Александр Генис: Перед началом этого рождественского сезона в печати появилась любопытная статистика: 85 процентов американцев считают себя христианами, но день рождения Иисуса Христа отмечают 96 процентов жителей страны. Отсюда можно сделать весьма оригинальный вывод. Рождество - религиозный праздник, выходящий за конфессиональные границы. В эти освященные традицией дни мы отмечаем нечто такое, что всех нас, включая агностиков, связывает одним свойственным человеку, как виду, религиозным чувством.
В последние годы такие универсальные религиозные переживания стали предметом тщательных исследований ученых, пытающихся найти место для божественного в устройстве нашей психики. Сегодня, накануне Рождества, мы познакомим наших слушателей с тем, что говорит новая наука о вечных проблемах. Я попросил подготовить обзор материалов на эту тему Владимира Гандельсмана.
Прошу Вас, Володя.
Владимир Гандельсман: Чтобы пуститься в такое плавание, следовало бы определить, что такое религиозное сознание. Что оно предполагает? Антрополог Эдвард Тайлор сказал еще в 1871 году, что религия – это вера в духовное существование, вера в сверхприродное. Сюда относится и вера в Бога, как в Творца жизни, и в конец света, и просто в существование души.
Александр Генис : Ясно одно: религия - это не только этические принципы, и это, несомненно, то, во что верят миллионы людей на земле. Но давайте начнем с более простых фактов: какова ситуация в Америке с верой?
Владимир Гандельсман: В Америке 96% населения верит в Бога. Более половины – верят в чудеса, дьявола, ангелов и жизнь после смерти - с возвращенными родственниками и встречей с Богом.
Александр Генис : Это все кажется так наивно. Я недавно выступал в Москве по телевидению, и привел примерно эти же цифры, которые поразили аудиторию. Они сказали: «Неужели все американцы верят в Бога!?». Я говорю: «А поднимите руку те, кто не верит в Бога». И выяснилось, что во всем зале нет человека, который бы признался в атеизме. Не так это просто сегодня. Причем, интересно, что в Рай верят гораздо больше, чем в Ад. Это приятнее. Помните Вуди Аллена, который сказал однажды: «Я не хочу бессмертия, достигнутого благодаря моему искусству, я хочу достичь его, просто не умирая»…
Владимир Гандельсман: Большинство американцев точно в таком же ожидании. Меня удивила эта статистика. Почему так? Потому что Америка изолирована от мира? Франция или Германия ведь гораздо более «атеистичны». Однако ни Азия, ни Африка, ни Ближний Восток не являются атеистическими регионами. Так что к исключению, скорее, можно отнести Европу. Кроме того, не так уж велика разница. В Европе меньше ходят в церковь, это верно, но это связано с тем, что в Америке свободная конкуренция церквей, а в Европе церковь зачастую неэффективна, ибо находится под государственным контролем и опекой.
Александр Генис : Именно об этом писал Адам Смит в 18-м веке, когда говорил, что рыночная экономика точно так же действует в религиозной сфере. Он предрекал, что если будет конкуренция церквей, то верующих будет больше. Так что это общий закон. Но я полагаю, что в Америке есть другой род изоляционизма, вызванный историей. Новый Свет начинался как религиозная утопия. А как обстоит дело с учеными?
Владимир Гандельсман: Если полагаться опять же на статистику, то 40 % ученых на вопрос, верят ли они в Бога, ответило «да». Но в самых высших научных кругах, на уровне Академии наук, большинство - атеисты. Факт остается фактом: вера в сверхъестественное не есть культурный анахронизм, и вопросом – почему люди религиозны – занимается современная наука.
Александр Генис : И тут вступают в диалог ученые, которые обещают нам объяснить веру. На чем же держится их энтузиазм?
Владимир Гандельсман: На том, что религия не служит каким-то целям. Они утверждают, что она возникает – и все. Современные ученые начинают со следующего положения. Разница между физическим и психологическим, между телом и душой фундаментальна для человеческого сознания. Физическое – гора или дерево – покоится на безжалостных законах Ньютона. Психологическое – обладает разумом, намерениями, верой, целями, желаниями. Здесь все неожиданно, и беззаконно, и морально. Камень не может быть злым, человек – вполне.
Две существующие системы, заложенные в человеке и имеющие разный механизм: понимание физического мира и понимание социального мира, - говорят о нашем дуализме. О некоем врожденном дуализме.
Александр Генис : Иначе говоря, мы не чувствуем свое существование как существование своего тела. Оно не исчерпывает нашу личность. Мы так и говорим: «У нас есть тело», а не «мы и есть наше тело». То есть, мы – нечто другое, нечто, заселяющее наше тело, так?
Владимир Гандельсман: Именно. Поэтому Кафка придает человеческие черты жуку, и нас это не обескураживает: человеческая душа может жить и в нем. Большинство верующих в Бога наделяют его всемогуществом, мудростью, чем угодно, но не телом, бесконечное число людей верят в бестелесных духов и ангелов. Точно также есть тело без души - робот это или голем. И есть еще одно очень интересное свойство в человеке: он видит цели, намерения или желания даже там, где их нет. Он наделяет ими бездушные предметы: огонь, листву, вулканы, ветер...
