Марина Тимашева: 9 и 10 декабря Мариинский театр представил два оперных спектакля на сцене московского музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко. Оба номинированы на премию «Золотая маска». Спектакль «Фальстаф» стал своего рода фальстартом фестиваля. Он начнется только 27 марта, но Мариинка и ее солисты расписаны не по дням, а по часам, и потому уже не в первый раз появляются в Москве, когда им это удобно. Опера Верди написана в 1892 году, либретто основано на шекспировской комедии «Виндзорские насмешницы» и включает в себя отдельные сцены исторической хроники «Генрих 1У». Это в меру смешная, в меру меланхоличная история о том, как милые барышни решили проучить толстяка, выпивоху, обжору, а в сущности, доброго шута Джона Фальстафа. О том, что жизнь это шутка, иногда – жестокая и несправедливая.
(Фрагмент из спектакля)
В России оперу впервые поставил Мариинский театр в 1894 году, позже она шла в Петербурге и в Москве, ею дирижировали Самосуд и Мелик-Пашаев, ее оформляли Вирсаладзе и Рындин, ее ставил Борис Покровский. На сей раз, мы получили продукт от режиссера Кирилла Серебренникова и художника Николая Симонова. Действие, чем уже никого не удивишь, перенесено в 20-й век. Точнее не скажу. Ведь если события привязаны к определенному времени, нужно работать над точностью деталей. Этим мало кто утруждается. То ли дело: на экране пустить черно-белое немое кино, уставить сцену ретро автомобилями, на ноги героини напялить сапоги-чулки 70-х и обрядить свиту Форда под итальянских мафиози или американских гангстеров. На сцене – то трактир, то парикмахерская, то боксерский клуб, то кинотеатр под открытым небом, то ванная комната. Все это будто собрано из фотографий глянцевых журналов и не имеет никакого отношения к действию. Картинка самоцельна, на мой взгляд, еще безвкусна. Постановочные изобретения набраны из спектаклей других режиссеров по принципу – с миру по нитке голому королю рубаха. Тут вам частично костюмы из «Сказания о граде Китеже» Чернякова, безмолвная горничная родом из «Ревизор» Алвиса Херманиса, некоторые решения напоминают про Марталера с Остермайером и Конвичного, иные – про балет Михайловского. Список можно длить до бесконечности. Все это вывалено на сцену неряшливой кучей, мизансцены вполне бессмысленны, а шутки не слишком смешны. Поскольку режиссер не знает, что ему делать с музыкой и персонажами, он заполняет сцену массовкой и бессмысленными физическими действиями. К тому же, во всем спектакле нет ни одного симпатичного человека. Вот, скажем, Алису характеризуют, как женщину добродетельную, но по сцене прохаживается какая-то карикатурная рублевская жена, ничем не отличающаяся от других насмешниц и от главной лирической героини оперы. Или Форд. Ни в либретто, ни в партитуре о нем не сказано ничего дурного. Разве что он ревнив и поет об этом серьезно, но в эту минуту по воле режиссера вокруг него дрыгается мужской кордебалет в балетных пачках. А потом ведьмы и прочая нечисть явятся на сцену в облачении стриптизеров. В конце получается, что гадкий бомонд уморил добряка Фальстафа, но в спектакле Фальстаф немногим симпатичнее прочих, а потому финал кажется искусственно прилепленным. Общее впечатление, будто разом прочел глянцевый журнал, посмотрел программу «Аншлаг», побывал на детской елке и в клубе со стриптизом. К Верди все это не имеет ни малейшего отношения. Но, сами понимаете, в оперном театре можно закрыть глаза и сосредоточиться на музыке. В сольных и дуэтных сценах вокально выразительны были Виктор Черноморцев – он играл Фальстафа, и Василий Герелло – исполнитель партии Форда. Именно их голоса вы слышали в начале. Особенно хороша была Ольга Трифонова, она пела Нанетту.
(Фрагмент спектакля)
Прелестный, нежный голос Трифоновой легко долетал до зрительного зала и дарил ему то удовольствие, которого ждали от всего спектакля. Но сложнейшие ансамбли рассыпались, певцы расходились кто в лес, кто по дрова, их знаменитые на весь мир голоса часто заглушал не менее знаменитый оркестр. К концу, все же, худо-бедно собрались.
(Фрагмент спектакля)
У нескольких музыковедов я спрашивала, в чем они видят причину расхождения в ансамблях. Одни считали, что всему виной – акустика. Другие считали, что у мариинцев было мало репетиций. Третьи - что Валерий Гергиев загнал темп, и каждый из певцов поспевал за ним в меру индивидуальных возможностей. Годятся все объяснения, кроме первого. На следующий день Мариинка играла «Поворот винта» Бриттена, за пультом стоял Павел Смелков, акустика никому не мешала, режиссер – тоже. Красиво звучал оркестр, не форсировали голоса, выпевали каждую фразу Ирина Васильева, Лариса Шевченко, Любовь Соколова, Андрей Илюшников, Екатерина Реймхо и маленький Николай Ирви, а режиссер Дэвид МакВикар и художник Таня Маккалин внимательно слушали музыку.
