Иван Толстой: Начнем с Франции, где скончался один из самых популярных писателей Анри Труайя. Из Парижа – Дмитрий Савицкий.
Анри Труайя: Я принадлежу к тем отшельникам, что на целый день запираются в рабочем кабинете, дабы писать; к тем, кто весьма редко ходит в гости и кто еще реже доверяет чужому мнению.
Но кто также сомневается и в себе! Как в 20 лет!
Ведь даже если ты опубликовал изрядное количество книг, это вовсе не означает для тебя самого, что ты достиг успеха.
И, будьте уверены, моя следующая книга, которая появится в книжных, будет книгой – дебютанта.
…Каждый раз, когда я начинаю новую книгу, каждый раз, когда я пускаюсь в новое путешествие, я в панике от этой пустыни, пустыни – чистой страницы!»
Дмитрий Савицкий: Голос Анри Труайя. В ноябре ему исполнилось бы 96 лет. Анри Труайя был не просто ветераном французской литературы, академиком, командором ордена Почетного легиона, он был, о чем неустанно твердят на этой неделе французские журналисты, писатели и историки, самым читаемым французским писателем. Из-под пера его вышло более ста книг!
Макс Галло: Мы часто писали друг другу. Я посылал ему все мои новые книги, он мне – свои. Мы общались друг с другом в письмах и, в каком-то смысле, это создавало некое Сообщество: он много писал, я так же – чрезвычайно много. Он опубликовал, насколько я помню, около ста книг, я тоже. И в его способе описывать действительность я узнавал мои собственные приемы и влечения. Он написал множество романтических произведений «с продолжением», чаще всего вставленных в исторический пейзаж. Он неустанно создавал биографию за биографией. Так что можно сказать, что у него было две профессии романиста и историка, что он был одновременно сыном Толстого и сыном Гюго, соединил в собственной в себе самом - две традиции.
Это огромный французский писатель ясного и изящного стиля. Без сползания в академизм и без бесполезных (стилистических) выкрутасов. Но в то же время нужно сказать, что это русский писатель: русский писатель, писавший по-французски. Я думаю именно так его и нужно определить. Что касается популярности. Нет ничего необычного в том, что время приносит забвение. Подрастают новые поколения, новые писатели становятся мэтрами, или любимцами публики. И, конечно, Труайя попал в эту фазу - Чистилища! Его немного подзабыли, его стали меньше читать. Но никто не решиться посягнуть на его огромное писательское наследие! Взять хотя бы его первый роман, получивший Гонкуровскую премию в 1938 году: он резко отличается от более поздних исторических фресок. Роман этот называется L’Araigne. Это интереснейший роман интимных страстей! Я думаю, что через какое-то время и его биографические произведения снова вернуться к читателям».
Дмитрий Савицкий: Писатель, историк, политик, сын итальянских иммигрантов, что и сближало его с Анри Труайя – Макс Галло. На свет Анри Труайя (настоящее имя Лев Асланович Тарасов) появился в Москве, 1 ноября 1911 году в семье богатого армянского предпринимателя. Россию он успел узнать и запомнить, потому что семья Тарасовых покинула страну в 1917 году, ему было уже почти шесть лет. Путь до Парижа был долог, длиною в три года, но это был путь, знакомый многим тысячам русских беженцев: через Кавказ и Крым, неизбежный Истамбул, Венеция – во Францию. Три года товарных вагонов, трюмов сухогрузов, чужих квартир и дешевых гостиниц, и, наконец, в те времена отнюдь не роскошный пригород Парижа – Нейи.
Основам французского языка маленького Лёву в свое время обучила швейцарская гувернантка, так что он смог сразу же поступить в лицей им. Пастера в Нейи. В 10 лет – величайшее событие жизни: он прочитал «Войну и мир» Толстого. Но и рассказы родителей о России звучали, как эпический роман.
Писать он начал в 12 лет, причем в четыре руки – с другом детства Никитой. Хвала небесам, первый опыт исчез в пламени камина. Об этом эпизоде он написал в «Сыне сатрапа», в 1998 году. Первый роман “Faux Jour”, «День-Подделка» (и здесь Макс Галло ошибается) был написан в 1935 году и получил премию - молодой Лев Тарасов едва успел освободиться от солдатской формы (он был демобилизован после учений), когда комиссия Народных Премий пригласила его в знаменитый ресторан Пале-Руаяль Grand V é four , где ему и вручили первую (в изрядной серии последующих) премию. Комиссия сочла, что молодой писатель продолжает, столь ценную и исчезающую линию реалистической прозы.
- Мне казалось в ту эпоху, писал Анри Труайя, - что я нашел отличный метод работы (Золя и Флобер были его учителями).
– Я читал вслух отрывок из Флобера, а потом по памяти его записывал. Сравнивая собственную импровизацию с оригиналом, я пытался понять, почему МОЙ текст так бездарен».
