институте, а на другой площадке. Тогдашний директор института назвала бенуасское дело домашним "хобби" Владимира Фролова. Это слово "хобби" в предисловии он не раз повторяет, чувствуется, травмировал его тот выпад начальства, и теперь он, опубликовав такой монументальный трехтомник, дал асимметричный ответ на это полемическое высказывание насчет своего труда.

Итак, третий раз с вами разговор про Бенуа. Согласно итальянской пословице, она мне вспомнилась сейчас, "без двух не бывает трех", или: "там, где есть два, всегда есть и три". Соответствует нашей тоже пословице, странной, надо сказать, с богословской точки зрения, "Бог любит троицу". Итак, третий раз – Бенуа, и трехтомник про них – везде цифра три.

Сначала про обложку. На обложку Владимир Фролов поместил фотографию своего пращура – архитектора середины XIX века Николая Леонтьевича Бенуа, а внизу под портретом – символический памятник, которому посвящено несколько статей (среди них фундаментальная статья протоиерея Александра Берташа, моего коллеги по церковному краеведению): это, представьте себе, исчезнувший и вновь обретенный петербургский костел, так раньше называли по-польски все римско-католические храмы.

Это удивительная, конечно, история, я ею тоже немножко занимался в середине 80-х годов. Николай Бенуа, сам католик, построил на Выборгской стороне для католической общины, в красивом неоготическом стиле, кладбищенскую церковь. В 80-е годы выходят статьи, публикации, где она объявляется исчезнувшей, несохранившейся. Я и сам тогда занимался исследованием петербургской церковной архитектуры и пошел на розыски, обнаружив, что храм стоит – обезображенный, искалеченный, там была лаборатория Сельхозакадемии, но тем не менее стоит.

После перестройки произошли разного рода метаморфозы, храм не то чтобы вернули, но передали в аренду католической общине, община эта и восстановила храм. И вот восстановленный храм в его первоначальном неоготическом блеске и помещен на обложку. Там же ,внутри этого храма, и похоронен пращур редактора этого трехтомного сборника, Николай Леонтьевич Бенуа. Могила не сохранилась, сохранилось только место…

Итак, множество новых статей. Меня, как сейчас определила сеть, историка русского зарубежья, конечно, в первую очередь заинтересовали фигуры из эмиграции. И конечно, одна из основных, коренных персон этого рода – искусствоведа, художника Александра Николаевича Бенуа. О нем оставил интересные воспоминания, вошедшие в эту книгу, Димитрий Иванович Вышнеградский, родившийся в Париже, уже в эмиграции, в 1924 году и умерший в возрасте 96 лет, в 2020 году. Он написал небольшие мемуары, интервью с ним снимал на видео редактор этих мемуаров – мой добрый знакомый, коллега Андрей Корляков, который занимается изобразительным, фотографическим наследием русского зарубежья. В итоге впервые мы читаем этот мемуар Димитрия Ивановича, который всегда настаивал на том, что его надо называть Димитрий – на старославянский лад.

Иван Толстой: Из воспоминаний внука Александра Бенуа, Димитрия Вышнеградского:

Портрет Димитрия Вышнеградского работы Елены Бенуа, 1940-е годы

"Бенуа имели особенный дар, чтобы создавать самый тёплый уют. Всегда у них было интересно; вечером мой дед, так же как и его отец в свои времена, садился за чайный стол под висячей лампой и раскладывал пасьянсы (один из них назывался "Собачья тоска"), и я ему помогал. Каждое утро он упорно работал в мастерской, то для какой-то постановки в Милане, то чтобы писать письма или свои воспоминания, то чтобы принимать писателей, с которыми он имел дело. Тогда нельзя было ему мешать.