(Фрагмент спектакля)
На темной-темной сцене стоят только полупрозрачные ширмы, их перемещение создает иллюзию перемены места действия – то спальня, то столовая, то парк и силуэты деревьев, то озеро, подернутое ряской. На сцену падает таинственный свет: иногда теплый – как от горящей свечи, иногда мертвенный. Театральный дым, будто пар, окутывает фигуры Призраков, а что-то, казавшееся корягой, зашевелится и из могилы поднимется мертвец. Опера написана Бриттеном для камерного состава оркестра и семи вокалистов по рассказу Генри Джеймса.
(Фрагмент спектакля)
Гувернантка приезжает в старый английский дом, из тех, в которых водятся привидения. Призраки покойных слуг, воплощенное зло, бродят там и тут, намереваясь овладеть душами детей. В борьбу за них и вступает новая наставница. Душу маленького воспитанника ей спасти удается, но только ценой его жизни.
(Фрагмент спектакля)
Бриттен написал очень страшную музыку, она пугает больше, чем все фильмы ужасов вместе взятые. Зал внимал ей в оцепенении. Сидевшая рядом маленькая девочка сказала маме, что вряд ли сможет спокойно спать этой ночью. Признаться, я думала о том же. Всякий, кто был когда-либо в английском старинном замке, знает это неприятное зябкое ощущение: да, здесь могут водиться Привидения. Режиссеру и сценографу удалось это ощущение воссоздать, а заодно напомнить, откуда растут ноги «Сияния» Стивена Кинга или «Других» Аменабара – из Генри Джеймса и доброй старой англоязычной литературы. Вот какие чудеса творят безукоризненный вкус, чувство меры и желание предъявить миру не себя любимого, а музыку, историю и исполнителей. Хотя кому это теперь надо? Я тут прочла статью уважаемого музыковеда как раз насчет «Фальстафа». Цитирую:
«Спектакль …совершенно не оправдывает установки тех, кто пришел на «Фальстафа» Верди и вообще «на оперу». Несмотря на то, что в спектакле задействованы первоклассные музыкальные силы, ни певцы, ни оркестр под управлением Валерия Гергиева не становятся его героями. Не является героем также музыка Верди. Спектакль Серебренникова – это шоу. Там современный дизайн, все сверкает и движется и глаз не заскучает. Однако это уже не опера – то есть не тот тип театра, куда идут ради живого звучания партитуры или ради сценического контрапункта к этой партитуре. Здесь сама глянцевая фактура спектакля значит больше, чем то, ради чего все затеяно. Достоинство такого подхода очевидно: спектакль внимательно смотрят, он задевает по существу. Для оперы это новый ход – так далеко в играх с ней еще не заходили. Даже в самом явном режиссерском театре диалог с произведением, то есть театр ради музыки, был смыслом затеи. Здесь же зрелище в каком-то глубинном значении отодвинуло музыку. Это не хорошо и не плохо, это новый подход к старому жанру». Так-то вот. Настоящий карт-бланш. Теперь любой человек может стать режиссером в опере. Приходите в театр, берете любое произведение, которое вам предлагают, не слушаете музыку, не читаете либретто, говорите, что действие переносите в современность, показываете художнику иллюстрированный журнал: в первой сцене пусть будет эта фотография, во второй – эта и так далее. Опытные вокалисты как-нибудь сами разойдутся по сцене, лбами не столкнутся. Вот вам и эстрадное шоу за казенные деньги в государственном театре. А публике, которая купит билеты на Верди или Чайковского, ученые умы потом разъяснят, что музыка в оперном театре – дело десятое.
Марина Тимашева: Петербургский театр Сатиры на Васильевском начинает новую жизнь, объединившись с известным авангардным инженерным театром АХЕ. Слияние произвело на свет актерский клуб «Антресоль» - филиал театра Сатиры на Васильевском, в котором побывала Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: «Антресоли» эти выгладят симпатично, хотя ощущение такое, что находишься где-то на складе. Вся мебель обернута в упаковочную бумагу и замотана скотчем. Садишься на диван и хрустишь. Символ, что называется, работает. Так и чувствуешь, что застоявшиеся было пласты жизни вот-вот придут в движение и отплывут в неизведанные края. Зачем, вообще, куда-то отплывать? Об этом – художественный руководитель директор театра Сатиры на Васильевском, заслуженный деятель искусств Владимир Словохотов.
Владимир Словохотов: Если говорить с точки зрения журналистов, которые описывают нашу деятельность, это успешный, давным-давно состоявшийся театр, имеющий свое замечательное здание, труппу, актеров, которые снимаются в кино. Но в какой-то момент я увидел, что мы стали превращаться в серьезный академический театр. Я всегда боялся работать в таком театре, хотя сам, собственными руками, это все сделал. Знаете, когда люди делают театр, они радуются первому пульту, первому звуку, первому спектаклю. Я никогда не задумывался, что такое ордена и знаки и вдруг понял, что у нас семьдесят процентов артистов со званием.
Татьяна Вольтская: И это плохо?