Александр Генис : После 11 сентября люди утверждали, что видели Сатану в клубах дыма над Торговым центром.
Владимир Гандельсман: А на аукционе «И-бэй» в 2004 году был продан гриль-сэндвич с сыром, десятилетней давности, который выглядел точно, как Дева Мария (хотя неясно, с каким изображением Девы это соотносилось), но он был продан за 28 тысяч долларов...
Но мы отвлеклись. Самая большая проблема, которая возникает при доказательстве правоты теории естественного отбора, состоит в том, что – интуитивно – человек в ней не чует, не видит смысла. Человек нутром своими чувствует, что если есть творение, то должен быть Творец. И все. И опять же дети подтверждают, что это чувство цели и даже целесообразности - врожденное. Четырехлетний ребенок знает, зачем облако: для того, чтобы шел дождь; он знает, почему есть выступы на скалах: оказывается, чтобы зверь мог почесаться, и так далее... И соответственно – дети склонны думать, что все создано неким Творцом и создано с определенным намерением.
Александр Генис : К чему же мы приходим в результате?
Владимир Гандельсман: Мы приходим к тому, что наука, никогда не примиряясь до конца с божественным, тем не менее, косвенно указывает на то, что вера в Творца не выдумка и не случайность (я, впрочем, не понимаю, как можно придумать то, чего нет!) - вера в Творца – в крови человека.
Сама же наука склонна утверждать, что религия – случайный побочный продукт нашей ментальной жизни. Таким образом, наука и религия будут пребывать в неумолимом противоречии, но зато и побуждать нас к попытке проникнуть в тайны бытия.
Александр Генис : Одно дело - искать Бога, и совсем другое – найти Его. Я сужу об этом по тому, что увидал в маленькой афро-американской церкви нью-джерсийского городка Патерсон, где побывал на воскресной службе, оставившей неизгладимое впечатление.
Дело в том, что обычно мы связываем религию с благостностью. Мы научились видеть в церкви – храм тихого, углубленного благочестия. Кому придет в голову танцевать под хорал Баха? Заходя под церковные своды, мы склоняем голову и понижаем голос. Однако такое отношение к вере не только не универсально, но и не бесспорно. Об этом писал Жорж Батай:
Диктор: «Религия требует, по меньшей мере, чрезмерности. Она требует праздника, вершиной которого является экстаз”.
Александр Генис : Именно так понимают веру в патерсонской Церкви. Служба в ней больше всего напоминала рок-концерт. Прихожане всех возрастов – от детей до матрон - с радостной готовностью вводили себя в исступление. Они пели, хлопали в ладоши, разражались криками восторга. То и дело кто-то пускался в пляс. Самые неистовые впадали в транс. Одна нарядно одетая старушка в специальной воскресной шляпе билась, упав на пол. Ее заботливо поддерживали внуки. Эта была как раз та самая «чрезмерность» - бьющего через край религиозного чувства.
Ничего угрожающего или пугающего во всем происходящем не было. Люди славили Бога и свою веру, не сдерживая эмоций. Для них воскресный поход в церковь был кульминацией недели. Настоящий праздник в своем куда более древнем, чем мы привыкли, понимании: экстаз, позволяющий выйти из себя, соединиться с коммунальным телом общины, ощутить себя частью целого. Тут не просто молились Богу, тут с ним сливались – в куда более прямом смысле слова, чем нам это кажется возможным.
Не умея разделить чужой энтузиазм, я – единственный в церкви – смотрел на происходящее со стороны, да еще и сидя. Буря чужих эмоций меня скорее угнетала, чем вдохновляла. Но это была моя проблема. Остальные, смеясь и плача, испытывали глубокий восторг. Я никогда не видел столь открытого проявления религиозного чувства, способного, как оно собственно, и должно быть, буквально вывести человека из себя.
Пастор Пэйдж – высокий, молодой, спортивный, одетый в безукоризненный костюм, в белой сорочке с изысканно подобранным галстуком, не походил на фанатика. На стенах его офиса - диплом престижной теологической семинарии, награды муниципалитета и почетные грамоты от церковных иерархов. Его речь была интеллигентна, рукопожатие твердо, сам он святился радушием и уверенностью. Когда мы познакомились, мне даже показалось, что ему больше подошла не церковная кафедра, а руководство крупным банком или министерский портфель.
Но как только Пэйдж взялся за дело, все изменилось. Он вел службу как шаман. Пастор метался на подиуме, как ураган. Свою проповедь он пел и выкрикивал. Слова сливались то в стон, то в гимн. Намокла рубашка, почернел от пота элегантный итальянский пиджак. Не выпуская микрофона, Пэйдж беззаветно доводил себя до изнеможения. Неистовый танец его молитвы загипнотизировал всех. Прихожане участвовали в радении душой и телом. Искусно разжигая паству, Пэйдж накалял зал. Когда напряжение достигло предела, он замер на месте. Сквозь него, казалось, прошла электрическая искра. Конвульсивно дергаясь, пастор принялся проникновенно и торжественно выкрикивать несуществующие слова на ангельских языках.
