Марина Тимашева: В Концертном зале имени Чайковского представили оперу Римского-Корсакова «Царская невеста». Это наименование – не редкость на московской сцене, ее играют в «Геликоне» и в Центре оперного пения Галины Вишневской. Именно от Центра Вишневской новой версии досталась режиссура Ивана Поповски, костюмы Аллы Коженковой, а также сопрано Ирина Дубровская в партии Марфы и бас Алексей Тихомиров в роли Малюты. Однако, происходившее в тот вечер в зале Чайковского - событие уникальное уже потому, что Владимир Федосеев дирижировал оперой не в Цюрихе, где он это делает регулярно, а в Москве, в которой этого не делает вовсе. На мой вопрос, отчего, Федосеев ответил лаконично: «Это не у меня надо спрашивать». То есть Россия в его услугах в качестве музыкального руководителя оперных спектаклей не нуждается. Бред какой-то.
Итак, событием мы обязаны, во-первых, Федосееву и Государственному академическому Большому симфоническому оркестру, затем - хору Владимира Минина, мимансу Большого театра и всем солистам: меццо-сопрано Ольге Бородиной из Мариинского театра, болгарскому баритону Владимиру Стоянову, бывшему солисту Большого театра, басу Вячеславу Почапскому, украинскому и литовскому певцам Дмитрию Попову и Альгирдасу Янутасу, сопрано из Австрии Ольге Шалаевой (ее знают по прежней работе у Бориса Покровского) и меццо из театра Станиславского и Немировича-Данченко Анне Викторовой. И, конечно, директору московской филармонии Алексею Шалашову, который вот уже два года проводит в ее стенах оперный абонемент, балуя взыскательную столичную публику редкими представлениями.
Действие «Царской невесты» разворачивается в 1572 году, при царе Иване Грозном. Царский опричник Григорий Грязной подговаривает лекаря изготовить ему зелье, дабы приворожить купеческую дочь Марфу Собакину, влюбленную в Ивана Лыкова. Любовница Грязного – Любаша – нанимает того же лекаря, чтобы соперницу отравить. В их интриги вмешивается Государь. Марфу он избрал в жены себе. Лыков казнен, Марфа сходит с ума, Грязной убивает Любашу и готовится к смерти сам.
Опера была представлена в зале имени Чайковского в так называемой полусценической версии, то есть с декорациями, костюмами и в определенных мизансценах, для чего и понадобился режиссер. Иное дело, что времени на репетиции был всего один день, а потому Иван Поповски и перенес на сцену зала Чайковского из Центра Вишневской свои постановочные решения. Тут скажем, что на встрече с музыкальными журналистами Владимир Федосеев и вокалисты обрушились с резкой критикой на современную режиссуру, совершенно справедливо виня ее в невежестве и волюнтаризме. Послушаем Владимира Федосеева.
Владимир Федосеев: Дирижировать этой оперой - счастье. Это одна из лучших опер русского оперного репертуара. Сам Римский-Корсаков говорил о ней, как о любимой его опере. Задумка была сделать оперу в концертном исполнении, но получилось так, что идет работа над постановкой. Мы с певцами были готовы для концертного исполнения. Когда певцы стоят, что-то делают, обращаются друг к другу, хор стоит на месте. Я думаю, что сейчас самое время делать такие постановки. Для меня большая радость ставить такие оперы в чистом виде, истоки всего идут, в первую очередь, от музыки, и для меня это самое важное. Конечно, у меня были полутрагические случаи, когда режиссер, не понимая, в чем дело, исторически искажая правду, ставил все поперек. Это очень больно, стыдно за нашу культуру. Но, к сожалению, на Западе самым большим экспериментам подвергаются русские оперы. Делают, что хотят. Когда вся опера «Борис Годунов» - на помойке, когда Царь Додон ездит на мотоцикле… Нужно собирать конференцию мирового масштаба, пригласить всех директоров театров, пригласить оперных режиссеров, пригласить дирижеров, и ставить вопрос о том, что, может быть, опера погибнет, как жанр. Эта проблема очень остро стоит во всех странах, в том числе и в самом Зальцбурге, где уже и на Моцарта покушаются, и бог знает, что делают. Конечно, я за то, чтобы делать современный спектакль, но нужен гениальный режиссер.
Марина Тимашева: Федосееву вторит болгарский певец Владимир Стоянов.