Владимир Словохотов: Это ужасно. И вот мы увидели этот замечательный театр, они сами к нам пришли эти ребята. Это театр АХЕ. Театр, который существует вне законов русского репертуарного драматического театра. Это безумно интересно. И мне кажется, что если мы в молодости доставали и переписывали Михаила Чехова, категорически были не согласны с системой Станиславского, потому что все вокруг захлебывались и заставляли нас ей радоваться, то сегодня, когда все это доступно и лежит на полке, и мы научились довольно-таки профессионально пользоваться тем, что наработало человечество до нас, мне кажется, это абсолютно не интересно и скучно.
Татьяна Вольтская: А что делает АХЕ?
Владимир Словохотов: Это абсолютно четко и красиво выстроенная история. Это действительно Русский Инженерный театр. Здесь все можно потрогать руками, здесь все связано не просто с жизнью актера на сцене, а человек на твоих глазах творит, занимается чудом. И полностью противоречит всему тому, чем мы занимаемся. Я не собираюсь сейчас все отменить. По крайней мере, мы уже остановились, задумались и на многие спектакли, на которые я смотрел влюбленными глазами, моя точка зрения поменялась.
Татьяна Вольтская: Это настоящее слияние, теперь вы будете вместе существовать в вашем здании, на вашей сцене?
Владимир Словохотов: Да. Более того, мы просто отдали свой филиал для них, и это является составной частью нашего театра. И мы не собираемся вмешиваться в художественный процесс этого театра, они вправе выбирать себе фестивали, гастроли и прокат спектаклей.
Татьяна Вольтская: У театра АХЕ тоже какая-то своя система, как у Мейерхольда. С чем это можно сравнить?
Владимир Словохотов: Это абсолютно точная, жесткая система. Это система и от Мейерхольда, и от Михаила Чехова, и от инженерной мысли, и постановочные эффекты. Но, самое главное, то, чем интересен этот театр - это настоящая, живая импровизация. Они нам делают спектакль, в ближайшее время, в конце февраля, мы увидим премьеру – совместную работу театра АХА и нашего театра.
Татьяна Вольтская: Эта работа – спектакль « Sole Sombra » по пьесе художественного руководителя театра АХЕ Максима Исаева.
Максим Исаев: Спектакль - на маленькой сцене, достаточно камерный, заняты четыре актера, а зрители достаточно приближены к действию. Поэтому можно делать такие тонкие объекты, и в эмоциональном и художественном плане, интересные для разглядывания. А сама история, с одной стороны, если все упрощать, то, конечно же, о любви. Тема одиночества, встречи с каким-то чувством ответственности. Все кончается плохо. Как часто в жизни. Но, в то же время, есть ощущение, что осталось светлое и возвышающее ощущение, что произошла такая история и, вроде бы, все персонажи пытались делать, в их понимании, добро, делать только добрые поступки, но так все это придумано, что это привело к трагическим результатам. Такая фантазийная идея, что главный герой он не просто фотографирует, а у него идея, например, запечатлеть душу.
Татьяна Вольтская: «Антресоль» - это не хлам, сваленный на чердаке. Сила театра АХЕ в том, что любая, казалось бы, не нужная вещь приобретает новое звучание и красоту.
Владимир Словохотов: Когда мы договаривались о совместной постановке, я никак не мог понять, кто же ставить будет. Я -человек из времени, того, старого, я привык к тому, что приходит режиссер, художник. Поначалу приходил юрист заключить контракт на спектакль. Я добивался: «Ребята, скажите, кто будет ставить спектакль?». «Мы». «Кто - мы?». «Мы все будем ставить у вас спектакль». Каждый мальчик студент мечтал работать в коллективе, где все тебя понимают. Может быть, у нас что-то получится. У ребят уже получилось. У них замечательный театр. Может и у нас тоже что-то получится. Потому что то, что сейчас происходит на сценах и нашего театра, чтобы не было обидно моим коллегам… Меня, как человека, который тридцать с лишним лет занимается театром, это абсолютно перестало волновать. А можете себе представить молодых ребятишек, которые приходит в зрительный зал. Мне бы хотелось, чтобы в театр вернулась молодежь, студенты. У меня есть и взрослые дети, и маленькие. Со взрослыми я еще могу договориться, а с маленькими мы говорим на совсем другом языке. Как ребята сохранили умение разговаривать на этом языке, который понятен всем, нам бы хотелось тоже научиться этому языку.
Татьяна Вольтская: В этом помогут и гости, друзья театра АХЕ. Первым приехал израильский театр «Клипа». Говорит его художественный руководитель Дмитрий Тюльпанов.