Недавно, в рамках все тех же научных исследований религиозных переживаний, группа ученых медицинского факультета Пеннсильванского университета записала работу мозга верующих, когда они молились в состоянии характерного религиозного транса и пророчествовали непонятными словами. Сегодня в гостях «Американского часа» - научный руководитель этого эксперимента доктор Эндрю Ньюберг, автор книги "Почему мы верим в то, во что верим". Беседу с доктором Ньюбергом ведет наш корреспондент Ирина Савинова.
Ирина Савинова: Доктор, прежде всего, объясните, пожалуйста, что это за пророчества?
Эндрю Ньюберг: Пророчества, глоссолалия, или «говорение на иноязыках»– необычная религиозная практика. Она характерна только для пятидесятников-трясунов. Пятидесятники – последователи одного из направлений в протестантизме. В Америке появились в то же время, что и в России: в конце 19-го начале 20-го века. Члены конгрегаций преследуют цель быть охваченными святым духом, как апостолы Христа на седьмой день после Пасхи. Пятидесятники входят в особенное экстатическое состояние, транс своего рода, и в полубессознательном состоянии начинают произносить слова. Или – то, что кажется поначалу словами. Если прислушаться внимательно и проанализировать произносимое, смысла в нем нет, и нет сходства с каким-то известным нам языком, это - глоссолалии. Еще более интересно то, как сами верующие объясняют это явление. "Это все проявление святого духа, он нас контролирует и говорит через нас и с нами", - верят они. Святой дух снисходит и наполняет их тела, и то, что они произносят, и как двигаются, в характерной ритуалистической манере, – это вне их контроля. Для верующих - это очень важное и глубокое религиозное переживание. И они сами намеренно, когда хотят, входят в такой транс, по их словам «допускают в себя святой дух». Так в исследуемой нами группе, верующие начинали "говорение на иноязыках" через 4-5 минут после того, как мы их просили это продемонстрировать. Они не могут контролировать происходящее с ними, но могут открыть себя и не противиться тому, чтобы с ними это происходило. Наблюдать это необычайно интересно. Это - процесс, заряженный очень сильной энергией.
Ирина Савинова: Что же Ваша группа обнаружила во время эксперимента?
Эндрю Ньюберг: Мы зафиксировали во время "говорения на иноязыках" снижение активности во фронтальной доли мозга. Деятельность затихала по мере того, как верующий начинал издавать звуки. И это очень важно, потому что фронтальная доля мозга работает тогда, когда мы концентрируем наше внимание на чем-либо, сосредотачиваемся на какой-то деятельности, контролируем наши действия: что именно говорим, как двигаемся.
То, что эта часть мозга бездействует во время глоссалалии, подтверждает слова верующих: они не контролируют свои действия во время транса. Получается, что нечто заставляет их выговаривать непонятные слова. Поскольку фронтальная доля бездействует, в этот момент они открыты для воздействия извне.
Ирина Савинова: Изучение мозга верующих помогло Вам объяснить религию?
Эндрю Ньюберг: Наблюдая работу мозга во время религиозной практики, мы заметили одинаковые феномены у всех верующих. Приведу мой любимый аргумент: мы все приобретаем фундаментальный жизненный опыт, который приводит нас к вере, любой вере. И все мы рождаемся с мозгом, созданным, смонтированным для взаимодействия с окружающим миром. Во всяком случае, его "ориентировочная" часть выполняет эту функцию. Но когда люди находятся в глубокой религиозной медитации или погружены в молитву, именно эта часть мозга отключается. Отсутствие активности словно освобождает место для чувство единения с Богом, со Вселенной. Это чувство возникает не только у религиозных людей. Любой человек испытывает его, попадая на природу, видя высокие горы, красивый закат или океан. Он чувствует себя частью окружающего мира. И нам это необходимо. Концепция религии и веры – самое сильное проявление такой причастности. Сегодня в европейских странах религия и вера играют не такую значительную роль, как у нас в Америке. Но во все времена она оставалась важной для всех.
Ирина Савинова: Какие отношения у нас с верой? Ведь вера бывает и опасной...
Эндрю Ньюберг: Конечно. Сегодня в мире есть много мест, где разные веры конфронтируют друг с другом. В основе этого конфликта лежит антагонизм, который испытывают верующие одной религии по отношению к верующим в другую. Верующие, часто принимающие участие в массовых религиозных церемониях, склонны переоценивать роль своей религии и ее превосходство, что приводит к агрессивной вражде с другими верующими.
А вот пример из нашей медицинской практики. Католик, умерший от сердечного приступа и воскрешенный врачами нашего института, был вынужден инкорпорировать совершенно незнакомый ему религиозный опыт. Он прожил жизнь, обладая определенной системой убеждений, и вдруг - воскрешен. Он потрясен, ошарашен, его религия не подготовила его к происшедшему, но он не готов принять новую систему убеждений.
В моей работе на медицинском факультете я часто встречаю наркоманов, больных разными формами рака, которые верят, что Бог их наказывает, Бог хочет, чтоб они были больны, и потому они не верят, что выздоровеют, как бы врачи их ни лечили. Так что бывают случаи, когда вера опасна. Но гораздо чаще роль религии положительна.