Учитывая тот факт, что Гонкуровскую премию он получил в 28 лет, и это была не первая его книга, как заметил Макс Галло, а пятая, Лев Тарасов рано, но раз и навсегда, выбрал свою профессию, вернее – остался верен юношескому выбору, призванию. Попытку изменить призванию он все же свершил и в 1933 году получил диплом юриста.
Анри Труайя: Я живу, чтобы писать, я пишу, чтобы жить!
Мое призвание меня переполняет. Я убежден в том, что каждый писатель в итоге - пожираем изнутри своим ремеслом. Для того чтобы преуспеть на этом поприще необходимо проделать некую метаморфозу. Нужно выбрать, кем быть: дилетантом или же чудовищем. Такой писатель, как я, скорее всего чудовище, потому что я живу внутри и ради моих книг.
Дмитрий Савицкий: Отпевание Анри Труайя состоится в парижском соборе Александра Невского на рю Дарю в 14. 30 в пятницу. Писатель будет похоронен на Монпарнасском кладбище столицы.
Иван Толстой: В Нидерландах открылся первый виртуальный музей – мобильный, интерактивный Нидерландский Музей Разнообразия, посвященный 500-летней истории и культуре иммиграции в Нидерланды. Инициативы такого музея в стране не предпринималось до сих пор, хотя в Нидерландах проживают представители 190 различных национальностей. О «музее без стен» рассказывает наш нидерландский корреспондент Софья Корниенко.
Реза Атлаши : Моя концепция – абсолютно новаторская, таких музеев не существует.
Софья Корниенко: Рассказывает Реза Атлаши, создатель нового Нидерландского Музея Разнообразия – музея, которого, собственно, также не существует.
Реза Атлаши : Он существует, просто его нет физически. Я называю его «Музей без стен», что очень хорошо подходит предмету, которому музей посвящен – иммиграции. Иммиграция преодолевает любые стены.
Софья Корниенко : Музей создан в рамках общенационального конкурса «Вдохновение Интеграции» и является одним из 15 финалистов. Призера объявит на приеме в Амстердаме супруга крон-принца Виллема-Александра принцесса Максима (аргентинка по национальности) в конце месяца, но проект уже состоялся. Свое детище Реза Атлаши строил по выходным и вечерам, ведь днем он работает на обыкновенной работе, консультантом в крупной телекоммуникационной компании. Побороть невежественный шовинизм и раскол между разными культурами – знанием, причем знанием, которое любой человек сможет мгновенно получить с экрана компьютера и мобильного телефона. Технологии для такого музейного опыта уже разработаны, говорит со знанием дела Реза Атлаши.
Реза Атлаши : Музей основан, так сказать, на двух столпах. С одной стороны – это история иммиграции в Голландию с 15-го века. Для начала – простой исторический обзор, с картинками. В конечном итоге, если мы будем развиваться в сторону более традиционного музея, то начнем приобретать в нашу коллекцию такие документы, как, например, договор, подписанный между голландским и турецким правительствами в таком-то году, и копии этих документов вывешивать в интернете.
Софья Корниенко : С другой стороны, виртуальный музей основан на святом для мировой паутины принципе интерактивности и моментального доступа. Почему же в таком случае он называется «музеем», а не «энциклопедией», например.
Реза Атлаши : В новом мире, где определений не хватает, слово «музей» ближе всего отражает суть моего проекта. По сути дела, я основал новый «институт», только это слово по значению менее открытое, чем «музей». Я приду к людям сам, им не придется идти ко мне. Виртуальный музей – это еще и образовательный портал. Я надеюсь, что в скором времени мне удастся в сотрудничестве со школами по всей стране собрать цифровой материал, и коллекция разрастется в считанные месяцы и станет интерактивной. Разумеется, мы будем отбирать только подходящий материал. Вы посмотрите только в U Tube , сколько способной молодежи!
Софья Корниенко : Каковы же критерии для подходящего материала?
Реза Атлаши : Я буду размещать в коллекции музея только тот материал, который к теме иммиграции и культурного разнообразия подходит позитивно. Если кто-то лишен такого подхода в своем творчестве, то пусть самовыражается на другой платформе. Я не собираюсь заниматься ура-пропагандой, но факты говорят сами за себя. Голландия в этом смысле – уникальная страна с многовековой историей иммиграции, про которую почему-то не принято часто вспоминать. Создается такое впечатление, что сегодняшние проблемы интеграции – это нечто новое, так они подаются. А Вы загляните в исторические источники. Каждая очередная группа иммигрантов испытывала проблемы того же рода, то же неприятие. Немцы, например. Как долго им не доверяли! Или гугеноты! Жена принца Вильгельма Первого Оранского, основоположника династии, Луиза де Колиньи была из гугенотов. Народ ей не доверял. То есть каждую новую волну чужаков наблюдали сначала издалека, с опаской. А теперь посмотрите – самые влиятельные корпорации в Нидерландах принадлежат семьям с немецкими фамилиями ( Vroom & Dreesman , C & A Бреннинкмаеров, всех не перечислишь) – и успешно работают! А все началось с того, что в 15-ом веке Амстердам начал принимать беженцев, которых преследовали на родине за религиозные убеждения, прежде всего протестантов с территории современной Бельгии. Массовый исход из Антверпена в Амстердам. Затем пришла первая волна гастарбайтеров. Во время так называемого Золотого Века, 17-го столетия, население Амстердама на одну треть составляли трудовые мигранты, в основном из Скандинавии и Германии. И без этих людей не было бы и Золотого Века. Таков непреложный закон – как только экономика процветает, приходит новая волна иммигрантов, которые, в свою очередь, обусловливают дальнейший экономический рост. И если бы мы воспринимали происходящее сегодня в рамках этой закономерной цикличности, наш диалог на тему интеграции звучал бы иначе.