Дмитрий Тюльпанов: Я начинал работать в театре с группой «Дерево», и когда мы попали в Амстердам, я встретил там мою будущую супругу. Она из балетной школы. Мы сделали наш первый спектакль, который назывался «Клипа» и, впоследствии, вся группа так и стала называться - «Клипа». Решили попробовать поехать к ней на родину, в Израиль. Начали там с маленьких выступлений в клубах. Мы выступали для солдат. В 8 часов утра, на велосипедах, с мешками, ехали к месту сбора, откуда тысячи солдат уезжают на службу. Еще темно, ночь и такой сервис для солдат. Это было очень интересно. Потом было очень много клубных выступлений. Это была хорошая танцевальная школа, когда ты должен был сражаться за сцену, в буквальном смысле слова. Выходя, ты должен растолкать народ со сцены, руками это невозможно делать, поэтому нужно сильно работать, чтобы выделиться из этой массы, чтобы они поняли: что-то происходит. Мы пробовали много индивидуальных интересных форм. Это были и веревки, и полеты, и большие костюмы, и краски. Но, в основном, это была работа с телом. Эти клубные выступления нам дали возможность заниматься театром, они финансово поддерживали. Пришел какой-то небольшой успех. Нам стали помогать государственные учреждения, стали предлагать большие работы. Например, открытие Иерусалимского фестиваля, большие проекты на воде. За это время мы сделали десять-двенадцать спектаклей. Мы не играем их как репертуар. Это проект на год-два. Мы играем один-два спектакля и потом рождается что-то новое. Мечта эта сбылась. У нас есть свое место, свой театр в Тель-Авиве со студиями. Спектакль «Орфей» был сделан специально для премьеры в Токио. Японская публика всегда доброжелательна. Было странно ехать на запад, а ехать в Россию было еще страшнее. Здесь другие глаза, другое понимание. Реакция Москвы. Холодный, напряженный город. Они себя открыли. Я понял, что мы едем не себя показывать, а смотреть. Когда ты выходишь в этот зал и на тебе фокус. Выбежав из театра в маленький ларек, чтобы купить воды, я стоял у кассы и ждал. Ко мне развернулся человек и начал читать Пушкина. Три минуты она не подходила. И он прочел до самого конца.
Татьяна Вольтская: Вслед за театром «Клипа», в гости к театру АХЕ приедут и другие театры. А в феврале-марте следующего года в клубе «Антресоль» пройдет целая акция, в рамках которой театр покажет все свои спектакли в малой форме.
Марина Тимашева: Добавлю, что спектакль Инженерного театра «АХЕ» «Фауст в кубе» выдвинут на «Золотую Маску» в номинации «Новация».
Марина Тимашева: Ну что, дорогие слушатели, осталось не так уж много времени до Нового Года. И мы решили уже начать подводить итоги года уходящего. И еще раз обратить внимание на премию «Большая книга», поскольку вручалась она впервые, и оказалась одной из самых крупных, в финансовом отношении, литературных премий мира. Попробуем поподробнее представить вам ее лауреатов. Начинаем с победителя – им стал Дмитрий Быков с книгой «Борис Пастернак». Передаю слово Марии Ремезовой
Мария Ремезова: Иногда нет-нет да и задумаешься – для чего, все-таки, существуют премии, в частности, литературные? Не в меркантильном смысле, конечно, тут-то как раз и ломать голову не над чем. А так сказать, в высшем, метафизическом, если угодно. И тут приходит на ум – а не для того ли, чтобы почетче проступила картина состояния нынешней литературы, ведь сколько раз было замечено – очередной расклад премиального пасьянса очень ясно выявляет – нет, не удачи, удачу и так несложно заметить, тем более, что их нынче по пальцам перечесть, а как раз беды и промахи изящной словесности. И хотя к книге Дмитрия Быкова "Борис Пастернак" нет решительно никаких претензий – это, несомненно, очень и очень достойная биография Пастернака, вероятно, лучшая на сегодняшний день - сам факт, что ни один объемный роман (а по условиям конкурса претендовать на участие могли лишь крупноформатные тексты, не менее 14-ти листов) не смог составить ей достойную конкуренцию, говорит сам за себя. Более того, объемистая проза самого Быкова – взять хоть только что вышедший и в журнале "Октябрь" и, одновременно, отдельной книгой, роман под названием "ЖД" – состязаться с ней не могут. Литература вымысла сдает и сдает позиции литературе факта.
Итак, сегодня поговорим о приятном. Автор, по собственному признанию, не ставил перед собой задачу шаг за шагом восстановить жизненный путь поэта. Он нашел цель интереснее – воссоздать "портрет" его внутренней жизни. Эта книга – попытка установить связь между личностью и творчеством, разглядеть и рассортировать сор, из которого, как известно, и растут стихи. Потому что факты – это и есть ни что иное, как сор, покуда не преображены творческим актом.
Быков эмоционально вживается в чужую жизнь, выводя из нее собственный художественный образ. То есть, работая в первую очередь, как художник, и уж только потом – как исследователь. При этом сам Дмитрий Быков – поэт, и поэт замечательный. Абсолютно очевидно, что Пастернак ему очень близок. И, прежде всего это касается интерпретации стиха, тем более, такого темного, как у Пастернака. Быков не раз обращает внимание на эту особенность поэзии своего героя. И, тем не менее – многие строфы после его толкования становятся более внятны. Он владеет контекстом. Книга наполнена множеством деталей и фактов, служащих подспорьем к пониманию личности и внутренних векторов ее развития. И при этом Быков демонстрирует удивительный такт: ни намека на эпатаж и скандальность, хотя уж кто-кто, но Борис Леонидович и при жизни, и после смерти оставил некоторые поводы сплетен. Быков не то чтобы совсем обходит вниманием, так сказать, скользкие моменты, но он виртуозно проходит над схваткой, вообще оставив, например, за кадром не слишком красивую склоку между не поделившими поэта и его наследие сторонами.