Владимир Стоянов: Я тоже думал, что будет концертное исполнение оперы. И надеюсь, что будет все же полусценическая, а не полумузыкальная версия. Нет, я не пессимист. Я просто пессимистический реалист, потому что видел разные спектакли. Последняя постановка русской оперы, которую я так люблю, это «Онегин». Я пел в Сантьяго, в Чили. Я свою роль продумал сам, потому что режиссер ничего не понимал. Он читал либретто, а это такая маленькая книжка, которая вложена в компакт диск, в переводе на испанский язык. Возмутительно. В последние годы все делают постановки, которые не имеют никакого смысла. И все говорят, что певцы – исполнители. Нет, мы не исполнители, мы – артисты.
Марина Тимашева: Примерно о том же говорила в интервью газете «Известия» Ольга Бородина. Однако, все их упреки к работе Ивана Поповски отнести невозможно. Он старался вокалистам не мешать. Декорация - лестница, это разборная конструкция, если ее разъять, получится условное обозначение сводов боярских теремов. По сцене перемещаются фигуры в черных балахонах и капюшонах – символы мрачных мыслей, черных дел, надвигающейся беды или просто соглядатаи. По заднику ползут тени. Освещение сумеречное, сумрачное, как и сама история. Степень участия режиссера в работе над ролями, надо полагать, невелика. И тут, во-первых, следует говорить об Ольге Бородиной, исполнительнице роли Любаши. Голос ее превосходен, он красив, объемен, диапазон его огромен, но главное: он рождается, будто здесь и сейчас, из глубокого, подлинно-драматического проживания характера. После каждого выхода Бородиной, будь то ария, ариозо или дуэт, впору устраивать антракт, потому что, как ни прекрасна следующая за ними музыка, вы еще пять минут живете в предыдущей сцене, чувствами и страстями ее Любаши. И движетесь по тому пути, где дивная статная человеческая порода и природа искривляются ревностью, где любящая и чистая душа дичает, где ангелы терпят поражение в борьбе с демонами. Возможности записи живого звука, конечно, очень портят реальную картину, но и им не под силу обороть великий гений Бородиной. Вот песенка Любаши, самое начало спектакля.
(Звучит песня)
Марина Тимашева: Теперь послушайте момент объяснения Любаши с Грязным, попытку вернуть себе его любовь.
(Фрагмент оперы)
Марина Тимашева: Вот говорят про разных певиц: «выдающаяся», «примадонна», у многих и впрямь красивые , техничные голоса, но голос – чувство, голос – душа, голос – смысл, это свойство великих певцов, их всегда – единицы. Ольга Бородина переворачивает душу. Следом я назвала бы имя Владимира Стоянова. Он поет Грязного. И тоже проводит своего героя по всем кругам ада, не только в соответствии с сюжетом оперы, но и по логике созданного им образа. От влюбленности немолодого мужчины в юную красавицу Марфу до подлинно-трагической любви и полному, во имя нее, самоотречению.
(Фрагмент оперы)
Марина Тимашева: Поддержанные замечательным хором Минина и выразительно-сдержанным оркестром Федосеева, эти двое – Ольга Бородина и Владимир Стоянов – добиваются того, что на театре встречается редко и зовется потрясением.
(Фрагмент оперы)
Марина Тимашева: Благодаря всем этим замечательным людям, я вдруг по-новому прочла содержание оперы. Поначалу это частная история: любви-ревности-злодейства. Во втором акте в нее вторгается иная воля. Перед ней в России все равны – и черненькие, и беленькие, и жертвы, и палачи. Равны в немощи, бессилии и бесправии. Равны перед лицом грозной машины, имя которой – власть.
(Фрагмент оперы)
Марина Тимашева: У нас – очередное подарочное издание по истории. По поводу одного такого издания наш рецензент Илья Смирнов заметил, что оно, хоть и красивое, но не помогает понять революцию 17-го года. А книга Бободжана Гафурова и Димитриоса Цибукидиса «Александр Македонский» (издательство «Вече», 2007) – добавляет она что-нибудь к образу Александра по сравнению с кино-блокбастером, или нет?
Илья Смирнов: Фильм, кстати, разочаровал – я ожидал чего-то поинтереснее фрейдизма третьей свежести про трудное детство с властной мамой.