Софья Корниенко : По окончании конкурса «Вдохновение Интеграции» настоящая работа для Резы Атлаши только начинается. Все равно главного приза в 10 тысяч евро не хватит на реализацию его грандиозных планов. На базе своего виртуального проекта он собирается основать фонд. Помочь в реализации проекта уже выразили желание несколько голландских ученых, а также представители бизнес-сообщества. Причем помочь не деньгами. Одна крупная компания, например, в качестве спонсорской помощи составит для Резы Атлаши бизнес план.
Реза Атлаши : Моя ключевая аудитория – молодежь. Ведь их менталитет еще на стадии формирования. К тому же они как рыбы в воде чувствуют себя в рамках таких виртуальных концепций, как моя. У каждого, у кого в руке мобильный телефон – весь мой музей на ладони. Я собираюсь воспользоваться новейшими технологиями, уже разработанными в лабораториях, но еще не примененными на практике. Вся моя коллекция – фото, текст, музыка, видео – будет мобильной, ее можно будет бесконечно передавать с носителя на носитель. Конечно, моя идея может быть воспринята, как политическая. Но я делаю ставку на искусство и культурное наследие, а не голландскую политику консенсуса, с помощью которой все равно ничего не изменишь. Время ускоряет темпы культурного познавательного процесса. Быстрее, быстрее, быстрее! Уже нет целого выходного на поход в музей. Я предлагаю музей-вспышку, мобильный музей. И это символично, так как нет темы мобильнее, чем тема миграции.
Софья Корниенко : И кто знает. Возможно, так же, как в европейских текстах часто по-джойсовски нет точек, а в самой Европе нет границ, в музеях и в сознании больше не будет стен. Поет популярная сегодня в Нидерландах группа Spinvis .
Звучит песня группы Spinvis : Lotus Europa , я купил ее в Швеции у одной женщины, она все равно больше не ездила, у нее было много колец на пальцах, она приехала из страны, где дети голодают и собаки замерзают намертво, а алкоголь весело переделывает мужчин, смейтесь до упаду, пейте до обморока, я в Lotus Europa еду по снежным холмам в кожаных брюках, а на востоке объявили войну и полетели гуси.
Иван Толстой: Три балета знаменитого русского хореографа Леонида Мясина были поставлены в феврале в Риме. О росте интереса в Италии к мясинским балетам рассказывает Михаил Талалай.
Михаил Талалай: Хореограф Леонид Федорович Мясин. Его имя в последние годы стало известным и в отечестве, несмотря на то, что вся его слава и вся его блестящая карьера пришлись уже на эмигрантскую жизнь.
Назову два благоприятных обстоятельства. Во-первых, десять лет тому назад в Москве вышел перевод его воспоминаний, написанных первоначально на английском – My life in ballet , «Моя жизнь в балете». Во-вторых, три года тому назад, по инициативе сына хореографа, жителя Рима, с испанским именем Лорка, в Большом театре были возобновлены три балета Мясина. Всего же он их поставил 70, получив титул последней звездой дягилевских Русских балетов.
Меня, естественно, всегда интересовал итальянский компонент космополитической биографии Мясина. А он жил подолгу во Франции, в Испании, Франции, США, Германии, где, кстати, и скончался, в 79 году. И фамилию он свою офранцузил, став, таким образом, Massine . Но душа его любила пребывать в Италии, под Неаполем, где хореограф стал владельцем целого архипелага из трех островков, того самого, которым позднее владел его коллега Рудольф Нуриев.
Вот как Мясин рассказывал о начале своей итальянской жизни, импульс которой дал его приятель литератор и журналист Семенов, уехавший из России еще до революции:
«Когда мы завершили наш сезон в Сан-Карло 1916-1917 гг., Михаил Николаевич Семенов предложил мне остановиться у него и его супруги в их летнем доме в Позитано, в тридцати километрах южнее Неаполя. В этой крошечной рыболовецкой деревне меня очаровали побеленные домики, которые громоздились один над другим так, что создавалось ощущение какого-то горного ущелья. Дягилев однажды сказал, что Позитано – единственная вертикальная деревня, какую он когда-либо видел, и действительно, дороги там были не чем иным, как крутыми лестницами, переплетавшимися во всех направлениях между домами. Семеновы жили на краю деревни в прелестной, преобразованной в дом мельнице.