Гораздо интереснее для него встроить Пастернака в поэтический контекст эпохи, для чего автор окружает его "системой зеркал" – Блок, Маяковский, Ахматова, Цветаева, Мандельштам. И показывает, насколько Пастернак, столь зависимый поначалу от поэтики символизма, далеко ушел от нее, сохранив лишь формальную привязанность к туманности высказывания. Тем более, что двигался он в сторону ясности и известной простоты, потому, кстати, смело вводил в свой словарь самую непоэтическую лексику – хотел, чтобы его стихом говорила жизнь, а не пресловутая символистская надмирность.
Быков очень верно схватил суть пастернаковской личности, объясняя ее удивительный оптимизм и жизнестойкость – среди самого мрака и ужаса – свойством самой жизни, чудесным образом воплотившей в Пастернаке: жизнь пробивает себе путь, как травинка или росток сквозь асфальт. Автор отмечает: далеко не случайно название знаменитого сборника "Сестра моя жизнь. Именно ощущение родства с жизнью на равных, почти биологическое – его основной стержень и внутренняя движущая сила. Потрясающую приспособляемость Пастернака можно было бы назвать конформизмом, но Быков ищет других объяснений.
Рефреном по тексту проходит описанная кем-то из мемуаристов привычка Пастернака спорить – рассеянное "да-да-да", и вдруг под занавес резкое "нет!". Почти всю жизнь он подтвердил свое "да-да-да", оно было органической потребностью его существа, стремящегося к синтезу и всеприемлемости. Потому Пастернак так легко и естественно верил – и так легко и естественно облекал эту веру в стихи.
Быков замечает: при всей внеконфессиональности своего христианства, Пастернак, вероятно, самый христианский из всех русских поэтов ХХ века. Он переживал мистерию бытия не как редкие "одноразовые" озарения, но как перманентное состояние – случай, мало сказать, редкий – исключительный. Именно потому, должно быть, его стихи часто кажутся столь герметичными – любая попытка вербализации требует хоть сколько-нибудь рационального, а как можно – в принципе – рационализировать чудо?
Для Пастернака любое место – лес, берег, сад за окном – есть пространство ежеминутного совершения чуда. Мир вокруг него пропитан неизъяснимой энергией, которую он улавливает помимо воли, как другие вдыхают воздух. Он живет на грани непрерывного экстатического восторга, и потому бытовые неурядицы, потери и даже смерть – лишь тени на сияющей глади бытия.
И все это в обычной жизни – не помнишь или не понимаешь. А потом прочтешь хорошую книжку, вроде той, что написал Дмитрий Быков, и все вспомнишь.
Марина Тимашева: Мультимедиа-энциклопедия "Фёдор Шаляпин" - уникальное по объему и разнообразию издание о жизни и творчестве великого русского певца. Так считает Анастасия Деева.
Анастасия Деева: Это единственный в своем роде культурно-просветительский проект, аналогов которому нет ни в России, ни за рубежом. Автор проекта - Михаил Соломатин - работу над шаляпинской мультимедиа-энциклопедией начал в 1998 году. На создание альбома ушло 7 лет. Проект осуществлен при поддержке Межрегионального Шаляпинского центра.
Об энциклопедии, ее роли в современной истории, и о ее авторе рассказывает президент Шаляпинского центра Юрий Тимофеев.
Юрий Тимофеев: Самое трудоемкое, конечно, это программирование и техническая разработка. Поэтому семь лет этой работе и посвящено. Этот альбом необходим всем музыкальным учреждениям. В сжатом виде собран уникальный и большой материал. Тем более, сейчас много говорят в министерстве образования о дистанционном образовании. Это тоже один из способов дистанционного образования, образования в плане истории музыкальной культуры России.
Анастасия Деева: Режиссер Владимир Грамматиков долгое время хотел создать фильм о жизни и творчестве Федора Шаляпина.
Владимир Грамматиков: Если просто поставить Шаляпина, то молодые люди не очень воспримут. А Шаляпин плюс современная технология, это уже есть абсолютная реальность. Они начнут потихоньку, шаг за шагом, что-то узнавать про него. О Шаляпине два сценария существует. Это неосуществленный сценарий Галича и сценарий дочки Шаляпина. А мы замышляли многосерийный проект. Восемь или двенадцать серий. Гергиев и Мариинский театр согласились участвовать в проекте, «Ковент Гарден» сказал, что даст костюмы и декорации, которые сохранились, принцесса Монако, которая министр культуры, сказала, что они примут группу за свой счет. Но ни один российский телевизионный канал не заинтересовался этим проектом!
Анастасия Деева: Михаил Соломатин делится впечатлениями о проделанной работе, и о том, кем для него стал Федор Шаляпин.
