Тамара Ляленкова: В сегодняшней программе мы будем говорить о Снегурочке и Деде Морозе – персонажах вымышленных, но раз в год обретающих живую плоть и кровь.
Удивительно, что в наше время, такое прагматичное и бедное на чудеса, мы без всякого усилия и всерьез верим, что новый год наступает именно в ночь на 1 января, прощаемся с прошлым, загадываем желания на будущее. Возможно, происхождение этой уверенности таится в детстве, когда чудо перемены подтверждалось настоящим сказочным способом - появлением подарков под елкой и приходом Деда Мороза со Снегурочкой.
Но действительно ли российский Дед Мороз – это переобутый в валенки Санта Клаус, святой Николай Мирликийский, Никола-угодник в русской традиции? За разъяснениями я обратилась к старшему научному сотруднику Института Мировой литературы Российской Академии наук Елене Миненок.
Елена Миненок: На мой взгляд, российский Дед Мороз не связан с европейским Санта Клаусом. Это фигура мифологическая, которая постепенно превратилась в фигуру игровую. Это очень типично, когда какой-то обряд или явление начинает терять магические функции и начинает приобретать игровые функции. Дед Мороз оказался такой нейтральной фигурой, которая очень хорошо ложится на традиционной менталитет, на сознание и, конечно, подготовлена культурными предпосылками, которые развивались раньше. Этот образ также использовался и в сказке «Двенадцать месяцев», неслучайно зимние месяцы представлены такими могучими стариками. И он оказался принят абсолютно разными возрастными группами, начиная от пожилых людей и заканчивая малышами, которые все ждут Деда Мороза.
Тамара Ляленкова: Каков его архаический прообраз? В сказках, я помню, есть Морозко, есть действительно такие персонажи, они, как правило, в лесу живут или в колодце. А был ли персонаж такой живой, может быть, ряженый?
Елена Миненок: Конечно, фигуры, близкие к такому образу Деду Мороза есть в сказке. Что касается других жанров фольклора, то тут конкретного персонажа такого вы не найдете. Но абсолютно все погодные явления персонифицируются в фольклоре, и безусловно, Мороз в народных заговорах представляется такое существо. Специальную ритуальную еду готовили на крещенские морозы, выставляли за окно и говорили: «Мороз, Мороз, приходи со мной кашу есть». Что постепенно забылось в сознании, но сохранилось в пословицах, сохранилось в каких-то таких маленьких ритуальных формулах. Поэтому если мы напрямую будем смотреть, стоял ли за Морозом какой-то реальный мифологический персонаж, к сожалению, славянская, русская мифология дает обрывочные, косвенные признаки. То есть прямого персонажа, такого яркого мифологического персонажа в наше время не сохранилось, поэтому нельзя сказать «да» или «нет» однозначно.
Тамара Ляленкова: То есть тот Дед Мороз, который у нас появился, это синтез того европейского? То есть взяли-таки европейского за основу, и он приобрел некие характерные национальные черты.
Елена Миненок: Я бы не сказала, что взяли европейский за основу. Скорее взяли за основу литературный персонаж, который попал в литературу посредством сказки, через сказку «Морозко». Потом он усилился Островским. У него нет одного источника, это всегда слияние многих традиций, многих влияний. А как персонаж Дед Мороз – это, безусловно, явление городской культуры. Традиционные балы, карнавальные элементы, которые обязательно включались в новогодние празднества, и, безусловно, влияние сказки, влияние Островского – вот создание этого персонажа, который удовлетворил совершенно разным социальным слоям. И он был нейтрален, то есть не носил на себе никакой христианской нагрузки. Это такое некое воплощение нашей мечты. Мне кажется, неслучайно был выбран дедушка. Потому что, если мы посмотрим структуру семьи, то такой вот образ абсолютно безобидного, безвредного, не агрессивного существа – скорее всего это такой вот добрый дедушка.
Обязательно к нему прикладывалась Снегурочка. Как мне кажется, вот это некий такой баланс: с одной стороны – старый дедушка, с другой стороны – молодое, юное существо Снегурочка, которая показывает теплоту взаимоотношений и абсолютно исключает эротический элемент. Они нейтральные, они дополняют друг друга. Казалось бы, сочетание несочетаемого, но, с другой стороны, с точки зрения традиционного менталитета это очень типологично, когда старость приравнивается к молодости. Это возрастные группы, которые ближе всего находятся к черте «жизнь – смерть». То есть средний возраст оказывается противоположен. А поскольку Новый год – это всегда ожидание нового, то есть это смерть, с одной стороны, одного года, с другой стороны, рождение нового года, то эта пара, конечно, символизирует начало, с одной стороны, смерти, с другой – жизни.