Важно понять другое: почему один глубоко верующий человек сострадателен, а другой столь же глубоко верующий человек – жесток. Ответ на этот вопрос будет искать наш только что организованный Центр духовности разума.
Ирина Савинова: Ваши исследования могут найти место в мозгу, где находится центр духовности?
Эндрю Ньюберг: Я считаю, что в мозгу нет одного определенного центра, отвечающего за религиозные убеждения. В мозгу есть целая сеть функций и структур, ассоциируемая с религиозными верованиями. Существенно и то, как мы устанавливаем причинную связь между мозгом и религиозностью. Для нерелигиозного человека достаточно посмотреть на снимок мозга "говорящего на иноязыках" и сказать: ага, вот здесь находится религиозность и только здесь. Для верующих же важно, что в них существует нематериальный дух, с которым взаимодействует Бог и который определяет, кто мы есть физиологически и биологически. Так что нам приходится иметь дело с нашим извечным дуализмом духа и материи. Пока мы можем сказать одно: в устройстве нашего сознания есть пространство для нематериального.
Ирина Савинова: Как меняются религиозные убеждения с возрастом?
Эндрю Ньюберг: Посмотрим на развитие мозга. Маленькими детьми мы познаем мир. Мозг ребенка имеет огромное число связей между нервными клетками – отсюда полный фантазий мир, в которых живут дети. От 5 до 10 лет их учат правилам поведения: что принято и нет, что хорошо и что плохо. По этим формирующих их индивидуальность правилам они будут жить. В мозгу подростка все понятия в основном установились. Подростки приобретают способность давать уже образовавшимся убеждениям оценку и отвергать те, которые они считают ограниченными. Это относится и к этическим и религиозным убеждениям. На этом очень важном этапе взросления к работе подсоединяется корковая часть мозга. Молодой человек в состоянии задаваться серьезными вопросами. Замечу, однако, что первые нервные связи, первые правила, по которым нас научили взаимодействовать с окружающим миром, - самые прочные. Потому, став взрослыми, мы невольно возвращаемся к нашим начальным представлениям о мире.
Ирина Савинова: Может современный человек выжить без веры?
Эндрю Ньюберг: Я говорю об этом в своей книге "Почему мы верим в то, во что верим". Все, что мы делаем, и как думаем, все основано на убеждениях. И все они определены нейропсихологической работой мозга. О чем бы мы ни подумали, наш мозг эту информацию уже обработал и вложил в себя для нашего пользования. Проверять достоверность этой информации нам необязательно. Мы многое принимаем на веру, в том числе и в науке, описывающей устройство нашей Вселенной. Другими словами, нам не избавиться от наших субъективных убеждений, потому что они – это то, что мы думаем, чувствуем и испытываем в течение жизни. Мы не можем жить без убеждений и верований, они – то, из чего мы сделаны.
Ирина Савинова: Это и есть вера?
Эндрю Ньюберг: Религиозные верования существуют тысячи лет и доказала свою действенность. И я, как идеалист, надеюсь на то, что веру, позитивный элемент, содержащийся во всех религиях, можно будет выделить и использовать в качестве механизма мотивации для сближения людей. Такое средство может оказаться сильнейшим орудием для мировой морали, для сострадания и прощения.
Александр Генис: В Нью-Йорке скончался Александр Сумеркин. Саша, как все мы его звали, был одним из самых культурных людей Русской Америки. Выпускник МГУ, большой знаток английского, он перебрался в Нью-Йорк в 78-м, обосновался в издательстве «Руссика». Там, кажется, мы с ним в первый раз и пересеклись. Он производил впечатление типичного русского книжника – тактичный эрудит с деликатными манерами и мягким голосом. В «Руссике» Саша занимался очень подходящим для себя делом – Цветаевой. Сперва выпустил двухтомник ее прозы, потом состоялся знаменитый пятитомник ее стихов.
Надо вспомнить, что в эти глухие годы России было не до Цветаевой. Да и в эмиграции о ней вспоминали не так уж часто: уходили знавшие Цветаеву люди, исчезали состарившиеся книги. Обходясь и без державной, и без академической помощи, Сумеркин издавал своего любимого поэта в одиночку, сидя в каморке без окна. Но книги выходили без всяких скидок на условия. Это была титаническая работа, тихий филологический подвиг. У Сумеркина все получилось, как надо. Изящно оформленные, любовно подготовленные, щепетильно откомментированные тома могут служить памятником издательского дела в эмиграции. Ну, и, конечно, изюминкой собрания стало участие в нем Бродского. Саша как-то в нашей студии рассказывал об этом проекте. Бродский обещал ему написать страничку о цветаевской прозе. Начав работу, он так увлекся, что подклеивал новые листы, не доставая исписанную страницу из пишущей машинки. В результате эссе, одно из лучших у поэта, приняло вид древнего свитка.
Бродский и Сумеркин – отдельная тема. Саша был посредником между английским и русским Бродским. Эта была очень сложная роль еще и потому, что Бродский вообще был против переводов своих написанных по-английски сочинений, говоря что для американцев он пишет по-другому. Если переводы все-таки выходили, то в «авторизованной редакции». Что это значит, Сумеркин объяснил, рассказывая о собственном опыте работы с Бродским.