Что касается книги. Вижу ее на полке новинок, раскрываю где-то посередине – и странное чувство. Представьте, что вы покупаете бытовой прибор и видите, что он непродвинутый, архаичный: где должно быть железо, там толстое железо, а не одноразовый пластик. Так и этот фундаментальный труд – без малого 500 страниц большого формата, со всеми ссылками на источники, с критикой оных, изложена история от Геракла и Ахилла (мифические предки Александра по линии соответственно отца и матери) до междоусобных войн между диадохами (то есть преемниками) и эпигонами (в буквальном переводе с греческого – «родившиеся после»). Поясняю: мировая война всех против всех за александрово наследство началась прямо у царского гроба и оказалась страшнее, чем сами завоевания. Опустела родная Македония, «которую десятилетиями оспаривали друг у друга Кассандр, Деметрий Полиоркет, Антигон, Птолемей, Лисимах, Пирр». Сюжеты, менее известные, чем битва при Гавгамелах, но они составляют необходимое послесловие к биографии Александра. История не имеет сослагательного наклонения. И всё же трудно не согласиться с авторами книги в том, что "смерть Александра - не причина гибели его державы, как казалось в античности… Если бы македонский царь не ушёл из жизни столь рано, он сам увидел бы крушение несбыточной мечты о мировом господстве». А в конце книги список литературы – 600 названий на разных языках. Тут-то я и засомневался, что современное коммерческое издательство может подготовить такой обобщающий труд. И вернулся к выходным данным. Бобождан Гафурович Гафуров, Димитриос Иоаннис Цибукидис. «Александр Македонский. Путь к империи». Гафуров – это, случайно, не таджикский политический деятель, возглавлявший при Брежневе институт востоковедения? И вот в самом конце предисловия обнаруживается сноска: «работа была завершена в 1975 году. В связи с длительной болезнью академика Гафурова издание её задержалось… Впервые книга опубликована в 1980 году издательством «Наука» под названием «Александр Македонский и Восток».
Конечно, многое с тех пор устарело, где-то не хватает ссылок на новые работы, а где-то мозолят глаз идеологические штампы брежневской эпохи. Например, подчёркивается, что греко-македонские завоеватели представляли более прогрессивный вариант рабовладельческого общества по сравнению с персидским. Хотя уже в 70-е годы прошлого века многие учёные осознали: противники Александра представляли совсем иную общественно-экономическую формацию. Раньше её называли «азиатской», более современное и точное наименование – политархия http://www.svoboda.org/programs/otb/2005/OBT.042705.asp . Деспотическая власть в таком обществе – не признак неполноценности «варваров» по сравнению с эллинами (как полагали античные философы во главе с Аристотелем), а естественное следствие государственной собственности на основные средства производства, включая людей. И если просвещённые эллины захватывали власть в политархиях, они быстро усваивали соответствующий стиль: обожествление себя любимого, земные поклоны, замечательное правоведение: «всегда справедливо то, что установил царь». И дикие расправы, причем не только с политическими оппонентами, но и с людьми, случайно попавшими под руку. Вот потомки жителей Милета, их персы когда-то выслали в Среднюю Азию: «Бранхиды с радостью приняли Александра, не забыв обычаи далеких предков", но «царь отдал приказ фалангитам окружить и разграбить город, а всех жителей уничтожить». За что? Может, принял всерьез древнее проклятие, преследовавшее несчастных изгнанников. Или просто вымещал плохое настроение, как многие самодержцы до и после него.
В чём же главная причина его триумфального шествия до берегов Инда? Не в македонской фаланге. В книге показано, что фаланга имела ограниченное применение, и многие победы обеспечила конница или легкая пехота. А они-то у восточных народов были оснащены не хуже, а то и получше, если взять для сравнения, например, «скифский» лук. Главную причину исторических триумфов: сначала македонской армии над греческими городами-государствами, потом объединенной греко-македонской над восточными царствами авторы ищут в сфере социально-экономической, и со всеми поправками на устаревшую идеологию и терминологию, это подход в принципе правильный, здоровый. Лучше, чем то, что я читаю в современных школьных учебниках: античное общество – это, дескать «чудо». Такая научная категория.
Рецензируемая книга не столь романтична. Александр Македонский, конечно, герой. Храбрый солдат, гениальный полководец, изощрённый дипломат, который в греческих городах Малой Азии мог поддержать тех же демократов, которых в самой Греции искоренял, человек «необычайной силы духа». «Его политика объективно содействовала прогрессу», «и не случайно Плутарх рисует македонского царя как примирителя и объединителя народов». Но он не был ни чудотворцем, ни просветителем, поехавшим на Восток приобщать тамошних «варваров» к западной культуре, демократии и гуманизму. Такая вот идеализация царя-завоевателя – подход, для авторов книги неприемлемый, а с годами тема, согласитесь, не утратила актуальности.