В первый же вечер я, случайно выглянув из окна, увидел необитаемый скалистый остров в нескольких милях от побережья. На следующее утро я спросил о нем у Михаила Николаевича, и он рассказал, что это был самый крупный из трех островов Ле Галли, а два поменьше не видны. Острова принадлежали местной семье Парлато. Это семейство использовало их только для весенней перепелиной охоты.
Мы взяли лодку и отправились на серый каменистый остров, на котором не было никакой растительности, кроме опаленных солнцем кустарников. На расстоянии распростерся залив Салерно, и в целом вид вдоль моря был великолепен.. К югу располагался Пестум, на северной стороне – три высокие скалы острова Капри. Я чувствовал, что здесь мог бы найти уединение, в котором нуждался, откажись я от изнуряющего давления избранной мною карьеры. Я решил, что однажды куплю этот остров и сделаю его своим домом.
Так и произошло: Мясин за бесценок приобрел целый архипелаг, при этом как писал его счастливый обладатель, местные жители относились к нему как к «сумасшедшему русскому, который купил каменный остров, где могут жить только кролики».
Острова Ле Галли на полвека стали домом, убежищем для Мясина, но и более того – его творческой лабораторией, его кабинетом. Именно здесь он написал свои воспоминания «Моя жизнь в балете», именно здесь он продумывал свои искрометные постановки.
В эти дни о них весьма живо вспомнили. Их воистину оживили. В феврале в Риме кордебалет Оперного театра поставил три балета Мясина, с возобновленной сценографией Пабло Пикассо. Римские спектакли назывались «Вечера Пикассо-Мясина», точнее Пикассо- Massine и включали в себя Петрушку Игоря Стравинского, Парад Эрика Сати и Треуголку Мануэля де Фальи. Поставила Вечера последняя ассистентка Леонида Мясина Сузанна Делла Пьетра, а в целом весь проект принадлежал директору Римского кордебалета известнейшей Карле Фраччи, которая в Италии считается верной наследницей «Русских балетов» Дягилева.
Многое она почерпнула и непосредственно у Мясина, который все летние сезоны своей долгой жизни проводил в Италии. И не только летние сезоны отпусков. О своей жизни на архипелаге Леонид Мясин пишет так:
«Всякий раз, когда я в последние годы был свободен от профессиональных обязательств, я все больше и больше времени проводил на острове Ле Галли, совершенствуя и сооружая все, что способствует хорошему отдыху. Не так давно я занялся реконструкцией башни XIV века и задумал построить большую музыкальную комнату на первом этаже, украшенную прекрасными колоннами из каррарского мрамора. Я также начал строить каменный коттедж на самом южном конце острова и над амфитеатром на открытом воздухе с видом на острова Бриганди и на Капри.
По многим причинам острова Ле Галли играли важную роль в моей жизни. Именно там я сочинял хореографию для своих самых известных постановок, именно там родилось больше всего находок для моего учебника.
Может быть, это было причиной, почему я поддерживал остров годами, несмотря на все трудности. А они все еще существовали. В январе 1964 года на остров обрушился шторм, который частично размыл участок, приготовленный для амфитеатра (…).
Я был на острове в это время и, увидев как огромные куски бетона с грохотом падают в море, бросился бежать. Но я не был обескуражен и решил продолжать строительство амфитеатра, который скопировал с увиденного в Сиракузах (…).
Когда все работы были окончены, я задумал основать фонд, который будет поддерживать остров, как художественный центр. Таким образом, я надеялся продолжить дягилевскую традицию, когда вместе собираются молодые художники, композитора, писатели, артисты балета и хореографы, чтобы обменяться идеями и создавать новые работы. Я уже заручился поддержкой Итальянской туристической ассоциации, и едва только у меня появятся необходимые финансовые средства, я займусь этим проектом, для которого уже придумал название: «Вечера на островах Ле Галли»».
Такой фонд Мясин учредить не успел. Но осталась вся обстановка, о которой пишет мемуарист, и которую мне часто приходится видеть, проплывая по морю или с суши, от Позитано. Попасть на остров сейчас крайне сложно: после смерти Нуриева его прибрел один соррентийский гостиничный магнат, и надо проситься к нему в гости. Лично с магнатом я пока не познакомился, хотя раз был гостях у его сына, который купил дом Горького в Сорренто. Такие вот наклонности к русским местам у этого семейства, и не мудрено, ибо их фамилия - Russo , что в итальянском означает «Русский». Оговорюсь, что происхождение этой фамилией с Россией не связано, и скорей всего обозначает, rosso , то есть, Рыжий, Рыжов.
При встрече с сыном магната я услышал от него, что отец семейства Russo не прочь, действительно, устраивать вечера Мясина в его владениях, на архипелаге. Пока же вечера Мясина идут в Риме.
