Марина Тимашева: В книге Валерия Есипова ''Житие великого грешника'' я вижу продолжение сюжетов, вдохновивших Тома Стоппарда на ''Берег утопии'', только, к примеру, Бакунин здесь – не широкая русская душа, безалаберная, но, скорее, всё-таки симпатичная, а персонаж сугубо отрицательный, я цитирую: ''не брезговал никакими средствами для укрепления своей славы'' (189). Впрочем, ''великий грешник'' здесь – не он, не основоположник анархизма, а совсем другой человек. Это, как сказано в подзаголовке, "русский пьяница и замечательный историк-самоучка Иван Гаврилович Прыжов". Познакомившись с Нечаевым, стал членом его организации "Народная расправа". О главном герое и о самой книге издательства ''Русская панорама'' рассказывает Илья Смирнов.
Илья Смирнов: В трилогии Стоппарда один из главных недочетов – как раз то, что Бакунин идеализирован, а его оппонент Маркс просто окарикатурен. И мы в свое время даже высказывали предположения, зачем это было сделано. А Валерий Васильевич Есипов в новой книге восстанавливает справедливость, показывая, что дружба с С.Г. Нечаевым как раз для М.А. Бакунина вовсе не была случайным эпизодом в биографии, и основоположник анархизма может считаться если не соавторов, то, во всяком случае, редактором печальной памяти ''Катехизиса'' (67). А К. Марксу это направление, с позволения сказать, ''революционной мысли'' как раз очень не нравилось.
Марина Тимашева: Вы имеете в виду ''Катехизис революционера''?
Илья Смирнов: Да, конечно. Но эмигрантские сюжеты для Есипова побочные, потому что его главный герой уехал всё-таки не на Запад, а далеко на Восток, в Сибирь. Это Иван Гаврилович Прыжов. Историк, этнограф, по современной классификации, наверное, даже криминолог, чьи книги до сих пор пользуются популярностью, прежде всего, конечно, ''История кабаков в России…'' Но больше всего он известен как один из участников громкого убийства в гроте Петровской академии, вдохновившего Ф.М. Достоевского на написание романа ''Бесы''.
Марина Тимашева: Здесь я Вас перебью и переспрошу: а в его опубликованных работах есть что-то такое, что могло бы объяснить такой поворот биографии?
Илья Смирнов: По-моему, ничего. То есть, не больше, чем в работах любого другого тогдашнего литератора. Конечно, задним числом можно обнаружить какие-то полемические перехлёсты, но у кого их не было? И вот что совсем удивительно. Ведь и другие участники патологической организации ''Народная расправа'' до встречи с С.Г. Нечаевым не проявляли никаких человеконенавистнических качеств. Наоборот. Есипов справедливо обращает внимание на то, что о нечаевском деле мы судим в основном по роману ''Бесы''. Но у Достоевского, при всей его гениальности, были свои политические заморочки, он писал роман – памфлет, направленный на дискредитацию враждебной партии, точнее, даже нескольких партий. Он своих противников старался ''низводить'', как сказал бы Карлсон со стокгольмской крыши. Но мы же не изучаем династию Романовых по Салтыкову-Щедрину. И философию Сократа не изучаем по ''Облакам'' Аристофана
А по источникам получается, что, например, самый младший из соучастников Нечаева, 18-летний Николаев, работая в арестном доме для малолетних преступников, по собственной инициативе обучал своих подопечных грамоте и даже организовал для них мастерскую (99). Или Кузнецов - учился на выпускном курсе, всерьез занимался сельскохозяйственной наукой, был одним из руководителей студенческого самоуправления (108). Причем совершенно нормального: столовая, библиотека. А потом, после каторги, он становится действительно крупным исследователем Сибири, он организовал образцовую ферму, опытную станцию, школу, Нерчинский музей. Алексей Кириллович Кузнецов завоевал такой авторитет, что во время Первой русской революции его выдвигают в руководство так называемой ''Читинской республики''. За что небезызвестный генерал П.К. Ренненкампф приказал его расстрелять, но в последний момент, благодаря заступничеству Академии наук и Географического общества, казнь заменили 10-летней каторгой, так что когда ''2 марта 1906 года возле железнодорожного вокзала были расстреляны … деятели Читинской республики'', а ''Ренненкампф со свитой наблюдал… из окна штабного вагона'', ''одна приготовленная могила осталась пустой'' (487). И дальше, отбыв очередную каторгу, он возвращается к науке, спасает культурные ценности во время Гражданской войны, его 80-летие в 25 году отмечалось как большой праздник Забайкалья (488).
И что в этой биографии свидетельствует о патологии?