Книга, при всех недостатках, создает основу для реалистического восприятия личности Александра Македонского и его эпохи, а дальше никто не мешает читателю углублять и расширять познания, знакомиться с новыми фактами и конкурирующими гипотезами, свободно сопоставляя их между собой. Это как раз несомненное завоевание античности.
Марина Тимашева: В эти дни литературоведу, историку литературы, культурологу и семиотику Юрию Михайловичу Лотману исполнилось бы 85 лет. Сказано и написано о нем много. Однако, у Юрия Векслера есть неопубликованное письмо Юрия Лотмана. О сочинениях, посвященных последним дням Пушкина.
Юрий Векслер: 25 лет назад я, неожиданно для себя, начал было сочинять пьесу о последних днях Пушкина, и послал Юрию Михайловичу письмо с вопросами. Вскоре пришел ответ, который, я убежден, имеет значение не только для меня. Вот он:
«Уважаемый Юрий Борисович!
Вообще, тема «последние дни Пушкина» очень трудна, и я с некоторым беспокойством думаю о ее воплощении на сцене. Ведь даже у Булгакова не получилось. Правда, после того, как на эту тему поставили в Ленинграде балет, где Пушкин пляшет с Натальей Николаевной и еще одной плотненькой дамой, которая оказывается его Музой, кажется, все возможно. Ведь фигурирует же в пьесе Штейна версия, изображающая отношения Блока, Андрея Белого и Любови Дмитриевны – Саша, Андрюша и Люба - когда даже школьники знают, что Андрей Белый это литературный псевдоним Бориса Николаевича Бугаева, которого Блок, конечно, называл Борей. Не думайте, что я решил пошутить по поводу Вашего замысла или осудить его в зерне. Мне просто хотелось бы, чтобы Вы почувствовали его серьезность и трудность. Особенно трудны именно последние дни Пушкина для нашего понимания. По сути дела, мы очень мало о них знаем. Самое деликатное здесь – семейные дела Пушкина, именно эта сфера, требующая особой тонкости и такта. Разве то обстоятельство, что человек - великий поэт и, кроме того, умер и не может сам себя защитить, дает нам моральное право делать его жизнь в наиболее трагические минуты предметом домыслов и сплетен? А ручаюсь вам, что значительная часть написанного по этому поводу имеет достоверность сплетни. Мы, которые считаем смерть высочайшим несчастьем - самое дорогое, что дано человеку это жизнь - а честь, хотя уже не именуем феодальным предрассудком, но в сути ее разбираемся не больше, чем в обычаях какого-нибудь африканского племени, беремся понять, что испытывал человек перед дуэлью или у барьера! Вам один пример. Среди берестяных грамот Новгорода 12-го века есть такая. Сестра пишет брату (раз пишет на бересте, то, скорее всего, простая новгородка из Посада), что ее на улице обозвали коровой (вероятно, это описка, скорее всего - курвой, корвой), а защитить ее честь некому. Пусть брат приедет, разберется и накажет обидчика. А если ее обругали с основанием, то пусть убьет ее. Жить без чести нельзя. Это уже не жизнь. А ваши зрители убеждены, что брань на вороту не виснет – поговорочка последующих эпох - и что если изматерили, а морду не набили, то и волноваться не из чего. Да и с битой мордой жить можно. Другая трудность: сознание зрителей захламлено штампами. Он знают, что Пушкин – жертва самодержавия. Или еще чего-либо, но обязательно жертва. А как трудно дать Дантеса! Антиштампы так же вредны, как и штампы. Как показать его безупречным красавцем, с благороднейшими манерами, обаятельным и даже великодушным, добрым малым, и только заурядным, совершенно не оригинальным, никогда не бывающим странным, всегда делающим только то, и именно то, чего от него требуют приличия и ждут люди света. А сами эти люди света - не чудовища и не злодеи, и не «жадною толпой стоящие у трона». Стоять-то стоят, но с каким искренним благородством, как красиво, и даже с какой культурой жизни и общения! Только тоже заурядны и боятся человеческого достоинства, как колли и гончие боятся и сторонятся дворняжек. У дворняжек есть достоинство и уважение к себе, а у колли – уважение к своей породе. А уж как играть Пушкина, и кому? Очень трудно. Но, за смелого Бог. Если получится, я первый с Вами порадуюсь. Желающий Вам удачи, Юрий Лотман.
Тарту, 25 ноября 1983 года.