Диктор: «Авторизованный перевод (…) означал как минимум две радикальные правки предложенного русского текста, в результате которого от первого варианта оставались разве что имена собственные».
Александр Генис: Сумеркин умер совсем не старым: в ноябре ему исполнилось всего 63 года. Без него наш литературный пейзаж уже никогда не будет прежним.
Александр Генис: Фильм «Бобби», посвященный убийству Роберту Кеннеди, попал в престижный список номинаций на награды «Золотого Глобуса» - в категории «Лучшая драма». Помимо кинематографических достоинств ленты, это, вероятно, объясняется и тем, что новая картина Эмилио Эстевеса так органично вписывается в бурную политическую атмосферу уходящего года.
У микрофона – ведущий «Кинообозрения» «Американского часа» Андрей Загданский.
Андрей Загданский: «Бобби» - фильм относительно молодого режиссера и актера Эмилио Эстевеса, он, кстати, сын знаменитого американского актера Мартина Шина. И он же - режиссер нескольких более или менее удачных фильмов. Может, вы помните, лет 15 назад была картина «Люди на работе», где два парня возят труп в грузовике. Такая черная дурацкая картина. И вот совершенно другой жанр. Фильм рассказывает о том самом дне жизни Америки, когда Роберт Кеннеди был убит в Калифорнии, в отеле, после того, как он принял номинацию демократической партии Калифорнии. В данном случае, речь шла о номинации пока только от штата Калифорния, но она, фактически, гарантировала, что он будет баллотироваться от всей демократической партии Америки на пост президента. При этом, было совершенно очевидно, что его популярность так высока в Америке, что в тот день было ясно, что те, кто слушают выступление Роберта Кеннеди, смотрят на будущего президента США. Сценарий, а режиссер является и автором сценария фильма, построен по принципу очень близкому режиссеру, о котором мы недавно говорили, который совсем недавно умер – Роберт Олтман. Фильм «Бобби» построен как пересечение жизней пеонажей, которые оказались в один и тот же самый день в одном том же месте. Все эти люди случайно, не зная друг друга, оказываются в фокусе жизни США в этот самый день. Все они будут ранены тогда, когда Серхан Серхан стрелял и убил Роберта Кеннеди. И это совершенно случайные люди. Это молодой парень, который в этот день женится в этой же гостинице, и девушка, которая выходит за него замуж, делает это для того, чтобы его не отправили во Вьетнам. Это один из менеджеров ресторана, это муж и жена, он – бизнесмен, она – арт дилер. Совершенно разные люди, которые оказались в этот день в этом месте.
Александр Генис: То есть, смерть Кеннеди объединила случайных людей.
Андрей Загданский: Так же, как его жизнь должна была объединить всю Америку. Такой принцип построения. И замысел, и сценарная идея мне очень нравятся и очень импонируют. В фильме практически нет Кеннеди. Есть только его телевизионное выступление. То есть, реальные, документальные съемки с Кеннеди.
Александр Генис: Кеннеди играет Кеннеди.
Андрей Загданский: Есть архивный материал. И он обладал совершенно невероятной степенью персонального обаяния. Он излучал магическое политическое качество, которое я, с тех пор, ни у кого никогда не видел.
Александр Генис: Я, конечно, не был в Америке, когда все это произошло. Но обаяние Кеннеди, клана Кеннеди и Роберта Кеннеди, в частности, до меня дотянулось прямо сегодня. На днях я прочитал, что когда убили Джона Кеннеди, Роберт Кеннеди впал в страшную депрессию. Он просто не мог примириться с этой смертью. Он, например, все время носил кожаную куртку Джона Кеннеди, которая была ему страшно велика. Он был страшно худой. Родственница Роберта Кеннеди подарила ему книгу, которая помогла ему выйти из депрессии. Американская просветительница по фамилии Гамильтон написала книгу о древнегреческих героях. И вот эта книга помогла ему встать на ноги, и он ее носил, никогда не расставаясь с ней во время предвыборной кампании. Он постоянно читал отрывки. Я нашел эту книгу и сегодня получил ее по почте. Собираюсь вечером читать.
Андрей Загданский: Нити протягиваются. Теперь, сказав столько хороших слов в адрес фильма, я должен его категорически разругать. Поскольку, конечно, Эмилио Эстевес не Роберт Олтман. И эта сложная ткань пересечения человеческих судеб, разговоров людей, случайных реплик, которая так магически работает в лучших фильмах Олтмана, к сожалению, у Эстевеса не работает. Эта волшебная ткань не функционирует, каждая история остается сама по себе, вот этого соединения не происходит. Хоть в фильме есть замечательные актеры, многие из них выгляди как-то заново. В частности, знаменитая Шэрон Стоун играет, с моей точки зрения, какой-то другой, новый персонаж, которой я раньше в ее обычном каталоге того, что она делает, не видел. В этом фильм не получился. В чем же он получается? Он получается в финале. После того, как Серхан Серхан стреляет в Кеннеди, поимо того, что Кеннеди падает, ранено множество людей, страшная суматоха, и шок, и слезы, и масса случайностей, которые происходят в эту самую историческую минуту, очень важную, в такой момент страшно черной истины для Америки, в фонограмме начинается выступление Роберта Кеннеди, одно из принципиальных его выступлений в период предвыборной кампании, которая закончилась его смертью. И я клянусь вам, Саша, что я никогда в жизни не слышал ни по-русски, ни по-английски, чтобы политический деятель так говорил. Есть такое ощущение, что любая демагогическая нота вытравлена из этих слов. Его нельзя назвать красноречивым. Но каждое слово обладает весом. Он говорит об очень простых и очень значимых вещах. Я впервые понял, до какой степени Роберт Кеннеди был надеждой для Америки, надеждой 60-х. И какая жестокость судьбы в том, что эта надежда не состоялась. В этом смысле, картина, мне кажется, получилась. Получилась как политическое послание, как возрождение политикой надежды Америки.
