В московском клубе «Жесть» прошла презентация книг поэта и прозаика Саши Гальпера «Трубка» и «Антидепрессанты». Поклонников классической литературы и ревнителей нравственности эти произведения бруклинского эмигранта заинтересовать не должны.
Саша Гальпер, точнее, его лирический герой, — украинский еврей, который пытается осознать американскую действительность — персонаж почище Бората, неполиткорректный, сексуально озабоченный обжора, жизнелюбивый маргинал, матершинник, романтик и циник. Рассказ «Трубка» написан от имени человека, который работает зазывалой в «Макдональдсе» в костюме Бигмака, причем сроднился с ним настолько, что говорит от имени бутерброда. Возлюбленная героя изображает телефонную трубку на другой стороне улицы. Кульминация рассказа — драка между зазывалами «Макдональдса» и «Бургеркинга».
Бургеркингские вояки топчутся в недоумении, в порванных и помятых доспехах, и грозят нам кулаками и пальцами. Вот поцы, они кричат, кажется, на русском и еще на совсем не понятном мне языке. Ха, после драки булками не машут!
Саша Гальпер читает на сцене клуба «Жесть» в черно-белом бутафорском костюме Бигмака. Рассказ «Трубка» издан в форме комикса, который нарисовал молодой художник Иван Горшков. Он же сделал костюм автора: «Костюм из скомканных газет и белых полиэтиленовых пленок, — поясняет Иван Горшков. — Черно-белый, потому что он как будто из комиксов. Комиксы, соответственно, тоже черно-белые, потому что максимум брутальные, максимум жесткие».
Новая книга стихов Саши Гальпера называется «Антидепрессанты», но читает он и из книги «Рыбный день», и последние стихи.
Тигр
Инна!
В моей спальне прячется тигр
Такой же как у Блэйка и Гинзберга.
Инна!
Меня сегодня в метро убедили
Что Христос черная лесбиянка.
Инна!
Мне сегодня приснилась Россия
Без политзаключенных, повального алкоголизма
И с нормальными дорогами.
Инна!
Неужели меня никогда не похитят инопланетяне
И не заставят похудеть?
Инна!
Я кручу баранку по десять часов в день
И еду крышей.
Инна! Инна!! Инна...
Побег из зимы
Тем декабрем,
Качаясь в кресле
И почитывая Руми,
Я перестал отражаться в зеркале.
Ты заревела:
«Как теперь тебе доверять?»
А в январе,
Я стал левитировать,
Нервируя тебя
Шуршанием томика Хайяма
У люстры.
Ты научилась как ковбой,
Накидывать лассо,
И затягивать назад в постель.
А в феврале,
Я стал самовозгораться,
Но ты спала с огнетушителем
И мгновенно гасила
Mой план,
Дерзкого побега
В Персию 12-го века.
Роковая раковина
Мы встречались три года
Расставались дважды надолго
Я сбегал искать Смысл Жизни
И других женщин.
Возвращался не найдя ни того,
Ни другого.
Она меня бросила после замечания,
Что плохо помыта раковина.
Молча собрала вещи
И хлопнула дверью.
Прошла вечность,
Через три месяца женюсь на другой
Сегодня сам вымывая роковую раковину,
Я вдруг увидел как
В этой алюминиевом одиночестве и функциональности
Прячется угрюмый и невеселый Смысл Жизни.
Тело Гальпера
Она позвонила в морг
И плача спросила, не поступало ли им тело Гальпера
А тело Гальпера сидело в
Узбекском ресторане и
Ело манты с водкой
И не слышало телефонных звонков
На сотовый.
— Автобиографические ли это тексты?
— Ну, как у Довлатова, все правда. В лучших традициях Довлатова. Я родился в Киеве. В возрасте восемнадцати лет меня мама от армии утащила подальше, аж в Америку. В Америке я учился в бруклинском колледже, где моим профессором был Аллан Гинзберг. И с тех пор вот пишу на русском. Начинал на английском, но потом вернулся на русский. В этом году я три раза был в России, но вообще живу в Нью-Йорке. Я государственный служащий, помогаю получить государственную помощь малоимущим.
— Ваше творчество как-то связано с вашей работой, с наблюдениями за жизнью малоимущих?
— Да. Стих «Драйзер», самый последний: это я, бывает, вижу иногда русскоязычных эмигрантов...
В глубине черного нью-йоркского гетто,
Где после пяти вечера пули летают вольно, как воробьи
И в среднем пятерых убивают за выходные,
Где белых видят только в танке
Полицейской машины,
В квартире умирающей от рака одинокой
Пенсионерки из Петербурга
Я увидел на книжной полке
Полное собрание сочинений
Теодора Драйзера на русском языке.