P . S . Самое трудное для воспроизведения в характере Пушкина – то, что он был очень умен. Изобразить гения еще можно, но как изобразить умного человека? Старые друзья – Жуковский, Вяземский и прочие - видели в Пушкине то, что привыкли видеть в нем смолоду - талант, живость, восприимчивость - и считали не глубоким. Но те, кто знакомились с ним в 1830-е годы и были свободны от воспоминаний, воспринимали его, прежде всего, как необычайно умного человека, чья главная жизнь сосредоточена в мысли. Одна из главных особенностей ума это то, что он имеет минимум внешних проявлений. Он проявляется негативно – в отсутствии банальности, в отсутствии эффектов и во многих отсутствиях того, из чего строится наше обычное поведение, наша, не ощущаемая нами, глупость. Поэтому все Пушкины на сцене, экране и в романах, которых я встречал до сих пор, были похожи на него так же, как провинциальные актеры похожи на Гамлета нашего воображения».
Марина Тимашева: Жаль, что Юрий Векслер не ознакомил с текстом письма Юрия Лотмана ту же Наталью Бондарчук, недавно одарившую нас очередной киноверсией пушкинских последних дней.
Марина Тимашева: Ровно 20 лет назад в Москве был создан театр «Школа Драматического искусства», он же – театр Анатолия Васильева и единственный в Москве Театр Европы. В преддверии юбилея в помещении театра на Сретенке была организована встреча режиссерского управления с критиками. Речь шла о сложившейся в театре ситуации. Мы о ней уже рассказывали. А теперь слово - Павлу Подкладлову.
Павел Подкладов: Так получилось, что создатель и руководитель театра - Анатолий Васильев - уже достаточно долго живет во Франции. Кстати, он тоже «появился» в тот день на Сретенке. Перед встречей собравшимся было показано видеоинтервью режиссера, которое он дал русской службе «Евроньюс» в Лионе. В нем он заявил, что сейчас, когда в театр властями был прислан новый директор, он не может продолжать работу в Москве. Отказавшись от должности художественного руководителя, он согласился быть главным режиссером, но попросил дать ему творческий отпуск до конца нынешнего сезона. В настоящее время работа в театре все же идет, репетируются и выпускаются новые спектакли. Но коллектив лихорадит. До сих пор обсуждается, что театр юридически был разделен на две части – на «Школу Драматического искусства» и проект «Открытая сцена». Первому отошло здание на Сретенке, а второму отдана исконная территория «Школы Драматического искусства» на Поварской улице, где, собственно, и начинались эксперименты Анатолия Васильева со своими питомцами и последователями. История конфликта туманна. Сложный характер Анатолия Васильева известен многим. Он, а, глядя не него, и его ближайшие сотрудники, вели себя без особого почтения по отношению к московским властям, которые, по предложению и непосредственной шефской помощи неутомимого театрального человека Валерия Шадрина, построили к московской Олимпиаде для «Школы Драматического искусства» великолепное здание на Сретенке. В какой-то момент коса нашла на камень, и мэрия решила отобрать у театра общежитие на Сретенке, где находилось 24 квартиры. Об этом рассказал бывший зам художественного руководителя, а ныне - заместитель вновь назначенного директора театра Андрей Самойлов.
Андрей Самойлов: Мы попытались защитить себя нормальным, цивилизованным путем. Мы подали один раз в суд. Выиграли. Потом была апелляция. Мы выиграли апелляцию. Но реорганизация началась. И тут же началась проверка прокуратуры. Даже когда Васильев уехал заниматься своей деятельностью во Францию, нас все равно не могли оставить в покое. Сначала позвонил сотрудник ФСБ, который просто сказал: «А где найти Васильева?». «Он в Париже». «А как поговорить?». «А зачем он вам нужен?». «А мне бы хотелось поговорить о вашей деятельности». О чем ФСБ говорить с Васильевым?
Павел Подкладов: Сейчас на повестке дня сохранение «Школы Драматического искусства», как творческого организма, основой которого являются идеи Анатолия Васильева. Об этом говорит его ученик, режиссер Борис Юхананов.
