В конце ноября в Лондоне прошли грандиозные русские торги. Аукционы Bonhams, McDougall, Christie’s и Sotheby’s продавали русскую живопись, антикварные книги, фарфор императорский и фарфор агитационный, изделия Фаберже и других знаменитых мастеров, театральные программки и эскизы костюмов дягилевских сезонов — словом, все русское.
Кто интересуется русским искусством, те уже давно прочитали в газетах и на новостных сайтах в интернете, что торги прошли триумфально, побиты многие рекорды русских продаж, Christie’s сделал 28 миллионов, Sotheby’s — 20 миллионов фунтов — ну, и так далее. Но ведь дело не столько в цифрах, которые так гипнотизируют нашу зацикленную на деньгах прессу — дело в том, за что эти деньги в этот раз платили.
И вот здесь мы присутствуем при огромном событии, при подлинно историческом переломе, который можно сравнить с переходом десять лет назад от малиновых пиджаков к безупречным костюмам от лондонских портных со знаменитой улицы Savile Road. Те самые люди, которые раньше вне себя бились за полотна Айвазовского, Шишкина и Клевера, то есть за тот коммерческий товар, который до 1917-го года и во времена НЭПа украшал приемные дантистов, гинекологов, адвокатов и прочих состоятельных любителей прекрасного, — теперь с еще большим энтузиазмом покупали действительно замечательных художников: Бориса Григорьева, Сомова, Александра Яковлева, Машкова, Филонова — и даже шестидесятников Рабина и Целкова!
Это говорит о том, насколько все-таки быстро обучаем русский человек. Я радовался от всего сердца, когда видел, как бензоколонки бьются с газовиками за какого-нибудь вполне изысканного авангардиста. Это говорит о том, что у нас появляются настоящие ценители, что новый средний класс уже может позволить себе платить большие деньги не только за обстановку своих хором на Рублевке, но и действительно коллекционировать искусство высшего класса.
Особенно меня порадовала история с Василием Яковлевичем Ситниковым. Этот человек еще в глухие сталинские времена заведовал у известного официального искусствоведа Алпатова в Суриковском институте диапозитивами, за что и звался студентами Васька-фонарщик. Ваську считали придурковатым, но на самом деле это был человек, фанатично преданный искусству, один из тех, кто движет искусство вперед. Насмотревшись на казенное преподавание и глубоко в нем разочаровавшись, Ситников в 1951 году открыл свою — подпольную, разумеется — школу живописи. Из этой школы вышли такие мастера, как Вейсберг, Плавинский, Харитонов и многие другие.
Советская власть терпела его только потому, что искренне считала его городским сумасшедшим. Он эту репутацию успешно поддерживал. Однажды мы пришли к нему со знаменитым московским коллекционером древнерусской живописи Колей Задорожным, привели к нему заморскую покупательницу — он открыл нам дверь в чем мать родила. Покупательница была в восторге. Одна картинка ей страшно понравилась, она спросила: «Сколько стоит?» «10 тысяч долларов», — взревел Вася, хотя только два дня назад просил у меня за эту же картину 200 рублей, что составляло по тем временам 40 долларов. «У меня осталось только 3 тысячи», — огорчилась покупательница. Вася пожалел глупую иностранку и взял 2 тысячи. Умер он в Нью-Йорке, в полной нищете, почти все наследие его пропало...
И вот аукцион McDougall, честь ему и хвала, разыскал в Америке Константина Кузьминского, у которого оставалось много Васиных работ, написал великолепную статью об этом самобытном художнике — и одна его работа сделала почти 100 тысяч долларов, и остальные — тоже очень неплохие деньги, какие Ваське-фонарщику, да будет ему земля пухом, даже не снились...
Это говорит о том, как важна просветительская роль аукционов и как тесно она связана с коммерческим успехом. Вот на другом аукционе была прекрасная картинка Ольги Николаевны Сахаровой, достаточно скромно оцененная — и она не продалась.
Но если бы аукцион не поленился рассказать историю этой девочки из Тифлиса, которая в 1910 году добралась до Мюнхена — а Мюнхен тех лет — это мировая лаборатория новой живописи, школа Ашбе, Кандинский, Явленский, — как она вошла в круг мирового авангарда, вышла замуж за племянника Оскара Уайльда, дружила с Франсисом Пикабиа, как знаменита она была в Париже, Мадриде и особенно в Барселоне, где ее носили на руках — я уверен, что за картину была бы серьезная борьба.
То же самое относится и к художникам парижской школы. Такие гиганты 1930-50-х годов, как Костя Терешкович, Леон Зак, Андрей Ланской, Мишель Латтри (кстати, внук Айвазовского, один из зачинателей стиля ар деко) и многие другие, которые высоко ценятся французами и почти совсем неизвестны в России — тоже ждут своей, как теперь выражаются, «раскрутки». Каждому из них еще предстоит долгая и счастливая жизнь на русских торгах.
Какой же вывод из последних лондонских торгов?
А вывод в том, что рынок (как бы ни травили, в прямом и переносном смысле, Гайдара и Чубайса) — рынок русского искусства работает и с каждым годом набирает обороты. Государство уже сделало первый разумный шаг — разрешило беспошлинно ввозить антиквариат в Россию. Осталось сделать второй, еще более разумный: разрешить произведениям искусства свободно перемещаться по миру.
Да, на те картины, которые представляют особую государственную ценность, надо получать экспортную лицензию. Да, музеям надо дать право первой ночи — выкупать те картины, которые им необходимы, по международной оценке.
Но, в остальном, картины должны так же свободно путешествовать, как путешествуют полотна французских, итальянских и прочих мастеров. Безумные советские идеи, что если открыть границы, то все бесценное русское искусство вывезут иностранцы — это из той же оперы, что «Россия — родина слонов». На самом деле русское искусство нужно и интересно, в первую очередь, самим русским. Они и будут везде его покупать и привозить обратно в Россию, как это и происходило сейчас на русских торгах в Лондоне.