Михаил Соломатин: Он для меня стал каким-то парадоксальным символом. Он уехал из России в 22-м году, в 27-м его лишили звания, потом лишили гражданства. Потом все это вернули, но в национальной русской культуре он так и остался, как выкорчеванный пень. В 38-м он умер, потом началась война, потом строили ракеты. Книжка вышла в 90-х годах. Это уже перестройка, там не до этого было. Перезахоронили прах. Но мы, в нашей культурной жизни, мало что делаем по-шаляпински. Мы мало продумываем, мы мало работаем. Поэтому он для меня - политический символ какого-то выкинутого добра, которое живет в каждом русском сердце, и мало в какой библиотеке.
Анастасия Деева: Елена Аджу – искусствовед галереи дома-музея Шаляпина - говорит о «мультимедийности» Шаляпина.
Елена Аджу: Сам Шаляпин подходил к своему творчеству именно мультимедийно. Должно было быть соответствие содержания, исполнения, зрительного ряда, всего окружения - хора, оркестра. И этот объемный мир Шаляпина органично включился в объемный мир современной техники.
Анастасия Деева: В Большом театре шла опера «Дон Карлос». Партию короля Филиппа пел Шаляпин, Великого Инквизитора – Василий Родионович Петров, обладавший громоподобным басом. В антракте перед четвертым действием, в котором участвуют Филипп и Великий Инквизитор, Петров в шутку сказал Шаляпину, что перепоет его.
Начался акт. Петров спел свою фразу, обращенную к королю, с такой силой, что его голос заглушил оркестр, и заполнил весь театр. Шаляпин понял, что такой звук перекрыть уже нельзя. И на слова Инквизитора Король Филипп ответил очень тихо. Едва слышный голос прозвучал в абсолютной тишине, замершего зала, как шепот, но в свою реплику Шаляпин вложил и угрозу, и затаенный гнев, и королевскую гордыню, и душевную боль.
Успех был необычайный. Когда закрылся занавес, Шаляпин шутливо сказал Петрову:
Вот и все, Вася! А ты орешь!…
Марина Тимашева: Драматическая трилогия Тома Стоппарда «Берег утопии» готовится к постановке в Российском Академическом Молодёжном театре. В ожидании спектакля историк Илья Смирнов знакомился с книгой, только что вышедшей в издательстве «Иностранка».
Илья Смирнов: Итак, три пьесы в одной обложке - «Путешествие», «Кораблекрушение», «Выброшенные на берег» - воссоздают историческую панораму с начала 30-х до конца 60-х годов Х1Х столетия. Персонажи: Александр Пушкин, Михаил Бакунин, Виссарион Белинский, Джузеппе Мадзини, Карл Маркс и многие другие, ну, а главный герой, которому автор откровенно симпатизирует – Александр Иванович Герцен.
На самом деле, надо радоваться. Радоваться тому, что в Москве поставят спектакли про людей, способных думать и чувствовать, что пьесы написаны и переведены профессиональной рукой: яркие характеры, живой язык, узнаваемые детали быта разных народов. А главное – сказать спасибо английскому писателю за то, что прибыл к аборигенам напомнить их собственную историю, подзабытую за более важными делами. Совершенно серьёзно говорю. В нашей высокой «духовности», откуда можно поплёвывать на «бездуховных» англичан с американцами, выросло уже целое поколение, которое, в лучшем случае, понятия не имеет, кто такой Белинский. В худшем случае, фамилию знают, но твердо убеждены, что в известном споре «бунтовщика» Белинского с «патриотом» Гоголем именно Гоголь был стопроцентно прав. Вот этим уже ни драматург Стоппард, ни режиссер Бородин не помогут. А среднестатистической молодёжи полезно будет узнать: жил в России такой Александр Герцен, романтик, верный друг, добрый красивый человек и мыслитель мирового, а не регионально-конфессионального масштаба, устремлённый не в прошлое, а в будущее. Что, естественно, не мешает нам, потомкам, трезво анализировать его достижения и ошибки, благо на нашей стороне все исторические преимущества, отраженные в поговорке: «чтоб мне быть таким умным, как моя жена после».