Борис Юхананов: Я сразу начну с этого сезона. Не буду касаться страшных, по сути, разрушительных действий, которые были совершены по отношению к театру в предыдущие времена. Вы понимаете, что он разрублен пополам, образовано два юридических адреса. Поварская теперь уже не является помещением театра, под ударом находятся архив и музей. Что с ними будет, мы не знаем. Васильев отказывается быть художественным руководителем, потому что директор, который назначен, не представлен ему. Он просто поставлен сюда, в этот театр, как факт. Без соблюдения норм человеческих и деловых отношений, сюда входит человек, который начинает по задачам, поставленным перед ним московским правительством, московским Комитетом по культуре, рулить театром. При этом, Устав театра, который вместе с директором нам прислали, подразумевает двуначалие - художественного руководителя и директора. Васильев не принимает ни формы, ни интонаций, ни всей этой ситуации. Он не подписывает пакт о капитуляции, если угодно. И тогда, изнутри режиссерского коллектива театра, у учеников Анатолия Александровича, возникает идея о режиссерском совете. Мы находимся в постоянном контакте с нашим учителем, мы эту идею совместно предлагаем театру и с этого момента договариваемся о том, что есть в театре директор, а есть режиссерский совет во главе с Васильевым, который является председателем совета. И, таким образом, может продолжаться деловая и художественная жизнь театра. Мы посылаем в Комитет по культуре просьбу, письмо о том, чтобы этот коллективный режиссерский совет стал коллективным художественным руководителем. Оттуда довольно быстро пришел ответ директору, что нет таких прецедентов, чтобы был коллективный художественный руководитель, поэтому они не могут на это согласиться. Идет время, смутное время, надо составлять планы, продолжаются репетиции, театр хочет сохранить спектакли, которые сделаны Васильевым и театром. При этом, реальная власть находится у директора, который тоже ей, на самом деле, не наделен в силу того, что Устав не принят, он же не соответствует ситуации. Тогда мы делаем еще одно предложение. Мы предлагаем Игоря Яцко сделать художественным руководителем театра. Ответа на это наше обращение нет. Усиливается ощущение, что театр планомерно уничтожается.
Павел Подкладов: Идею о назначении ведущего актера и режиссера театра, правой руки Анатолия Васильева Игоря Яцко художественным руководителем, поддержал председатель СТД Александр Калягин. В его письме говорится: «Быть может, действительно, во главе театра должен встать ученик Васильева Игорь Яцко, который будет продолжать художественное направление, начатое Анатолием Александровичем. Дай Бог, если вернется он сам, вернется в свой дом. Это решать только самому Анатолию Васильеву и его команде единомышленников». Выяснилось, что новый директор театра Алексей Малобродский тоже поддерживает идею о назначении Игоря Яцко художественным руководителем. Директор изложил свое видение сложившейся ситуации.
Алексей Малобродский: Был введен новый Устав театра, предполагающий модель двуначалия, по которой директор отвечает за административные, финансовые и хозяйственные вопросы, а художественный руководитель - за вопросы творческие и педагогические. Предложение занять место директора было сделано мне, и я это предложение принял. Предложение возглавить созданный им театр в качестве худрука, было сделано Анатолию Александровичу Васильеву. Как вы знаете, Анатолий Александрович дважды формально отказался от этого предложения. Как следует из интервью, которое вы сегодня слышали, Анатолий Александрович в то же время заявил о своем желании продолжить работу в театре в качестве главного режиссера, но взяв творческий отпуск. Таким образом, кем именно, и как именно дезавуируется преложенная модель двуначалия, вопрос, на мой взгляд, неоднозначный. Далее. Поскольку Анатолий Александрович физически отсутствовал в Москве, и сейчас подтвердил свое намерение продлить до конца сезона творческий отпуск, разумеется, была необходимость кому-то брать на себя смелость и ответственность за принятие собственно художественных решений в театре. Я, в силу своего понимания этики, на себя подобную смелость брать не хочу и не могу. В этой ситуации было логично возникновение временного органа - художественного, и потом режиссерского совета. Мы получили ответ, который заключался в том, что со ссылкой на известное положение, пост художественного руководителя может осуществлять только физическое лицо, а не коллективный орган. Второе. Мне, еще до идеи о введении директорского единоначалия, было предложено вводить любые совещательные, консультативные, какие угодно органы, в которых театр нуждается. Опять же, во время отсутствия Васильева, когда более некому принимать подобного рода решения. И, наконец, последнее. Была предложена редакция Устава, в которой вводилось директорское единоначалие. Подобная возможность меня не пугает, равно, как меня совершенно не пугает возможность работать в театре при наличии любого органа, отвечающего за художественную жизнь. Для меня, как для менеджера, это просто разная характеристика объектов управления, и я готов работать в любой ситуации. До тех пор, пока эта сложная ситуация будет так или иначе развиваться, театр не должен оправдывать свою бездеятельность соображениями политического толка. Я уверяю вас, что за 4 месяца этой ситуации в театре не было сделано ни одного деструктивного шага. Не был снят ни один спектакль, не было прекращено по инициативе или по воле театра ни одно занятие ни одной из лабораторий театра. Наоборот, мы, как мне казалось, до сих пор совместно ищем непростые решения для того, чтобы эта работа была продолжена. Как вы заметили по афише театра, все спектакли, которые создавались силами этой труппы, силами этого коллектива, остаются в репертуаре, и они предъявлены московскому зрителю. Приняты планы. Они состоят из пяти названий, которые сейчас в активной работе. Наверное, некоторые из вас об этом знают, возможно, вы видели, что были открытые репетиции, такие аванпремьерные показы спектакля Огарева «Чудо со щеглом». Сейчас в активной стадии находится работа Игоря Яцко над спектаклем «Кориолан». Запущен в работу спектакль «Корова», который репетирует Дмитрий Крымов. Есть еще два названия на вторую половину сезона.