Пожалуй, легче всего объяснить нечаевский эпизод в биографии самого Прыжова. Такой сугубо медицинской причиной, как алкоголизм. Ведь он сильно пил, и, судя по приведенным в книге подробностям, арестован был в состоянии белой горячки. Возможно, не вполне сознавал, что делает (138).
Марина Тимашева: Приходит в голову простой вопрос: если бы Прыжов был от природы склонен к криминалу, то изучая много лет этнографию общественного ''дна'', люмпенов и маргиналов, переодеваясь соответствующим образом и перенимая их повадки – что, как мы видим, не прошло для него бесследно – уж, наверное, он имел много возможностей принять участие в каком-нибудь более выгодном преступлении, чем бессмысленное убийство несчастного студента.
Илья Смирнов: Значит, не было склонности. И в состоянии опьянения он был не агрессивен, выглядел скорее как безобидный чудак: сам с собой разговаривал, стихи читал (449). В общем, чем больше разбираешься в этой истории, тем меньше ее понимаешь. Получается, жили себе люди, потом встретили некоего интересного собеседника – и перестали быть людьми. А потом, пережив последствия этой встречи, по мере сил возвращались в человеческое состояние. ''Теорема'', часть вторая . Кстати, в книге отмечается гипнотическое воздействие Нечаева не только на членов ''Расправы'', но и на многих других, на Н.П. Огарева, например (65)
Марина Тимашева: А были нечувствительные к гипнозу?
Илья Смирнов: Да, например, А.И. Герцен. За что его Нечаев возненавидел (66, 143).
В общем, создается впечатление, что в иных социально-политических обстоятельствах этот ''ловец душ'' мог бы стать лидером какой-нибудь тоталитарной сеты. Вроде Сёко Асахары. Не случайно же он использовал в качестве пособия, наряду с революционными брошюрами, историю иезуитского ордена (63).
Марина Тимашева: А здесь – нельзя ли подробнее про политические обстоятельства? Ведь было в мировоззрении тогдашней прогрессивной молодежи нечто такое, что облегчало их ловлю.
Илья Смирнов: Конечно, было. Политика (то есть вопрос о власти) вообще не способствует человеку к украшенью. О чём сказано задолго до Достоевского: ''… диавол показал Ему все царства вселенной во мгновение времени, и сказал Ему диавол: Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне'' (Евангелие от Луки. 4, 5 -6) Понимаете? Всех царств. Левых, правых, богобоязненных, безбожных. Если же говорить конкретно о левых, о народниках (как Герцен или тот же Прыжов) и марксистах, то отношение к ''нечаевщине'' сложилось отрицательное, и попытки его реабилитации на волне общего прославления всех, пострадавших от царского режима – не увенчались успехом. И в советских словарях о нем писали: ''принёс русскому революционному движению большой вред. Методы действий Н. (нечаевщина) были решительно осуждены и отвергнуты русскими революционерами'' (БСЭ). Поиски какой-то политической преемственности или личной симпатии между В.И. Лениным и С.Г. Нечаевым, несостоятельны прежде всего источниковедчески. Это как раз показано в книге Есипова. А позиция К. Маркса общеизвестная и резко негативная . Что касается формулировки: ''нравственность – это то, что служит победе коммунизма'', которая перекликается с нечаевским ''нравственно для него все, что способствует торжеству революции'', то, цитирую, ''цепляться сегодня за эту формулу как за доказательство приверженности Ленина нечаевщине было бы некорректно'' (212) и ''ненаучно'' (236). Да, это совсем не одно и то же. Принципиальное отрицание всяких нравственных и культурных норм, призывы ''соединиться с лихим разбойничьим миром'' - в этом Нечаев ближе к Ницше и к современным ''постмодернистам''. И, с другой стороны, утопическая программа построения новой морали и новой культуры.
Марина Тимашева: Но результаты оказались тоже неутешительны.
Илья Смирнов: Правильно, потому что в дебютной идее скрывалась червоточина. Людям вообще свойственно переоценивать значение того, что они открыли. То, что общество состоит из классов, а ''жизнь и мнения'' человека, включая его, казалось бы, самые отвлеченные умствования, на самом в очень большой степени классово обусловлены – это большое открытие. С его практическими приложениями мы с Вами сталкиваемся на каждом шагу в современной России. Но в марксизме классовый фактор был преувеличен до полного разрыва со здравым смыслом. Ведь если бы то, что людей разъединяет, было сильнее того, что объединяет, общество просто не могло бы существовать. Правда? Мы бы тогда жили в непрерывной революции и гражданской войне, то есть не жили, а давно вымерли бы.