Мне кажется, что восприятие возраста и восприятие таких важнейших категорий, как старость и молодость, в славянском мире и в мире европейском совершенно разные. В европейском мире существует очень целенаправленное ожидание вечной молодости. Ведь неслучайно быть старым, быть некрасивым, быть беззубым в Европе и в Америке просто неприлично. Конечно, ни для кого не секрет, что мы, в конце концов, умрем, но очень часто в европейской культуре и даже на уровне обывательском смерть – это шок, то есть люди не ожидают, что в конце концов мы закончим жизнь так. У нас, у славян совершенно другое отношение к смерти: смерть - естественна. И вот это чередование «жизнь – смерть» очень типично для культуры. Мы, с одной стороны, знаем, что кончается год, но, с другой стороны, мы знаем, что будет нечто новое. Вот это не целенаправленное ожидание вечной молодости, а игра, чередование «смерть – жизнь», вот это очень типично, это такие ключевые понятия для русской культуры, для славянской культуры. Вот это желание чередования, эта игра, она, оказывается, очень привлекательна для нашего сознания.
Тамара Ляленкова: Трудно не согласиться с Еленой Миненок, хотя и страшновато. Но иначе чем объяснить увлечение россиян празднованием Нового года, и не один раз, а два или три, учитывая китайский календарь.
И не менее удивительно появление Снегурочки – персонажа литературного, однако перешедшего в культуру общую, игровую. Объяснить происхождение этого чудо я попросила этнолога, ведущего научного сотрудника Института философии Российской академии наук Яна Чеснова.
Ян Чеснов: Мне кажется, это эпоха, когда ворвался в жизнь европейских народов фольклор, превращающийся в образ жизни, в стиль, что ли. Интерес к новогодней елке пробудил Гете, помянув ее в «Страданиях юного Вертера». Александр Николаевич был в курсе всего этого, он был страшно начитан в истории, в фольклористике, в мифологии, как оказалось. Обратите внимание, что сказка, пьеса написана в 1873 году, человеку 50 лет. Мне кажется, это критический возраст в жизни мужчины. Достиг признания – и вдруг вот такое. Вы посмотрите, что делается после этого 1873 года. «Волки и овцы», «Поздняя любовь», «Богатая невеста» (1876), «Бесприданница» (1879).
Почему такая тематика? Я бродил по этому Щелыкову, очень много думал. Ну, конечно, играл роль ритуал проводов зимы, связанных с сожжением Костромы – соломенного изображения. Обязательно сыграла роль сказка «Белоснежка и семь гномов». Нужно сказать, что вся эта эпопея, связанная с Дедом Морозом и Снегурочкой, очень связана с земными процессами, с тем, что происходит на земле. Цикличность этого сезона, которая подана талантливым автором через страсти человеческие: уход зимы, прилет птиц… Там птицы играют огромную роль, поскольку птицы – это мировое явление – это души умерших. Тут можно протащить и культ умерших, поскольку красный цвет в архаике – это цвет траура, это погребальный цвет.
Тамара Ляленкова: Мороз в фольклорной традиции существовал как некое стихийное существо, и к нему обращались. Но ничего похожего на Снегурочку там вроде бы как и не было.
Ян Чеснов: С Морозом целый фольклорный пласт эротического характера. Молодых на Руси вели ночевать ведь не в теплую часть избы, а в клеть, и говорили: «Пусть охладятся». Зимние холода наступают – это сезон свадеб на Руси. «Ой, мороз, мороз, не морозь меня…» - это же тоже эротическая песня. Дед Мороз, на его посохе изображается луна или бычья голова, а бык всегда – лунное существо, это как раз заменитель небесного мужчины, первого партнера женщины, который изображался аж в палеолитических пещерах, лет тысяч 20 назад, который должен был стать партнером земных женщин. Вот Мороз – этот самый носитель эротики, мужской эротики.
А со Снегурочкой, кажется, все-таки огромную роль сыграла гениальность Александра Николаевича Островского. Когда появилась эта пьеса, она ошарашила всех, откликнулся Чайковский, Римский-Корсаков, потом ее стали рисовать великие художники – Васнецов, Врубель, Рерих. Еще нужно упомянуть наших современников. Новогодние елки были у нас под запретом с 1927 по 1935 год, и вдруг в 1935 году разрешили, даже пропагандировали. И сценаристами первых новогодних елок в Кремле, знаете, кто был? Лев Кассиль и Сергей Михалков. И вот там они Деду Морозу сделали партнершу в виде Снегурочки. Происходит какое-то чудо, я считаю. Мы все работаем над этой мифологией, народ ее сделал не дочерью, а внучкой. Это очень важно, потому что рядом с детьми должен быть человек, близкий к ним по возрасту. Какое удовольствие – подарить детям, исполнить их ожидания!
Это же структура нашего сознания. Но это – глубокий смысл жизни, он спрессован в нас. Если говорить юнгианским термином – это архетипы. Природа через идеальность женщины, через идеальную цельность ее тела сама становится идеалом. И об этом и говорит царь Берендей: «Полна чудес природа!» Значит, природа – это то, что вне нас, она полна потенциалом благодати. И эта благодать приходит к нам из дикой природы, из леса, с заснеженных просторов. Вот в чем чудо рождественских и новогодних праздников.
Тамара Ляленкова: Оказывается, простодушная вера в новогоднее чудо берет свое начало даже не в детстве, а еще дальше – в глубине зимнего леса и человеческого сознания.
Счастливого вам нового года!