Вот на этом – на сложности истории – спотыкается восторженная речь. Потому что я-то получал не «реформированное», а нормальное образование. Это не заслуга, просто повезло родиться и вырасти, когда ещё не сдавали ЕГЭ, зато читал лекции по литературе Георгий Иванович Куницын, а книги Натана Яковлевича Эйдельмана про Герцена были, почитай, настольными. Такими тиражами сейчас только Акунин выходит. Поэтому я отмечаю, что Томас Стоппард взялся за неподъёмное дело. Это ведь только звучит солидно: трилогия, 478 страниц. Формат у книжки маленький, почти карманный, и текст печатается не сплошняком. Как же вместить сюда эволюцию взглядов Белинского, споры славянофилов с западниками, революцию 1848 года, раскол анархистов с коммунистами? Сопоставимая насыщенность текста общественными идеями, может быть, только в «Театре революции» Ромена Роллана, про которую говорят, что её очень трудно ставить. Хотя Ромен Роллан, как и наш Михаил Шатров, отображали пусть ключевые, но всё-таки конкретные события. Стоппард – целый вузовский учебник. А, кроме того, ещё личную жизнь: чем болели дети, что пил Огарёв, с кем спал Герцен и с кем не хотел спать Станкевич, что болело у Тургенева? Волей-неволей впадаешь в скороговорку. Воспроизведя исторический анекдот про славянофила, который оделся так по-русски, что земляки принимали за персиянина, автор вкладывает в уста Константина Аксакова лаконичное и достаточно точное изложение славянофильских взглядов - не всё было в них так уж комично! - но потом «входит Огарев… Я требую, чтобы ты досказал то, что начал говорить! Аксаков: Я уже не помню, что такое говорил…». Сам Герцен тоже не всё помнит: в трилогии он съёживается до одной из составляющих своего мировоззрения, либеральной, которую развивал потом Исайя Берлин. Но ведь кроме борца за «независимость личности» был ещё Герцен – социальный революционер, и ему наследовали совсем другие люди.
Рецензенты уже отметили, что у Стоппарда реалистические картины перемежаются фантасмагориями. Но это не беда. Хуже, если в фарсовой манере «Короля Убю» представлено собрание эмигрантов из разных стран в лондонском доме Герцена. Вот тут мне подсказывают: отлично, можно обыграть параллель с компанией казнокрадов и ваххабитов, которых приютила современная Англия. Нет, не отлично. Потому что история только повторяется в виде фарса. Сегодня нелепо было бы отрицать трагические, порою преступные заблуждения революционеров позапрошлого века, но это всё-таки трагедия, и я лично не вижу фарсовых персонажей ни в Мадзини, ни в Кошуте, ни во французах, изгнанных из Франции диктатурой Луи Наполеона.
Анархист Бакунин показан пусть с иронией, но как живой человек: «огромная и косматая сила, король всех бродяг». Его оппонент Карл Маркс – примитивная карикатура. А, собственно, почему? Потому что Бакунин ближе современным европейским левым, перестроившимся с прав трудящихся на права всякого рода криминализованных меньшинств?
К сожалению, ещё до премьеры спектакля начались политические игры на «Берегу Утопии»: мол, Герцен не чувствовал бы себя своим в путинской России, в лукашенковской Белоруссии. Сама постановка вопроса диковатая: а что, Александру Македонскому понравилось бы в нынешней Македонии? Не знаю, мы с ним об этом ещё не говорили. Но знаю точно, что мне очень не хотелось бы увидеть на сцене Молодёжного Театра карикатурного Карла Маркса - в угоду господам из раздела "Светская жизнь", чтоб они в первых рядах премьерного партера радостно хихикали над очередным унижением своего главного врага. И такое развитие событий ещё можно предотвратить.
Марина Тимашева: Выставка редких гравюр 18-го - начала 19-го веков «История Кавказа в лицах» открылась в музее-заповеднике Лермонтова в Пятигорске. Рассказывает Лада Леденева.
Лада Леденева: Музей ведет свою историю с 1912 года, когда Императорская Академия наук и Управление Кавказских Минеральных Вод выкупили у частных хозяев небольшой глинобитный дом под камышовой крышей, в котором провел два последних месяца своей жизни поручик Тенегинского полка Михаил Лермонтов. Ныне это центр мемориального комплекса, объединяющего все памятные места, связанные с пребыванием поэта на Кавказских Минеральных Водах. Музей вобрал в себя более 60-ти тысяч экспонатов. Часть из них впервые представлена в открывшейся экспозиции. Рассказывает заведующая отделом государственного музея-заповедника Лермонтова Елена Даниленко.
Елена Даниленко: Эта выставка очень интересна и уникальна по своей природе. Почему? Потому что любой грамотный человек прекрасно себе отдает отчет в том, что в экспозиции музея выставляется лишь 3-5 процентов от того, чем владеет музей. 97 процентов, как правило, хранится в запасниках музея. Так вот, чтобы познакомить посетителей, гостей нашего города и нашего музея с тем, чем мы владеем, время от времени мы раскрываем свои фонды и показываем наши богатства. И эта замечательная выставка, это уникальные гравюры, литографии, очень интересные рисунки. Все они, конечно, посвящены истории Кавказа.
Лада Леденева: К числу гравюр, выставленных впервые, относятся работы Емельяна Корнеева - столичного художника, побывавшего здесь в 1803 году в составе государственной комиссии, решавшей вопросы присоединения Кавказа к России. Говорит заместитель директора музея Людмила Чиглинцева.
Людмила Чиглинцева: Я хочу обратить внимание и на подборку уникальных гравюр по рисункам художника Корнеева, участника многих научных этнографических экспедиций в отдаленных провинциях России. А в начале 19-го века Корнеев побывал на Кавказе, и оставил нам свои прекрасные, по исполнению и документальности, рисунки. Могу сказать, что пять раскрашенных корнеевских гравюр это жемчужина в нашем собрании.
Лада Леденева: В пяти редчайших, раскрашенных гравюрах, представленных на выставке, Корнеев отразил реальность кавказской жизни тех времен, внешний облик горцев: всех их тогда называли черкесами.