После вкусного обеда он обязательно отдыхал в течение получаса, а потом вместе мы шли на прогулку, на выставку или в синема, а если погода позволяла, ехали в Версаль. Гуляя по улицам, Александр Николаевич любил фокусничать и балаганить, он вертел палкой и испускал громкие крики. Меня это стесняло, и я ему говорил (конечно, по-русски, это был наш естественный язык): "Дидиш, на тебя смотрят", – а он в ответ: "Ну и пусть смотрят!"

На Рождество Александр Николаевич и Анна Карловна устраивали елку и готовили каждому по подарку. Какие веселые встречи были! Мой дед любил организовать семейные и беспроигрышные лотереи и загадывал загадки со свечкой, плавающей на ореховой скорлупе в миске. Эта свечка зажигала всякие предсказания, написанные на бумажках, висящих вдоль этой миски. А на таких лотереях я смог выиграть несколько эскизов Александра Николаевича.

Помимо Рождества, дед и бабушка принимали много родственников и всяких гостей. Был такой домостроевский порядок: каждое воскресенье после обеда, к трем часам, у них была "открытая дверь". Кто хотел, мог приходить без приглашения и без предупреждения. Собирались очередно все члены семьи и друзья. Но, увы, мой дядя, Николай Александрович, только раз в год приезжал из Милана, и для его родителей эта разлука вызывала большое страдание".

Михаил Талалай: Конечно, во Франции фамилию Вышнеградский не могли произносить, поэтому его сократили до Вишени – вроде бы он сам пользовался этим псевдонимом, а Димитрий Иванович много писал. Русские называли его Вишней. Он сам, собственно, был историком, работал как юрист, но прославился – это интереснейшая вещь – представитель рода Бенуа прославился как первый пропагандист в Европе афроамериканского блюза. Он начал писать успешные статьи о блюзе, пропагандировал его, открывал концерты и прочее.

Но вернемся к эмигрантским делам. Другая замечательная парижанка из этого рода – великая, как сейчас можно уверенно сказать, художница Зинаида Серебрякова – имела интересные связи с Бельгией. Тоже моя добрая коллега, тоже исследователь русского зарубежья именно в Бельгии – Надежда Авдюшева-Лекомт – написала емкую, я бы сказал, новаторскую статью "Серебряковы в Бельгии", где рассказала много нового и интересного.

В Бельгии они оказались не так просто. Их привечал весьма известный бельгиец – барон Жан де Броуэр. Это был необыкновенный человек, он начинал свою карьеру как промышленник, торговец, в том числе много заработал на связях с Россией в начале ХХ века. Представьте, он даже был почетным консулом Российской империи в городе Брюгге, это их родовое гнездо. Его прозвали "рыцарем бельгийской индустрии", и бельгийский король присвоил ему звание барона – теперь надо говорить "барон де Броуэр".

Неизвестный итальянский художник, Порт Рипетта на Тибре, ок. 1840 г., альбом Н.Л. Бенуа

И он полюбил творчество Серебряковой, привечал ее, приглашал, она писала портреты членов его семейства. Приезжали также ее дети, Александр и Екатерина. Надежда Авдюшева-Лекомт раскопала воспоминания внучки этого барона, которая вспоминала о приездах художницы в гости к ее дедушке, "рыцарю бельгийской индустрии".

Иван Толстой: Бельгийка Клер Менье, внучка барона Жан де Броуэр, так вспоминала о Серебряковых в Бельгии (перевод с французского Надежды Авдюшевой-Лекомт):

"В течение полугода мадам Серебрякова, ее сын Саша и дочь Катя жили в доме моего деда. Я недавно встречалась с Катей и ее братом в их парижской мастерской, и мы болтали за чашкой чая. Не без эмоций они вспоминали свое пребывание в Брюгге, когда они были гостями этого барона, любителя искусств. Их мать писала пастельные портреты членов нашей семьи, Саша специализировался на пейзажах... Он исполнял их в технике гуаши, и нам нравилось узнавать в них такое особенное небо Фландрии. В Брюгге Катя Серебрякова, ей не было еще и 18 лет, разрешала иногда нам, малышам, входить в ее комнату, где мы разинув рты рассматривали крошечные фигурки, созданные руками этой феи. Они были сделаны из какой-то мягкой массы, секрет которой был известен только Кате, и раскрашены ею же. Крошечные персонажи находились среди мебели такого же размера внутри коробки, стенки которой были украшены так, что создавали впечатление настоящего дома в миниатюре".