Павел Подкладов: Финальное выступление претендента на должность художественного руководителя театра Игоря Яцко было столь же позитивным, сколь эмоциональным.
Игорь Яцко: Я - ученик Васильева, я 20 лет учился понимать его. Мою кандидатуру предложил режиссерский совет. Я не добивался этого. Я не могу сказать «нет», потому что понимаю, что в данном случае не могу выступать просто как человек, актер. Для меня самое главное - сохранить присутствие в этих стенах художественной идеи Анатолия Александровича Васильева. Он эту идею поддержал.
Павел Подкладов: Остается только надеяться, что предложение о новом художественном руководителе, высказанное режиссерским советом, найдет понимание в московском правительстве, и театр «Школа Драматического искусства» сможет продолжить нормальную работу. Правда, пока без своего создателя и руководителя Анатолия Александровича Васильева.
Марина Тимашева: 22 февраля в Петербурге прошло присуждение ежегодной литературной премии журнала "Звезда". Рассказывает Татьяна Вольтская.
Татьяна Вольтская: Премия журнала «Звезда», на мой взгляд - одно из немногих публичных мероприятий, на которые не стыдно пойти. Мероприятие негромкое, петербургское. Потому и негромкое, что петербургское. Но не лишенное достоинства и изящества, призванных искупить некий неуловимый провинциализм, который есть следствие, скорее, отсутствия денег, нежели вкуса. В денежном выражении премия «Звезды» имеет значение символическое. Это - лавровый венок в чистом виде, что, на мой взгляд, выгодно отличает ее о прочих громких и уже почти всегда гламурных раздач. В этом году премии за лучшую подборку стихов удостоилась поэтесса Галина Гамбер. Лучшим прозаическим произведением была сочтена повесть Бориса Дышленко «Жернов и общественные процессы». Говорит соредактор журнала «Звезда» Андрей Арьев.
Андрей Арьев: В советские годы как-то не очень удавалось Борису здесь печататься. Не потому, что он был каким-то изгоем. Но его манера открывать мир была совсем иной, чем у тех, кто привык работать в более или менее традиционной, реалистической манере. Считалось, что если ты пишешь в традициях, похожих на какой-то бытовой реализм, то ты писатель. А если у тебя чуть-чуть реальность куда-то ускользает, то ты уже не писатель, а какой-то формалист. И вот Борис всю жизнь, в советское время, проходил под таким клеймом. Человек эстетически воодушевленный, он всегда один, он всегда сам по себе. Но Борису удалось выстоять.
Татьяна Вольтская: Вообще-то, могло показаться, что, на некоторое время, церемония вручения премии превратилась в бенефис Бориса Дышленко. Особенно, когда о нем рассказывала филолог Татьяна Никольская.