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Юлий Айхенвальд. Его портрет представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Юлий Исаевич Айхенвальд (1872 - 1928) был русским литературным критиком новой формации, заявившей о себе в начале 20 века, когда культурная атмосфера в России изменилась в целом – и, вне всякого сомнения, к лучшему. Айхенвальд – видная фигура русского культурного ренессанса, как назвали эту эпоху позднее. В литературной критике это сказалось полной переменой ориентиров: стали говорить о литературе как художестве, искусстве, а не выискивать в ней актуальной общественной тематики с обязательным кукишем из-под полы властям. Традиция Белинского – Добролюбова – Писарева была решительно преодолена. Звездами этой новой критики были Корней Чуковский и Айхенвальд.
Чуковский был больше газетчик, больше писал о текущей литературе, о книжных новинках. Айхенвальд тяготел к неким как бы мини-монографиям о писателях – жанр, который он называл «литературные силуэты». К первому сборнику таких статей, названному «Силуэты русских писателей», Айхенвальд предпослал квази-теоретическое Введение, ставшее одним из эстетических манифестов эпохи. Тут он утверждал, что литературу никак нельзя свести к общественной проблематике, что творчество писателя глубоко индивидуально, оно упирается в тайну его личности и через личность связана не с обществом, не с историей, а с космосом, с последними основаниями бытия. И как раз в силу этой высшего порядка связи литература не подлежит также научному пониманию, невозможна наука о литературе.
Диктор: «Эта космическая основа искусства, его приобщенность ко вселенской тайне, делает художника выразителем первозданной сущности, которая и подсказывает, и нашептывает ему всё то, что он повторяет в своих произведениях. Тайная грамота мира благодаря художнику становится явной. И поэтому, вследствие этого происхождения от самых недр бытия, все великие произведения искусства, кроме своего непосредственного смысла, имеют еще и другое, символическое значение. В своих глубинах недоступные даже для своих творцов, они хранят в себе этот естественный символизм, они развертывают бесконечные перспективы и в земную, и в небесную даль. Понять искусство в этой его многосторонности, истолковать хотя бы некоторые из его священных иероглифов, - вот что составляет одну из высоких задач критика».
Борис Парамонов: Конечно, для тогдашних просвещенных людей, каковыми были деятели русского культурного ренессанса, в этой декларации ничего нового не открывалось. Айхенвальд – чистой воды неокантианец школы Риккерта, а в более отдаленной ретроспективе – романтик-шеллингианец. Но для более широких интеллигентских кругов, заставших еще живой мощную в России традицию так называемой «реальной критики», это была сенсация и в некотором роде скандал.
Айхенвальд при всей его стилистической иератичности, пышности, даже излишней красивости (Чуковский писал, что Айхенвальд, изваяв мраморную статую, непременно повяжет ей бантик) – при всем при этом он и сам любил скандалить. Самые главные его скандалы – развенчание тогдашних литературных кумиров Брюсова и Максима Горького, любимых по-разному и в разных кругах, но бывших несомненными авторитетами, считавшихся звездами первой величины. Тут уместны прямые цитаты.
О Брюсове:
Диктор: «Брюсовым еще можно иногда залюбоваться, но его нельзя любить… слишком скудны результаты его напряжений и ухищрений, он трудом не обогатил красоты; но если Брюсову с его сухой и тяжеловесной, с его производной и литературной поэзией не чуждо некоторое значение, даже некоторое своеобразное величие, то это именно – величие преодоленной бездарности. Однако таковы уж изначальные условия человеческих сил, что преодоленная бездарность – это всё-таки не то, что дар».
Борис Парамонов: Тут всячески уместно дополнение из статьи Цветаевой: она, разговаривая с Бальмонтом о Брюсове, привела это суждение о нем – «преодоленная бездарность», на что Бальмонт мгновенно отреагировал: «Не преодоленная!»
А вот что писал Айхенвальд о Горьком:
Диктор: «Из его биографии видно, что по духу своему он не преимущественный питомец книги, - и всё-таки он не одолел мертвящей книжности: это оказалось не под силу его ограниченному, его нещедрому дарованию. Сначала у многих возникла иллюзия, будто он – талантливая натура; но вскоре обнаружилось, что у него мало таланта и еще меньше натуры… Долю жизни он разбавил в море сочинительства. Он бессовестно выдумывает… у него искусственность хуже, чем где-либо, потому что с приемами беллетристики подходит он к самой природе и к детям ее… он подвиг испортил литературой».
Борис Парамонов: И такой же coup de grаce, как «преодоленная бездарность» Брюсова: неправильно говорить о конце Горького, потому что он и не начинался.