Михаил Талалай: Меня особенно заинтересовала неизвестная мне прежде судьба Георгия Александровича Бенуа. Не буду рассказывать его родословную, понятно, что он имеет самое прямое отношение к этому роду. Он участник Гражданской войны, бежал, обосновался в Южной Америке, в ее разных странах, потом это стала Аргентина. Работал преимущественно промышленным архитектором. Был членом РОВСа и убежденным, заядлым монархистом. Потом стал репатриантом и вернулся в Советский Союз.

Статью о нем, очень интересную, с новыми материалами, написала Марина Мосейкина, которая вообще занимается русским зарубежьем на территории Латинской Америки. Она цитирует и воспоминания самого Георгия Бенуа. Они, представьте, после его репатриации были опубликованы в Казахстане: в Москву и Ленинград его не пустили. В середине 60-х годов в Алма-Ате вышла его книга "Сорок три года в разлуке". Понятен смысл этого пафосного названия. Марина Мосейкина цитирует эту книгу, достаточно официозную, и приводит также некоторые свои розыски.

Иван Толстой: Из мемуаров Георгия Александровича Бенуа "Сорок три года в разлуке":

"Мы почти все почему-то имеем тягу к рисованию. Кого я помню из дядей, теток, братьев и сестер – все рисовали, писали красками (и не худо!), посещали музеи, сидели с альбомами и рисовали пейзажи в парке, в лесу, в поле…

В начале Второй мировой войны для всех нас, и хозяев страны, аргентинцев, и англичан, и белых русских, заброшенных на далекий континент вихрем революций, стоял один вопрос, мучительный и неразрешенный: что дальше? С кем мы в этой борьбе?

22 июня сделал то, что не смогли сделать десятилетия. В этот день отчетливо определилась позиция русских эмигрантов, – началась та переоценка ценностей, которая в корне изменяла психологию подчас самых непримиримых противников советского строя".

Продолжает автор статьи Марина Мосейкина: "Эти слова касались прежде всего самого Георгия Бенуа. Переоценка ценностей произошла и в его сознании, что определило в конечном итоге сделанный им окончательный выбор в пользу репатриации в 1956 году, вскоре после переворота в Аргентине и появления указа об общей амнистии и восстановлении в правах советского гражданства бывших подданных Российской империи. Дочь Георгия Ольга первой посетила СССР в 1959 году (поездка была связана в том числе с получением медицинской консультации и приобретением протеза после серьезной травмы ноги), что сразу стало поводом для обвинения ее в предательстве интересов белой эмиграции.

По возвращении в Аргентину из Советского Союза Ольга Бенуа еще некоторое время преподавала детям в клубе им. Пушкина русский язык и хоровое пение. Но вскоре она была арестована за свою деятельность "в пользу СССР" и три месяца провела в аргентинской тюрьме".

Михаил Талалай: Что добавить про этого Бенуа? Георгий, репатриировавшись, провел достаточно спокойную жизнь, работал архитектором-строителем, даже, как писали в газетах, выступал балалаечником на концертах народного хора павлодарского машиностроительного завода. Он жил в Павлодаре, в Казахстане. И в итоге, представьте, этот белогвардеец получил советскую медаль "За освоение целинных и залежных земель", вот такие повороты в истории рода Бенуа.