Александр Генис: Новый Джеймс Бонд, в исполнении Дэниэла Крэйга, триумфально шествует по праздничным экранам, даже не замечая своего очень преклонного возраста. В первой, вышедшей в 1953-м году книге Яна Флеминга «Казино «Рояль», которая вновь послужила источником идущего сейчас фильма, Бонду 36 лет. Возраст делает его ровесником Октябрьской революции, но сохранился он лучше. Даже Холодную войну Бонд пережил без особого ущерба для своей популярности. Сам факт беспрецедентного в эфемерном мире массовой культуры долгожительства заслуживает того, чтобы мы внимательней вгляделись в неуязвимого (особенно, если учесть все те опасности, которым он подвергался) агента 007.
О новой биографии Джеймса Бонда рассказывает ведущая «Книжного обозрения» «Американского часа» Марина Ефимова.
САЙМОН УАЙНДЕР, «ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ СПАС БРИТАНИЮ. Путешествие в волнующий мир Джеймса Бонда»
Марина Ефимова: На памяти вот уже третьего поколения читателей и кинозрителей секретный агент Скотланд-Ярда Джеймс Бонд спасает цивилизацию от чудовищных злодеев. Злодеи обладают мощными современными арсеналами, частными армиями и экзотическими охранниками, а Джеймс Бонд борется с ними в одиночку, правда, с помощью стреляющих авторучек, ракетных автомобилей, энциклопедических знаний, собачьего нюха и британской невозмутимости. Свои боевые операции он ведет из пятизвездных отелей, из гоночных автомобилей и из атласных постелей, которые он делит с многонациональной толпой красоток.
Книга «Человек, который спас Британию» - своего рода биография героя. Автор книги - один из директоров знаменитого издательства «Пингвин» - начинает с рождения «агента 007» в тусклые послевоенные годы, когда Англия с трудом оправлялась после Второй мировой войны: безработица, инфляция, забастовки и болезненный переход из статуса Первой Империи мира в статус второразрядного государства. И вот в такое время писатель Ян Флеминг, сам прошедший войну сотрудником Британской Секретной службы, создает Бонда. Джеймса Бонда. Уайндер пишет:
Диктор: «К огорчению большинства граждан, мощная, романтичная, иногда скандальная роль, которую играла страна, веками доминирующая над миром, была доиграна до бесспорного и бесповоротного конца. На ведущую роль в мире вышла Америка. Немногие понимали, насколько население Англии было деморализовано этим обстоятельством в первые послевоенные годы. И именно в этот момент им показали, что где-то в отдаленной части мира, один человек, англичанин до кончиков ногтей, привычно вкладывает автоматический пистолет «Беретта 25» в мягкую кобуру, спрятанную подмышкой, осматривает в зеркале свой чисто выбритый подбородок и жёсткий рот, надевает вечерний костюм и уходит в ночь, чтобы почти в одиночку спасти мир и восстановить репутацию своей страны».
Марина Ефимова: Убеждение, что элегантный, невозмутимый и непобедимый Джеймс Бонд утешил англичан, - не ново. Уайндер пополнил собой ряд знаменитых писателей, находивших множество литературных и философских аспектов в неотразимом персонаже Флеминга: Умберто Эко, Кингсли Эмис, Филипп Ларкин...
Правда, в книге Уайндера многовато рассуждений и довольно часты повторы, но зато там прекрасно описана жизнь в послевоенной Англии (она напомнила мне послевоенный Ленинград: тускло, бедно, голодновато, страшновато). Кроме того, автор умно и мило признается в своем собственном юношеском увлечении агентом 007: когда он получил работу коммивояжера заграницей, он вычитывал в книге Флеминга все подробности поведения Бонда в разных странах: куда ходить, кому и сколько давать «на чай», какую выпивку заказывать.
Диктор: «Я даже пошел в лондонский магазин «Тропикадилли», где продавалась мужская одежда времен королевы-матери и прочие имперские нелепости, и в этом магазине запасся кое-чем из оснастки Джеймса Бонда. Конечно, тоненький внутренний голосок пищал мне, что я выгляжу идиотом, но, в общем, я чувствовал себя великолепно. Я категорически не замечал разницы между путешествиями Бонда, заполненными сексом и убийствами, и моими странствиями, заполненными продажами устаревших компьютерных учебников».