Такие высказывания звучали «свежо и нервно», как сказал бы Аким Волынский (кстати, предшественник Айхенвальда в новом подходе к литературе). Но по прошествии времен не со всем и соглашаешься в Айхенвальдовых характеристиках, даже в отношении Брюсова и Горького. И совсем уж не соглашаешься с тем, что он написал о Тургеневе; там тоже был скандальный афоризм: «Тургенев не глубок». Сложнее всё это, и как раз «глубже». Даже Белинского не хочется отдавать Айхенвальду, которого он совсем уж, по-нынешнему говоря, загнобил: недооценил он бурнопламенной, «неистовой» натуры Белинского: такие люди нужны, а особенно в России.
Белинский, понятно, мстить Айхенвальду никак не мог, Горький по любви к образованности тоже вроде бы не рассердился, а вот Брюсов, похоже, отомстил. Ходили упорные разговоры, что это по его настояниям Айхенвальда включили в список высылаемых пассажиров философского парохода – высылаемых из советской России интеллектуалов.
Сын Айхенвальда остался в России и поначалу об этом не жалел. Он был звездой Института красной профессуры, любимцем Бухарина. Писал письма отцу: что ты, папа, в этой эмигрантской канаве делать будешь, возвращайся, здесь жизнь кипит. Вернуться Айхенвальду не пришлось, что бы он ни думал об этом: попал под трамвай в Берлине в 28-м году.
Сын его попал под советский трамвай десятью годами позже.
Берегитесь общественного транспорта: и в ГУЛАГ увезет, и в Освенцим.
Иван Толстой: Размышляя над темой для нашей программы в преддверии 8 марта, Нелли Павласкова предложила поговорить о поцелуе – в искусстве, науке и жизни.
Нелли Павласкова: Какое место занимает поцелуй в искусстве Чехии? Что можно ожидать от страны, в которой одна из национальных опер называется «Поцелуйчик» - по-чешски «Губичка». Написал ее классик Бедржих Сметана. Поцелуи занимают почетное место в жизни чехов. Первого мая, следуя заветам своего великого поэта-романтика Карела Гинека Махи, автора поэмы «Май», погибшего, как и Лермонтов, в 27 лет, они в массовом порядке ходят целоваться в парк, где стоит статуя поэта. С наступлением весны рекомендуется усиленно целоваться под расцветшей вишней. Поцелуй непременно присутствовал в европейской детской литературе, в сказках. Он имел магическую силу. Принц пробуждает к жизни Спящую Красавицу не применением искусственного дыхания или массажа сердца. Красавицу спасает нежный поцелуй. Другие герои сказок целуют отвратительных жаб, в телах которых страдают заколдованные принцы и принцессы. Эти поцелуи потом оборачиваются счастьем и богатством. В беллетристике же поцелуй бывает камнем преткновения. Чешский писатель Михал Вивег жалуется:
Диктор: Поцелуй напоминает мне скольжение на банановой кожуре. Для писателя это вещь неблагодарная, для кинематографиста – находка. Стараясь описать поцелуй в романтических пастельных красках, я впадаю в китч: «Грудь ее вздымалась, его глаза впились в лицо любимой, у них закружилась голова и.т. д.» Но если описать поцелуй трезво, то он будет выглядеть холодно, как словосочетание «красивый пейзаж». Но вот если у кинорежиссера есть под рукой пара хорошо соображающих и прилично выглядящих актеров, и если звучит соответствующая музыка, поцелуй никогда не разочарует зрителя».
Нелли Павласкова: Западные кинематографисты всегда знали сокрушительную силу поцелуя, хотя в молодые годы кинематографа он оставался за раскрытым зонтиком. Чешским королем поцелуев был довоенный киноактер герой-любовник Ольдржих Новы. В Голливуде всегда имели целую армию целующихся звезд. Но никто еще не преодолел рекордов Мэрлин Монроу. В комедии «В джазе только девушки» она устроили настоящие оргии из поцелуев. В недавно вышедших в Чехии записках Норберта Ауэрбаха, чеха, который долгие годы в Голливуде был директором киностудии Юнайтед Артист, а теперь снова вернулся на родину, есть интересные вещи, касающиеся поцелуя. Старейший кинематографист вспоминает, что поцелуйных сцен с Мэрлин Монроу каждый актер дико боялся. Некоторые вообще не могли себе представить ничего более ужасного. Голливудская секс-бомба была убеждена в том, что чем больше дублей, тем убедительнее будет выглядеть ее художественная продукция. И поэтому сцены повторялись по тридцать и сорок раз. Тони Кертис, Джек Леммон, Гарри Купер уже находились в бессознательном состоянии, но против Мэрлин мало кто отважился и пикнуть, особенно в то время, когда она была замужем за писателем и драматургом Артуром Миллером.
Норберт Ауэрбах пишет, что самый длинный кинопоцелуй принадлежит все же не Мэрлин Монроу, а первой жене Рональда Рейгана Джейн Вейман. В фильме Юр ин те Эрми Ноу он продолжается 185 секунд.