Я впервые подробно прочитал в этом сборнике об архитекторе Николае Лансере, достаточно известном советском архитекторе, который, впрочем, начал работать еще до революции, пытался эмигрировать, бежал из Петрограда в 1920 году в Ростов, но затем вернулся. Его привлекли к деятельности при новом советском строе, в 1931 году посадили, потом выпустили. А в 1936 году его включили в скорбный проект – в приспособление Мраморного дворца (который, как мы знаем, был построен Антонио Ринальди для любовника Екатерины Григория Орлова, затем это был Великокняжеский дворец), в оборудование этого, как его называли при царях, "Здания благодарности" под музей Ленина. Об этом написал искусствовед Юрий Трубинов.

Иван Толстой: Из статьи Юрия Трубинова "Роль архитектора Николая Лансере в приспособлении Мраморного дворца под Музей Ленина":

"Николай Лансере был поставлен в жесткие идеологические рамки, связанные с созданием атмосферы политического музея, прославляющего вождя мирового пролетариата, в прежнем "Здании благодарности", специально построенном для проживания человека, диаметрально противоположного по происхождению и человеческой судьбе, ближайшего фаворита императрицы, представителя высшей знати свергнутого царского режима, идеологически чуждого новой власти.

Архитектор обязан был максимально, насколько это было возможно, вытравить сам дух аристократического семейства великих князей, занимавших здание на протяжении полутора веков: требовалось выполнить установку вышестоящих инстанций по созданию специфических интерьеров, прославляющих человека, не имевшего ни малейшего отношения к Мраморному дворцу, и искоренить память о прежнем времени.

Вестибюль Мраморного дворца после переделки под Музей В. И. Ленина, 1938 г.

При входе во дворец Лансере переделал гранитные ступени и начертал на чистой беломраморной доске над порталом, где во времена Екатерины II существовала надпись "Здание благодарности", новые слова: "Музей В.И. Ленина. Ленинградский филиал". Ниши парадной лестницы, освобожденные от неуместных для политического музея аллегорических мраморных статуй, заняли бронзовые бюсты Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Декоративная лепка стен и наддверников с неуместными изображениями амуров, орлов, великокняжеских вензелей и тому подобных атрибутов безжалостно удалялась. Из праздничного интерьера Ротонды сделали Траурный зал: паркет закрыли ковролином, в центре установили столп с посмертной маской Ильича под стеклянным колпаком, вокруг расставили склоненные красные знамена с черными траурными лентами".

Михаил Талалай: Но этот скорбный труд не спас Лансере, который был репрессирован как французский шпион – конечно, с такой фамилией… В 1938 году он был снова арестован и умер в ГУЛАГе.

Из других интересных мне биографий – очерк об архитекторе-реставраторе Ирине Бенуа, подготовленный ее внучкой Варварой. Мне он особенно интересен, так как я был знаком с Ириной Николаевной – более того, одна из моих первых публикаций в официальной прессе была именно о ней, в газете "Ленинградская правда": я тогда трудился в Отделе охраны памятников Ленинградского отделения Советского фонда культуры. Так что о Бенуа я начал писать почти 40 лет тому назад…

Иван Толстой: Михаил Григорьевич, а вы, какое отношение имеете к этому трехтомнику? Вы были редактором, или участвовали в составлении, или, может быть, писали свою статью?

Михаил Талалай: Да, конечно, есть и моя статья, причем одна из моих самых последних. Я не участвовал ни в той конференции 2013 года, ни в предыдущих двух. Но Владимир Фролов пару лет назад поделился со мной одной семейной загадкой и пригласил меня ее разгадать. В его архиве находился прекрасный альбом "Акварели итальянских видов", примерно 30-х годов XIX века, который принадлежал его пращуру Николаю Леонтьевичу Бенуа. Там 48 изящных видов, преимущественно Рима, из них только 8 подписанных, остальные 40 – безымянных и непонятно чьей руки. Фролов надеялся, что эти виды написал его прапрадедушка, который был в Италии пансионером Академии художеств в 40-х годах XIX века, писал итальянские виды. И он попросил меня, скажем так, удостоверить эту его теорию.