Марина Ефимова: В своей книге Уайндер совершенно точно, по-моему, оценивает исполнителей роли Джеймса Бонда в кино, которые после Шона Коннора и Роджера Мура становились все менее удачными. Он также рассказывает о том, что главная музыкальная тема в фильмах о Бонде начала свою жизнь в исполнении индийского музыкального инструмента «ситара» как фон к мюзиклу по мотивам романа Нэйпола «Дом для мистера Бисваса». Уайндер напоминает, что два десятка фильмов о Бонде шли (и идут) вот уже 40 лет с неизменным успехом. Рецензент книги, Мичико Какутани, пишет в «Нью-Йорк Таймс»:
Диктор: «Если бы Бонд был живым человеком, ему было бы сейчас 80 лет. Но он - как Питер Пэн: никогда не стареет и не меняется. Как хомяк в своем колесе, он повторят все один и тот же путь: задание, путешествие, соблазнение, выслеживание заговора, освобождение из плена, убийство злодеев. И именно этого от него ждут. Как от старой песни. Она не должна меняться. Дело лишь в исполнении».
Марина Ефимова: Уайндер даже сравнивает Джеймса Бонда с королевой, считая его таким же имперским пережитком:
Диктор: «Правда, я полагаю, королеву поражает иногда тот факт, что под властью ее отца-короля находилась четверть планеты и кое-где ему поклонялись, как богу, в то время, как ОНА вынуждена ходить по улицам и выражать интерес к жизни дам, размахивающих пластиковыми флажками, заляпанными мороженым. Что касается Бонда, то он самоанализом не занимается, и его уверенность в себе не теряет свежести. И это поразительно, что Англия, уже совсем не похожая на ту страну, где впервые появилось творение Флеминга, все еще остается страной Джеймса Бонда».
Марина Ефимова: Но мы-то – не англичане. Я помню, как в Бостоне мы гуляли с ныне известной (а тогда еще не очень) писательницей Людмилой Штерн, споря о романах Филиппа Рота и особенностях постсоветской прозы, и вдруг увидели вывеску фильма о Джеймсе Бонде. Воровато оглянувшись, мы нырнули в кинотеатр, купили пакет горячей воздушной кукурузы и от души глазели на экран в компании сбежавших с уроков школьников. Почему же до сих пор миллионы людей разных национальностей ностальгически любят фильмы о том, как английский шпион спасает мир? Может быть, потому, что во всех ужасных перипетиях своей опасной, коварной, бесчеловечной профессии «агент 007» остается джентльменом. Если новые режиссеры изменят этот принцип, любовь зрителей умрет. Она жива, пока фильмы с Джеймсом Бондом остаются сказками о том, что честь, галантность и доблесть – бессмертны.
Александр Генис: Сегодняшний выпуск «Американского часа» завершит «Музыкальная полка» Соломона Волкова. Итак, что стоит на вашей музыкальной полке?
Соломон Волков: Фильм о Бетховене «Копируя Бетховена», который сняла Анежка Холланд, польский режиссер, которая, кстати, мне очень нравится. Кстати, как вам этот фильм о Бетховене, понравился?
Александр Генис: Нет. Мне он категорически не понравился, как и все фильмы о Бетховене, которые я видел до сих пор. А их уже не так мало. Дело в том, что Бетховен изображен всегда одинаково. То есть это такой глухой старик с придурью. Все это верно. Таким он и был. Бетховен был необычайно тяжелым человеком. Это всем известно. Истории, которые нам показывают в кино, ничего нового не добавляют к образу Бетховена. Но что не получается – что этот человек мог сочинить Девятую симфонию. Хотя именно об этом фильм. Девятая симфония хороша, а человек, который ее сочинил, – плох. В какой момент глупый старик становится гением, я не вижу. Когда я это увижу, тогда будет фильм о Бетховене, тогда будет миф о Бетховене. Мифа о Бетховене в этом фильме нет. Почему? Соломон, почему Бетховен, романтический гений par excellence , почему он не производит такое же моцартианское впечатление?
Соломон Волков: Нет этой знаменитой детективной истории, которая тоже возникла не случайно. Определенные личности привлекают определенного рода истории. Все, что связано с Моцартом, окрашено в некие мистериозные тона. Это и ситуация с Сальери – отравил или не отравил? Мы, конечно, на сегодняшний момент, понимаем, что, конечно же, не отравил. Но народу это не объяснишь. Народ будет думать всегда, что это так. Его не похоронили в могиле для бедных. Это тоже бесполезно народу объяснять. Это тоже очень красиво выглядит, что величайшего гения бросили в такую могилу, и никто не знает, где он похоронен. История с заказанным «Реквиемом», таинственный незнакомец – все уже прояснено и с это историей. И, все-таки, личность Моцарта привлекает все эти красивые романтические мифы. Поэтому мне, в частности, не нравится «Амадеус». Потому, что идиот, который изображен в этом фильме под именем Моцарта, не мог, по определению, создать вокруг себя такую мистериозную ауру, которая действительно обволакивает Моцарта, и которая придает такой меланхолический оттенок всей его фигуре.