Елена Даниленко: Вот кольчуги. О чем они говорят? О том, что это человек из знатного рода. Позволить себе кольчугу мог только человек, который имел определенный статус, положение, и, конечно, он был богат. Лук. Казалось бы, лук это такое архаичное оружие. Оно действительно сохранилось у черкесов до начала 19-го века. Вот удивительно - оружие их праотцов!
Лада Леденева: Впервые вышли из запасников выпуски "Русского художественного листка" - своеобразных картин-газет художника Виктора Тимма, посвященных пленению Шамиля, кончине Лермонтова, главнокомандующему Кавказской оборонительной линии генералу Алексею Ермолову, с именем которого в истории Кавказа связана целая эпоха.
«С первого взгляда я не нашел в нем ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненное, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом торсе. Улыбка неприятная, потому что неестественная. Когда же он задумывается и хмурится, он становится прекрасен» - так писал о Ермолове Александр Сергеевич Пушкин в своем «Путешествии в Арзрум»
Людмила Чиглинцева: Это имя упомянуто в произведениях Пушкина, Лермонтова, Дениса Давыдова. Его имя очень многое значило и для горцев. Существует предание, что когда плененного Шамиля доставили в Москву и спросили, что он хочет увидеть, то Шамиль, без колебаний, ответил: «Прежде всего - Ермолова». Генерал Ермолов - крупный государственный деятель России прошлого века и не удивительно, что сохранилось несколько его портретов. А вот портрет Шамиля на выставке – редкость. И он у нас есть. Причем, сделан он с натуры во время пребывания Шамиля в Петербурге. И если добавить, что на выставке представлены портреты Ивана Федоровича Паскевича, Александра Ивановича Барятинского, то станет понято, какой важный и драматический период кавказской истории охватывает наша экспозиция.
Лада Леденева: В экспозиции мирно соседствуют два центральных портрета: имама Шамиля и российского военачальника, пленившего его, генерала-фельдмаршала Барятинского.
Елена Даниленко: Чтобы сохранить свой народ, свою культуру, близких ему людей, Шамиль выехал навстречу Барятинскому и склонил голову в знак того, что он признал победу русской армии. Вот за эту мужественность Шамиль был приглашен ко двору Государя Императора. Они жили, не зная нужды ни в чем. Дети Шамиля получили блестящее, по тем временам, образование. Если раньше, пока длилась эта бесконечная война, к горцам и имаму Шамилю относились как к дикарю и считали, что этот человек ничего, кроме крови, не жаждет в своей жизни, ничего, кроме крови, не видит и смысла не видит жить, потому что он дик, как оказалось, это абсолютно не так. Дальше смотрим – прогулка Шамиля по улицам Петербурга. Без охраны, в роскошной коляске, в сопровождении почетного эскорта. Посещение Шамилем Императорской публичной библиотеки. Владеющий языками, много читающий человек. Это посещение Шамилем Первого Кадетского корпуса, где воспитанником был его сын Шамалуддин.
Лада Леденева: Интересен литографический портрет Ивана Паскевича, командира отдельного Кавказского корпуса, генерала-фельдмаршала, графа Эриванского, светлейшего князя Варшавского, наместника царства Польского с особыми полномочиями. Именно ему Пятигорск обязан своим названием. «Что касаемо до наименования города - дать оному название Пятигорск: по уважению, что гора Бештау, к подошве которой примыкает предназначенное для сего города место, известна под сим именем и в древних российских летописях» -писал военачальник. Самая старая гравюра выставки - вид Дербента, относится к 1780 году. Одна из самых ценных акварелей -изображение Военно-грузинской дороги работы итальянца Лагорио.
Елена Даниленко: Это шедевр, эту украшение, это гордость нашего музея. Это, я думаю, была бы гордость любого музея. Это подлинная акварель Лагорио. Она настолько необыкновенна, она настолько хороша. С любой точки зала, если мы посмотрим на эту работу, мы увидим и этот густой туман в горах, и горные склоны, и ущелья, и даже услышим шум и рокот в ущельях.
Лада Леденева: Первыми посетителями уникальной выставки стали старшеклассники одной из пятигорских школ. Многие из них впервые узнали о прошлом знакомых с детства исторических мест города.
Школьники: Да, есть вещи, которые мы не знали. Хотя и пользовались ими. Например, ваннами. Но мы не знали историю. Экспозиция уникальная, но у нас ее никто не видел. И, вообще, это очень интересно. Я считаю, что каждый народ должен знать свою историю и свою культуру.
Лада Леденева: Сегодня в экспозиции представлены 48 работ. В ближайшем будущем устроители выставки обещают открыть еще один зал, где разместятся иллюстрации к лермонтовским произведениям венгерского живописца Михая Зичи и художника-современника поэта Теодора Горшельда.
Людмила Чиглинцева: Безусловно, очень многое изменилось в нашем крае, но мы благодарны судьбе за то что, все эти замечательные рисунки, гравюры литографии сохранили для нас живой облик любимого нашего Кавказа.