Мне пришлось его разочаровать, потому что, сравнив эти рисунки с другими работами Николая Бенуа, я все-таки пришел к выводу, достаточно обоснованному, что это работы неизвестного нам итальянского художника, и они составили типичный альбом путешественника Гранд-тура. Фотографий тогда не было, состоятельные гранд-туристы ездили по Италии и собирали картинки с красивыми видами. Эту мою идею подтверждает и неожиданно вторгшийся в альбом совершенно другой, другой кисти, другой руки вид Венеции. То есть обладатель этого альбома был в Венеции тоже, но у него не было соответствующего рисунка работы основного автора, и он вклеил рисунок совершенно чуждый. Организуя свой альбом, владелец неуклюже обрезал подписи у 40 иллюстраций. И главная была моя задача, с которой я справился успешно, но с помощью итальянских коллег, – это атрибуция этих достопримечательностей.

Неизвестный итальянский художник, Вид Гаэты, ок. 1840 г., альбом Н. Л. Бенуа

Рим достаточно хорошо узнается, но там много и провинции, и неизвестной провинции. Поэтому главный мой труд был, пожалуй, именно выяснение тех или иных объектов. В итоге в сборнике опубликованы все 48 этих рисунков: на мой взгляд, они украсили этот трехтомник, там появилась великолепная Италия.

Но осталась все-таки загадка: кто же их автор? И надеюсь, что я ее смогу все-таки разгадать. Потому что буквально в эти дни, уже после выхода петербургского сборника, я затеял переговоры с моими коллегами-итальянцами насчет издания уже на итальянском языке этого загадочного альбома, который, кстати, принадлежал не самим Бенуа: на тиснении сохранился герб дворянского рода Зиновьевых.

Неизвестный итальянский художник, Вид Гаэты, ок. 1840 г., альбом Н. Л. Бенуа

Это еще одна загадка. Зиновьевы, видимо подарили, вряд ли они продавали такие вещи – эти дворяне были весьма богатыми. Я решил опубликовать этот альбом в Италии и повел уже переговоры в известном мне ежегоднике, который называется Strenna dei romanisti, то есть "Подношение романистов".

Кто такие эти романисты? Для нас это сочинители романов, а может быть, исследователи римского права или романской филологии – такое определение дают все словари. Но существует еще совершенно новое определение слова "романист", надеюсь, нейросеть это отметит, итак, романист – это римский краевед, человек, который изучает историю Рима – Roma. Их ежегодник Strenna dei romanisti – это подношение, подарок, оммаж, который они выпускают раз в год, ко дню рождения Рима, 21 апреля, и в этот день они дарят первым делом этот свой новый том мэру города Рима.

Я уже публиковался там и хочу теперь вновь опубликовать, уже не на русском языке, а на итальянском, эти рисунки из бенуасского альбома. Надеюсь, что кто-то из романистов, то есть из римских краеведов, откликнется и скажет: "Микеле, да это же…" И назовет мне имя какого-то известного ему римского акварелиста.

Так что, дорогой Иван Никитич, надеюсь, что итальянский том с рисунками анонима выйдет в следующем, 2778 году. Я не оговорился. Чувствую, что вы хотите меня перебить и сказать, что это ужасная оговорка. Но это не оговорка. Дело в том, что римские краеведы помечают свои ежегодники годом основания Рима. Вы можете сами посчитать, когда был основан Рим, то есть от 2778 надо отнять 2025, и получится 753-й до Рождества Христова: это и есть год основания Вечного города.

Иван Толстой: Я совершенно не хотел посмеяться над вашей оговоркой и вас поправлять. Просто я собирался восхититься тем, как долго вы собираетесь продолжать свою творческую деятельность, Михаил Григорьевич, чего вам искренне и желаю. Спасибо за рассказ!