Татьяна Никольская: Я дольше всех знаю Борю Дышленко. Мы с ним познакомились, когда мне было 18 лет. Я училась на первом курсе университета. Боря часто приходил ко мне в гости. Иногда один, а иногда со своим братом Юрой. И мой кузен Алеша Хвостенко, и много других было знакомых нестандартных. Но Боря своеобычием отличался уже тогда. Будучи совершенно нищим, он всегда ходил в тщательно начищенных ботинках, в исключительно аккуратном, ладно на нем сидящем пиджаке. Он тогда увлекался белым движением, культивировал манеру белого офицера. И так галантно обращался с дамами, как в фильмах это делали офицеры царской армии. Тогда Боря писал стихи, рисовал. А у нас дома, у папы, был такой огромный магнитофон. И Боря однажды захотел, чтобы остался для потомства его голос, прочесть стихи. А у меня еще дома была моя подруга Лариса Волохонская. И вот он начал читать стихотворение. Он прочел первую строчку: «Тихий Дон…». А мы с Ларисой как раз по программе «Тихий Дон» прошли, и синхронно захохотали. Он опять: «Тихий Дон...». И мы опять засмеялись. И только с третьего или четвертого раза мы узнали, что «за Доном – Ростов», дальше что-то еще было, а потом была ударная строчка: «По совдепам огонь». Вот таким был тогда Борис Иванович. Я присутствовала при некоторых сюжетах, которые потом вошли в его произведения. Например, однажды, в те же годы, мы с ним были на дне рождения у общей приятельницы Наташи Каплан. Такой очень буржуазный, солидный дом. Причем, надо сказать, что все мы были по именам, и только Борис Иванович уже тогда был Борис Иванович. И я помню, как Ефим Славинских явился с бидоном котлет, которые ему мама в Киеве испекла, и поставил этот бидон на пол у своей ноги, а на столе - рыба красная и все такое. А другой был такой человек, гигант и богатырь Василий Шедов, который в сильно подпитом состоянии солидно беседовал с мамой Наташи о том, что молочные продукты делаются из порошка. И потом сюжет этого дня рожденья вошел в «Созвездие Близнецов». Потом так получилось, что много лет мы с Борей почти не виделись, а потом уже я стала у него бывать в гостях. Боря приглашал пить чай, а после чая читал свои произведения. Я хочу сказать, что это человек, который писал не просто рассказы, а романы, писал романы в стол. Боря, когда мы с ним познакомились, работал на охраняемой стоянке машин, а в котельную он пришел значительно позже, уже в зрелом возрасте. И так там себя уютно почувствовал, что обзавелся компьютером, насколько я знаю, и на рабочем месте, в тепле, пишет свои произведения.
Татьяна Вольтская: Лучшим эссеистом «Звезды» был назван Лев Лосев за публикацию в восьмом и девятом номерах журнала «Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии».
Андрей Арьев: Сейчас вышла целая книжка в «Жизни Замечательных Людей», посвященная Бродскому, написанная Львом Лосевым. У нас - сокращенный вариант. Действительно, это, может быть, одна из лучших книг, которая вышла в прошлом году. Я никогда не читал еще биографию человека, написанную с таким абсолютным проникновением в его душу и в его поэтическую кухню. Биографию, которая дает полное представление о жизни, деятельности и творчестве этого человека и, в то же время, биографию, в которой нет ничего ни скабрезного, ни каких-то личностей. Это, для меня - идеальный случай.
Татьяна Вольтская: Лучшей публицистической публикацией были названы «Послания на волю. Письма из заключения» Анатолия Радыгина, о котором говорит соредактор журнала «Звезда» Яков Гордин.
Яков Гордин: В конце 50-х - начале 60-х годов он писал стихи, он был поэт. Он был морской офицер, очень красивый и стильный человек. Вот такому человеку глубоко опротивело то, что он видел вокруг себя. Настолько опротивело, что он попробовал уплыть морем из Батума в Турцию. Просто в ластах и маске. Его перехватили еще до нейтральных вод. Он вел себя очень твердо на суде, получил 10 лет, которые отсидел от первого до последнего дня. Большую часть этих десяти лет он провел в карцерах. Он провел несколько лет во Владимирской тюрьме - и в одиночке, и в общих камерах. При этом, он не только не сломался, а стал человеком совершенно необычайным. Он в тюрьме изучал языки. Тогда можно было выписывать журналы. И ему выписывали многие журналы, в том числе, «Звезду». Он писал письма. Это крупное, сильное, по настоящему литературное, хорошо написанное произведение необычной психологической интенсивности. Ощущается личность, которая за этим стоит. Это роман в письмах.
Татьяна Вольтская: Премия за лучший дебют в «Звезде» досталась Елене Тахо-Годи за повесть «У мирного порога моего». Лучшей первой публикацией были признаны рассказы Арсения Березина «Бугор и его слово». Лучшим молодым автором оказался Александр Вергелис, автор очерка «Впечатления «пиджака»». «Пиджак» - жаргонное слово, изображающее офицера, пришедшего в армию не из военного училища.
Впервые за несколько лет в конце парада всех номинаций не произошло вручение Довлатовской премии за лучший рассказ петербургского автора или опубликованный в Петербурге. Редакция «Звезды» просто не наша достойного кандидата. Так что, лучшего рассказчика остается ждать еще, как минимум, целый год.