И представил, что будет с этими томами
После ее смерти,
Как выбросят на свалку
«Финансиста» и «Американскую трагедию»,
И как будет изумленная кириллица глазеть
С открытых ветром страниц на родное американское небо
Рядом со старыми телевизорами, стертыми шинами
И трупами неудачливых наркодилеров.
Достаточно вызывающи отношения лирического героя Саши Гальпера с таким нейтральным, казалось бы, субстратом, как еда. Через призму раблезианского обжорства рассматриваются и любовь, и политика...
Я ем ароматный борщ против волчьего капитализма,
Наслаждаюсь жирной солянкой против засилья корпораций,
Мучаю себя киевскими котлетами за жертв концлагерного коммунизма,
Рубаю жареную картошку за разбомбленный Афганистан,
Запеченную курочку с петрушкой, чтобы остановить войну в Ираке,
Поросенка на вертеле — против камикадзе на дискотеках Израиля.
Выведите войска с Чечни, а то слопаю яблочный струдель.
Диета Че Гевары
Как Гевара пытался зажечь огнем революций Латинскую Америку,
Так я пытаюсь отчаянно потерять вес.
Че считал патроны перед высадкой в Венесуэле,
Я пересчитываю коварные калории.
Он прорывался с боями через джунгли,
А я третий день без заварных пироженных,
Гевара метался в окружении,
А меня заблокировали румяные пончики,
Они везде — на работе, дома, в гостях
Подлые капиталистические ватрушки!
Как Че попал в засаду и был взят в плен,
Так я типа «случайно» зашел в кондитерскую,
Бесстрашный революционер кричал:
«Вы не можете меня убить!
Я сам Че Гивара!»
А я кричал:
«Вы не можете мне продать эти, те, и вон эти!
Я сам Гальпер!
Я должен летать за девушками,
А не перекатываться колобком».
Но пусты глаза расстрельного взвода,
Глухо к великим и романтичным планам,
Нежный медовый торт и
Беспощадное клубничное крем-брюле,
И вылетают десятки пуль-пчел из улея ружей,
И миллионы калорий берут на абордаж мои кровяные клетки,
И падает храбрый Че в безымянную яму Бессмертия,
И рыдает все прогрессивное человечество,
И падает слабовольный Гальпер в кровать,
Чтобы захрапеть обессиленный,
И матюкаясь, уходит Идеал Женственности нетронутый.
Есть у Саши Гальпера неожиданно серьезные лирические рассуждения о кризисе поэзии в современном мире.
Россия убивает своих поэтов,
А Америка о них заботится.
Откармливает как поросят
Теплыми профессорскими местами
Пока не станут большими свиньями,
Чтобы потом отправить их на мясокомбинат
Солидных книгоиздательств.
Только тот, кто знает, что поэзия умерла,
Может родить живой стих.
Только тот, кто уверен, что игры со звуками - детский сад,
Может запрятать симфонию в поэме.
Только тот, кто презирает буквы,
Может нарисовать из них пейзаж.
Саша Гальпер говорит о любимых поэтах: «Олег Григорьев мне очень близок. Хармса очень люблю. Алейникова. Но Хармс, конечно, на первом месте».
— Ваши неполиткорректные шутки — это американская традиция, русская частушка, что это?
— Это, в принципе, абсурдистские эксперименты, перенесенные на современную жизнь, которые почему-то выглядят неполиткорректными. То есть абсурдизм русский сыграл большую роль в моей жизни, и как только начинаешь применять его в современной поэзии — получаются очень неполиткорректные стихи.
На смерть Туркменбаши
Родной Туркменистан,
Безграничны твои хлопковые поля.
В недрах прячутся миллионы кубометров газа.
Настало время перемен, настало!
Умер, умер тиран!
Наконец-то мы сможем избрать президентом
Чернокожего карлика, еврея
Нетрадиционной сексуальной ориентации.
— Получается так, что я воспитан был на американской литературе. У меня около тридцати публикаций в англоязычной прессе. С русской как бы зависаю — считается, что я маргинал. В Сан-Франциско, где зарождалось битниковское движение, я там выступаю иногда, я там к месту. В России меня... вот в Булгаковский центр меня уже не пускают.
— Как скандалиста?
— Да. Хотя более пугливого человека, чем я, найти трудно. Ну, какая-то часть публики, особенно молодые, которые воспитаны на битниковской литературе, они меня понимают.