Чехи держат рекорд в количестве песен о поцелуях. Иностранец даже может подумать, что поцелуи находятся в прямой связи с созданием валового отечественного продукта. Неиссякаемая тема начинается с просьбы « Подари мне поцелуй, поцелуй…» и заканчивается « На губах моих замерз твой поцелуй последний»…
Каждый говорит о поцелуе по-своему. У поэта – это «аперитив любви». Для врача это «анатомическая юкстапозиция двух орбикулярис орис мускулес в стадии контракции». Но есть культуры, в репертуаре которых вообще нет поцелуя. Например, эскимосы смеются над нами, что мы «едим чужие слюни», а это за полярным кругом делают только сумасшедшие или законченные поросята. Но эскимосы несправедливо насмехаются над нами. Сами они выражают симпатии тем, что трутся носами, что тоже не вполне гигиеническая процедура.
Есть ли какая-нибудь польза от поцелуя нашему организму?
спросила я известного чешского сексолога профессора Петра Вайсса.
Петр Вайсс: Поцелуй имеет благодарное действие на наш организм. При страстном поцелуе биение пульса может достигнуть 150 ударов за минуту, тем самым тренируется сердечная мышца, улучшается кровообращение. Поцелуй вызывает к жизни энергию, высвобождаются эндорфины, повышается уровень иммуноглобулина А. При долгом поцелуе сжигается масса энергии, даже несколько сотен калорий. А упомянутый обмен бактериями можно расценивать и как вакцину, поскольку порции бактерий ничтожно малы. Тем самым повышается иммунитет нашего организма.
Нелли Павласкова: А как вообще возник поцелуй?
Петр Вайсс: Я думаю, что и в мире животных существует поцелуй, как выражение симпатии.
Культурная антропология судит, что поцелуй пришел к нам от шимпанзе, от птиц. Особенно интересны в смысле похожести на человека карликовые шимпанзе, живущие в Африке, в области озера Виктории. Так что поцелуй – это изобретение не только человека.
Нелли Павласкова: Чешский юморист Ладислав Верецкий считает, что происхождение поцелуя несколько иное.
Ладислав Верецкий: Французы рассказывают, что в давние времена жители одной деревни в Бретани когда-то страшно размножились, контрацепции тогда не было, и поэтому они решили на протяжении нескольких лет решать все свои любовные дела устно. Орально. Отсюда и термин – «французский поцелуй», или «французский секс». Но мало кто сунул бы руку в огонь за эту бретанскую историю. Французы ведь приписывают себе каждое изобретение в области эротики. Но как бы то ни было, в чешском языке слово «французский» означает не только «монтажный ключ».
Нелли Павласкова: Профессор Вайсс, что общего между поцелуем и душой?
Петр Вайсс: Конечно, поцелуй – это выражение особого отношения к партнеру, отношения, идущего от всей души. Поцелуй - выражение не секса, а эротики. Именно эротика присуща только человеку, потому что эротика – это человеческое сближение. Говоря о душе, подразумевают чувство, эротику, доверие и негу, которые поцелуй выражает.
Нелли Павласкова: Но поцелуи не обязательно становятся увертюрой к сексу.
В Чехии руку женщинам целовали лишь аристократы. Им подражала высокая буржуазия, но демократия постепенно разложила аристократический этикет, а социализм и вовсе его добил. Но не в Польше. Там целование женских рук пережило все режимы. Однако социализм принес новые возможности для поцелуя. Все еще помнят целовальные процедуры коммунистических вождей при встрече. Начинались они уже у трапа самолета. Пикантно то, что бесконечные поцелуи марксистско-атеистических вождей имели «вредные» идейные корни.
Яна Чиперова, епископ чехословацкой гуситской Церкви вспоминает:
Диктор: Мы, молодые священники, смеялись над их поцелуями. Коммунистические главари целовались по православному образцу трижды, а это значит во имя Божьей троицы – Отца, Сына и Духа святого. Они и не подозревали у себя существования глубоко укоренившейся православной души. Странно, что советским руководителям эти поцелуи не казались идеологически невыдержанными.
Нелли Павласкова: Но были и такие представители лагеря мира и социализма, что не любили целоваться. В особенности, терпеть этого не мог китайский гигант Мао Цзэдун. Чуть ли не международный скандал произошел в Пекине, когда к нему присосался вьетнамец Хошимин, который, напротив, обожал целование. Мао его брезгливо стряхнул с себя и шипел при этом, как бешеный кот.
Поцелуи, как знак почтения, присутствуют на христианских ритуалах. Католический священник целует алтарь в начале и в конце каждого богослужения. Папа римский по приезде целует не местных предводителей, а землю. Верующие целуют папе перстень. Восточные христиане страстно целуют иконы своих святых.
Но вернемся к весне и влюбленным. Пусть их всегда сопровождают песни любви.
