К 100-летию со дня рождения Брежнева российское телевидение повторило художественный сериал Сергея Снежкина «Брежнев» и пустило документальный сериал Леонида Парфенова «И лично Леонид Ильич».
В художественном хорош Сергей Шакуров в заглавной роли, в документальном блистателен, как всегда, Парфенов – легкий, изобретательный, остроумный.
Образ восемнадцать лет правившего державой генсека в обеих картинах сходен, что неудивительно, потому что основан на свидетельствах очевидцев. Судя по всему, Брежнев в самом деле не был классическим диктатором и точно не тираном: не подлый, не злобный, не жестокий. Понятные простительные слабости: женщины, автомобили, охота. По-мужски обаятельный, по-человечески мягкий. У Парфенова кто-то рассказывает, как вождь не любил увольнять людей, даже плакал как-то, увольняя. Правда, уволил. Не очень-то хотел сажать Синявского и Даниэля. Правда, посадил. Сомневался, вводить ли танки в Чехословакию. Правда, ввел. Не хотел начинать войну в Афганистане. Правда, начал.
К концу жизни добродушный больной старик все симпатичнее и симпатичнее в талантливом исполнении Шакурова, в талантливой режиссуре Парфенова. И все заметнее и заметнее, что кадр – словно не в фокусе. Что всё вроде так, но изображение плывет, контуры смещаются, резкость не наводится.
Всего-то четверть века прошло, а миф – вот он уже, готов, и в нем живет страна, согласно опросам поставившая Брежнева на второе место среди всех российских лидеров ХХ века. После нынешнего, разумеется, президента, который тоже, пользуясь удачным парфеновским выражением, – «стабилизатор».
Многое есть в добротном фильме Снежкина, в ярком фильме Парфенова. Но не всё. Кое-что еще, кроме нынешней мифологии, реально определяло жизнь брежневской эпохи.
Скука.
Серость.
Страх.
Предопределенность.
Безысходность.
В 90-е российские журналисты непременно спрашивали в интервью: «Не собираетесь ли вернуться на родину?» И я заводил о том, что такой вопрос был актуален в биполярном мире, а теперь, когда сел и полетел, когда можно жить в одной стране, а печататься в другой – какая разница. Кивали. Теперь не спрашивают, но почти непременно задают вопрос: «Почему покинули страну в конце 70-х?» Живой и болезненный симптом: налицо сходство времен.
Отвечаю честно: в диссидентах не ходил, был обычным гуманитарным молодым человеком, который хотел немногого – повидать мир, читать что хочется. Толком писать еще не собирался. Работал в неплохой, по-советски даже либеральной, газете, на отличном счету. Рассказывая анекдоты, погромче включали музыку. Зарабатывал прилично, снимал квартиру, дали понять, что можно надеяться получить свою. На углу был знакомый мясник, оставлял вырезку. Достал румынский плащ. Ловил эзоповы намеки на Таганке. По телефону называл «Архипелаг ГУЛаг» – «Острова в океане». Перепечатывал Бродского на папиросной бумаге. Тускло, но светила поездка в ГДР.
Хорошо жил. Лучше большинства.
Жизнь свою, в подробностях, просматривал до конца – до пенсии, до смерти. В 27 лет такое знание и понимание – невыносимы. Потому и уехал.
В добротном фильме Снежкина, в ярком фильме Парфенова – всё правда. Но не вся правда. И поскольку речь об истории, это оборачивается неправдой.
В художественном хорош Сергей Шакуров в заглавной роли, в документальном блистателен, как всегда, Парфенов – легкий, изобретательный, остроумный.
Образ восемнадцать лет правившего державой генсека в обеих картинах сходен, что неудивительно, потому что основан на свидетельствах очевидцев. Судя по всему, Брежнев в самом деле не был классическим диктатором и точно не тираном: не подлый, не злобный, не жестокий. Понятные простительные слабости: женщины, автомобили, охота. По-мужски обаятельный, по-человечески мягкий. У Парфенова кто-то рассказывает, как вождь не любил увольнять людей, даже плакал как-то, увольняя. Правда, уволил. Не очень-то хотел сажать Синявского и Даниэля. Правда, посадил. Сомневался, вводить ли танки в Чехословакию. Правда, ввел. Не хотел начинать войну в Афганистане. Правда, начал.
К концу жизни добродушный больной старик все симпатичнее и симпатичнее в талантливом исполнении Шакурова, в талантливой режиссуре Парфенова. И все заметнее и заметнее, что кадр – словно не в фокусе. Что всё вроде так, но изображение плывет, контуры смещаются, резкость не наводится.
Всего-то четверть века прошло, а миф – вот он уже, готов, и в нем живет страна, согласно опросам поставившая Брежнева на второе место среди всех российских лидеров ХХ века. После нынешнего, разумеется, президента, который тоже, пользуясь удачным парфеновским выражением, – «стабилизатор».
Многое есть в добротном фильме Снежкина, в ярком фильме Парфенова. Но не всё. Кое-что еще, кроме нынешней мифологии, реально определяло жизнь брежневской эпохи.
Скука.
Серость.
Страх.
Предопределенность.
Безысходность.
В 90-е российские журналисты непременно спрашивали в интервью: «Не собираетесь ли вернуться на родину?» И я заводил о том, что такой вопрос был актуален в биполярном мире, а теперь, когда сел и полетел, когда можно жить в одной стране, а печататься в другой – какая разница. Кивали. Теперь не спрашивают, но почти непременно задают вопрос: «Почему покинули страну в конце 70-х?» Живой и болезненный симптом: налицо сходство времен.
Отвечаю честно: в диссидентах не ходил, был обычным гуманитарным молодым человеком, который хотел немногого – повидать мир, читать что хочется. Толком писать еще не собирался. Работал в неплохой, по-советски даже либеральной, газете, на отличном счету. Рассказывая анекдоты, погромче включали музыку. Зарабатывал прилично, снимал квартиру, дали понять, что можно надеяться получить свою. На углу был знакомый мясник, оставлял вырезку. Достал румынский плащ. Ловил эзоповы намеки на Таганке. По телефону называл «Архипелаг ГУЛаг» – «Острова в океане». Перепечатывал Бродского на папиросной бумаге. Тускло, но светила поездка в ГДР.
Хорошо жил. Лучше большинства.
Жизнь свою, в подробностях, просматривал до конца – до пенсии, до смерти. В 27 лет такое знание и понимание – невыносимы. Потому и уехал.
В добротном фильме Снежкина, в ярком фильме Парфенова – всё правда. Но не вся правда. И поскольку речь об истории, это оборачивается неправдой.