Что же касается Бетховена, то для меня загадка, почему все подступы к тому, чтобы показать Бетховена оканчиваются такой катастрофой. И я, в частности, считаю, что и этот фильм – катастрофа. Эд Харрис в плохом парике. Эд Харрис - замечательный актер и лучшего изображения художника, чем Эд Харрис как Джексон Поллак я, может быть, в своей жизни не видел. А здесь он абсолютно беспомощный. Конечно, проблема в том, чтобы показать на экране глухого человека. Это всегда было, есть и будет проблемой. Но, все-таки, Бетховен - гораздо более сложная личность, чем этот раздраженный и ворчливый старик, который все время появляется на экранах. И, в частности, конечно, у настоящего Бетховена были невероятно загадочные отношения с его племенником Карлом. Почему нужно было Бетховену ввязываться в эту историю, отсуживать этого племянника, добиваться прав на него, затевать настоящую войну с вдовой брата? При том, что племенник его просто-напросто ненавидел. Это тоже одна из загадок.
Александр Генис: А как вам музыка в фильме?
Соломон Волков: Все, что осталось, это монтаж на десять минут, посвященный Девятой симфонии и ее финалу. Музыка, конечно, потрясающая, невозможно ее слушать спокойно. Где ты ее не услышишь, ты вскакиваешь на ноги. В итоге, от фильма «Копируя Бетховена» останется звучание Девятой симфонии с ее потрясающим финалом «Обнимитесь миллионы».
Александр Генис: Следующий раздел нашей музыкальной полки – личная нота. Соломон, что в эти дни на вашем плеере? Что вы слушаете?
Соломон Волков: К сожалению, повод печальный. Умерла замечательная американская певица Анита О’Дей. Кстати, это ее псевдоним. Настоящая ее фамилия Анита Колтон. Она сама себе выбрала такой хлестко звучащий псевдоним. Ей было 87 лет, умерла она совершенно одна, без каких-либо близких людей, и это тоже следствие жизни, знаменитой тем, что там была масса всякого рода эксцессов и происшествий. Там были аресты за хранение и употребление наркотиков, и в тюрьму ее за это сажали, умерла она чуть ли не от того, что перебрала героина. И, при всем этом, она оставалась потрясающей джазовой певицей. Ее, единственную белую джазовую певицу, сравнивали со знаменитыми афро-американками – с Эллой Фицджеральд, Билли Холлидей. Он была на этом уровне, хотя и не достигла, может быть, всемирной популярности перечисленных звезд. Продолжала петь она очень долго, отличалась потрясающей независимостью характера, могла делать все, что угодно. И здорово пела одного из моих самых любимых американских композиторов Кола Портера. И вот эта потрясающая песня композитора Кола Портера « I love you » в исполнении Аниты О’Дей, умершей в возрасте 87 лет в Лос-Анджелесе.
Александр Генис: И последний раздел нашей музыкальной полки – музыкальный анекдот.
Соломон Волков: Он связан у меня с тем, что великому виолончелисту Пабло Казальсу в конце декабря исполнилось бы 130 лет. Казальс рассказывал такую историю. Он довольно рано поседел. К 25 годам он уже был совершенно лысым молодым человеком. И когда он поехал, в начале века, впервые на гастроли в Америку, то американские импресарио страшно были этим обстоятельством недовольны. Потому что это все не совпадало, эта лысина не совпадала с романтическим обликом великого виртуоза, каким они подвали Казальса. Предлагали ему большие деньги, если он будет выступать в парике. Кстати, вспоминая о парике Эда Харриса, в роли Бетховена. Так вот, Казальс категорически отказался появляться на сцене в парике, выходил плешивым. И тогда изобретательный американский импресарио нашел выход. Он на рекламе написал: «Если наш великий виолончелист Пабло Казальс плешив, то это только потому, что каждой женщине, которую он любил, он дарил по волоску».
Александр Генис: А вы знаете, Соломон, очень любопытная традиция собирать локоны великих музыкантов. Я сам видел в музее в Польше локон Шопена. Интересно, откуда она пошла? Недавно я слышал такое объяснение. Подсознательно люди чувствовали необходимость физической близости к своему кумиру. Что такое волосы? Любая часть тела - это ДНК. То есть человек хранит самую физическую память. Вся квинтэссенция личности - в этом куске физической памяти. Не зря самые оголтелые поклонницы Шопена собирали окурки его сигар, которые он курил, несмотря на слабые легкие. Так что что-то в этом есть. Видимо, не зря про Казальса говорили.
Соломон Волков: Конечно, это так. Но относительно Казальса я хотел сказать, что он играет у нас Баха, сольного Баха. И, в связи с этим, я вспоминаю другую замечательную историю. На Целине как-то Мстислав Ростропович играл именно этого сольного Баха. Перед очень неподходящей аудиторией. В первом ряду сидел какой-то угрожающий детина и говорил: «Уходи немедленно, а то я тебя сейчас убью». На что Ростропович, не прекращая играть, приговаривал: «Сейчас доиграю и уйду, сейчас доиграю и уйду». А играл он именно эту сюиту Баха для виолончели соло.