Иван Толстой: В Польше началась кампания по созданию читательских клубов, члены которых могли бы встречаться в библиотеках, своих организациях и даже в пабах. О том, сколько читают поляки и о читательских клубах рассказывает Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: Найти точный ответ на вопрос, сколько читает современный поляк не легко – разные опросы общественного мнения дают разные результаты, од одной книги в год, до нескольких в месяц. Дело в том, что одни считают учебники, другие нет, одни относят справочники, например, по рыболовству, к прочитанным книгам, другие заявляют, что прочитанная книга это книга художественная и так далее. По данным опроса, проведенного по заказу наиболее популярного польского ежедневного издания Gazeta Wyborcza , среднестатистический поляк читает в среднем две книги в месяц. Одновременно значительная часть опрошенных признается, что вообще не читают и не интересуются никакими культурными явлениями.
Немногим более одной трети читающих поляков читают, прежде всего, художественную литературу польских и иностранных писателей, четверть прочитанных книг это учебники и еще 25% - научно-популярная литература и документальные повести. Оказалось, что книги есть в 90% польских домов, а это означает, что многие книги имеют, но их не читают.
Примечательно, что польки читают аж в двое больше, чем поляки, вопреки распространенным стереотипам, больше читают также и те, кто постоянно пользуются компьютером и интернетом. Авторы исследования отмечают, что чаще всего поляки одалживают книги, которые читают – в библиотеке (там записан каждый четвертый поляк) или у знакомых. Перед покупкой книги часто останавливает цена. По данным опроса, если бы книги стоили дешевле, то их продавалось бы на 80% больше. Вообще в Польше проводится целый ряд кампаний по популяризации чтения. Наиболее известная из них «Вся Польша читает детям». Ее инициаторы призывают приобщать детей с раннего возраста к чтению, читая им, по крайней мере, 20 минут в день. Говорит инициатор кампании Ирена Козминьска.
Ирена Козминьска: В результате, дети начинают нажимать на родителей, чтобы те им читали. А это огромный капитал для ребенка, как интеллектуальный, так и психический, духовный.
Алексей Дзиковицкий: Все более популярными в Польше становятся акции по «буккроссингу», когда жители городов оставляют прочитанные книги в автобусах, метро, парках, чтобы их могли взять другие. Тем не менее, как говорит Эльжбета Калиновска из Института книги в Кракове, нельзя сказать, что поляки читают много или даже достаточно.
Эльжбета Калиновска: На самом деле группа людей, которые читают постоянно, небольшая. Большинство это те, кто прочитывает, например, одну книгу в год или вообще не читают. Поэтому мы и делаем все возможное, чтобы исправить ситуацию.
Алексей Дзиковицкий: В такой ситуации Институт книги совместно с организацией British Counsil решили популяризовать в Польше идею создания читательских клубов. Что такое читательские клубы?
Эльжбета Калиновска: Мы позаимствовали эту идею в Великобритании, а британцы, в свою очередь, еще раньше из США. Суть в том, что читающая публика очень охотно обменивается мнениями о прочитанном, а лучше всего сделать это в неофициальной обстановке, местах, которые располагают к беседе. На базе британского опыта мы намерены привить такую моду и в Польше – вместе читать и обсуждать прочитанное в клубах при библиотеках.
Алексей Дзиковицкий: Где чаще всего создаются клубы читателей? Именно при библиотеках?
Эльжбета Калиновска: Мы хотим начать от библиотек. Это как бы натуральная среда для создания таких клубов. Тем более, что очень часто, когда два читателя встречаются у библиотечных полок и видят, что их литературные вкусы совпадают, нередко начинают обсуждать прочитанное. В общем мы начинаем с библиотек, и там такие клубы уже создаются. В будущем это будут не только библиотеки. Все зависит от фантазии самих читателей.
Алексей Дзиковицкий: В Англии члены клубов нередко собираются на свои заседания в пабах. Обсудить новую книгу, например, Муроками за кружкой пива это нормально? Будете ли вы помогать и таким клубам?
Эльжбета Калиновска: В пабах, в своих квартирах, где угодно. Мы, кончено, будем поддерживать и такие идеи. Просто начинаем от наиболее очевидных мест.
Алексей Дзиковицкий: В США, например, рынок очень быстро отреагировал на рост популярности таких клубов, появились всевозможные справочники для таких организаций, списки книг, «которые обязательно нужно прочесть вместе и так далее. Можно ли рассчитывать на то, что нечто подобное повториться и в Польше?
Эльжбета Калиновска: Мы, конечно, надеемся на это. Вообще, отклик на нашу инициативу превзошел все ожидания. Если все будет идти как до сих пор, то, принимая во внимание сигналы от библиотекарей, только в этом году будет создано около двухсот таких читательских клубов в разных регионах страны. Это очень много. Мы не надеялись, что библиотекари и читатели так охотно откликнутся на наше предложение. Думаю, рынок со временем отреагирует на потребности таких клубов. Конечно, это еще далёкая перспектива, для этого нужно время.
Алексей Дзиковицкий: Таким образом, можно надеяться, что через несколько лет данные опросов о том, сколько читают поляки будут более утешительными?
Эльжбета Калиновска: На это мы и рассчитываем!
Алексей Дзиковицкий: Сказала Радио Свобода Эльжбета Калиновска из краковского Института книги.