Но прежде чем осуждать людей Х1Х века за радикализм, оказавшийся, действительно, неплохой почвой для нечаевских экспериментов, давайте расставим фигуры по их историческим местам.
Поясню на близком примере. Мне часто приходится слышать упреки: как это вы, ваше поколение, развалили такой могучий Советский Союз, допустили до власти всяких там ельциных-поповых-афанасьевых, вместо того, чтобы найти общий язык со здоровыми конструктивными силами. Я охотно признаю огромное количество непростительных ошибок, совершенных в Перестройку и накануне, но потом переспрашиваю: какие такие здоровые силы вы имеете в виду? Покажите мне их не в современном телевизоре, где много умных задним умом, а в источниках 80-х годов. Давайте посмотрим, кто и как защищал тогда ''социалистические ценности'' от диссидентов и экстремистов: откроем, например, журнал ''Молодая гвардия''. На какой почве возможен был с ними общий язык? На почве борьбы с буржуазной аэробикой? Или по еврейскому вопросу?
Похожая ситуация складывалась в позапрошлом веке. И в книге Есипова приводится замечательный пример. Ее герой, еще когда не встречался ни с каким Нечаевым, изучал так называемых ''юродивых'' , и большое внимание уделил некоему Корейше, глубокому шизофренику, который почитался как ясновидец и отец духовный, принимая поклонников прямо в психиатрической больнице, причем предприимчивые врачи брали за это по 20 копеек с посетителя (277). Вообще-то колоритное проявление ''духовности''. ''Нужду он отправлял под себя, так что с кровати текло и служители сыпали на пол песок. Этот песок почитательницы собирали и уносили домой для излечения от самых разных болезней…''
Марина Тимашева: Можно избавить слушателей от таких сантехнических подробностей?
Илья Смирнов: Конечно, конечно. Тут важнее другое. Когда Прыжов оценил по достоинству это культовое явление, ''в защиту юродивого выступило православное духовенство'' (271), то есть представители государственной церкви, также против Прыжова выступил и светский официальный идеолог М.Н. Катков (272). И вот еще замечательная цитата, приведенная в книге, еще из одного автора, которому оказался ''противен тон г. Прыжова'', ведь ''недаром сотни тысяч народа перебывали в больнице, недаром сотни тысяч народа шли за гробом'' (276). Извините, Аполлон Григорьев.
Ну, и на какой почве тут возможен конструктивный диалог? Вот этого целебного песочка, про который Вы мне запретили рассказывать подробности?
Марина Тимашева: По-моему, эта тема до сих пор не закрыта.
Илья Смирнов: Конечно. И через 40 лет после Прыжова русскому народу продолжали спускать сверху в качестве идеала ''странника Никитушки, как он подвизался ради Господа…, никогда не умываясь в бане, допуская множеству вшей есть себя…'' И сейчас находятся граждане, которые под вывеской христианства проповедуют негигиеничные пережитки шаманизма в худших его проявлениях, находятся они, как это ни смешно, и в театральной среде, и даже в научной, Есипов приводит пример одного такого, извините, ''профессора'' (278). Причем эта почвенная ''духовность'' смыкается с новейшими модификациями западного псевдо-либерализма, которые тоже ведь не признают никакой нормы, ни психической, ни гигиенической.
И занимаясь нищенством, Прыжов пришел к здравым выводам, не потерявшим актуальности до сих пор: ''копеечная милостыня гибельна как для нищих, так и для тех, кто ее подает''. И наткнулся на отповедь И.С. Аксакова: ''Если исчезнет милостыня, то уничтожится в народе благотворительность – процесс нравственных ощущений, переживаемых как дающим, так и принимающим даяние…, очищающих душу…, возводящих ее в соединение с вечной благостью'' (285) и т.д.
Подводя итоги, хотелось бы выразить сожаление по поводу того, что очень интересная по содержанию книга В.В. Есипова о Прыжове оказалась довольно-таки хаотична по исполнению. Может быть, безалаберный герой каким-то мистическим образом повлиял на своего биографа. Так что он перескакивает с одной темы на другую, с одной эпохи на другую и временами начинает сам себе противоречить. Например, убедительно полемизирует с Ф.М. Достоевским – а потом воспроизводит штампы по поводу ''пророческих'' достоинств романа ''Бесы'' (198, 194). Пытается оправдать Прыжова в том, чему оправдания быть не может (разве что невменяемость). Зато там, где герой книги был строго логичен и по сути прав, - там старается от него отмежеваться, например, по поводу попрошайничества, нужно ли его поощрять (285).
Скучно повторять в конце рецензий одну и ту же мантру, но что поделаешь, если хорошая работа в очередной раз не доведена, простите за буржуазность, до товарного вида.