Марина Тимашева: Пианист Константин Щербаков недавно поразил Москву, сыграв в один вечер 24 прелюдии Сергея Рахманинова. Но сначала несколько слов о самом Щербакове. Он родился в Сибири, в 1983 году стал лауреатом конкурса имени Рахманинова, много выступал по России, а в 1992 году перебрался в Швейцарию. Специалисты признают эталонными его записи симфоний Бетховена в транскрипции Листа, фортепианных сочинений Шостаковича и музыки Годовского. В настоящее время Константин Щербаков - профессор Цюрихской Консерватории.
Константин Александрович, мы сейчас сидим в детской музыкальной школе Александрова. Почему вы здесь репетируете? Здесь стоит инструмент не такой, к которому вы приучены. И вообще, часто, оказываясь в том или ином концертном зале, вы меняете инструмент. Мне кажется, что это должно быть очень сложно. Скажем, человек гитару свою носит за собой, флейту, кларнет. Даже компьютер. Человек всегда знает свою клавиатуру.
Константин Щербаков: В силу специфики самого инструмента, мы его не можем с собой носить. Поэтому мы с детства приучены играть на самых разных инструментах. В классе на одном инструменте вы играете, в зале - на другом. Привыкаешь осваивать клавиатуры и инструменты очень быстро, подчинять их своим целям и задачам. Я играл очень долгое время по Советскому Союзу в самых разных местах, в самых разных залах и комнатах, на шахтах, заводах. Можете себе представить, какие там были инструменты. На сегодняшние условия не приходится жаловаться совсем. Почему я занимаюсь здесь? Мне очень повезло. Во-первых, мы живем недалеко отсюда. Моя супруга долгое время преподавала в этой школе. 12 лет она здесь преподавала скрипку. И меня с этой школой с тех пор связывают очень теплые и дружеские отношения. Меня здесь прозвали «наш муж». А дома у меня стоит, к сожалению, в очень неважном состоянии инструмент, и я просто не могу там заниматься.
Марина Тимашева: Качество инструмента позволяет пианисту скрадывать какие-то недостатки игры или, напротив, чем совершеннее инструмент, тем сложнее скрыть погрешности?
Константин Щербаков: Есть инструменты, на которых играть, можно сказать, бесполезно. Ничего, кроме голых нот из них получить невозможно. Есть инструменты, которые лучше тебя, они лучше того, на что ты способен в данный момент или в данном сочинении. И тогда это очень неприятно, ты чувствуешь постоянно его превосходство над собой. Идеальный случай это когда рояль полностью отдается тебе, и способен на все то, что тебе нужно от него получить. Но чаще всего рояль, если не к концу концерта, то, во всяком случае, к началу второго отделения становится более или менее надежным партнером и другом.
Марина Тимашева: Вы, насколько я понимаю, предпочитаете сольное музицирование участию в разного рода коллективных проектах. Это значит, что на сцене – только вы и инструмент. Когда вы с ним вдвоем, вы с ним разговариваете, как с человеком, сердитесь на него, как на человека? У вас бывает такое, что вы его ругаете или, наоборот, просите о чем-нибудь: «миленький, помоги сегодня»?
Константин Щербаков: Я вообще очень редко сержусь. Сердиться, в принципе, бесполезно. Каждый делает то, что может, на что он способен. И в конкретной ситуации рояль не может сделать больше или меньше того, на что он способен. Все зависит только от меня: насколько я располагаю к такому общению, насколько я способен это общение привести к хорошему результату. Все претензии только к себе.
Марина Тимашева: Константин Александрович, в московском Доме музыки вы играли все прелюдии Рахманинова в один вечер. Я много раз слышала, как профессионалы называли это героизмом, подвигом. Музыка Рахманинова воспринимается легко, поэтому кажется, что никакого особенного героизма для того, чтобы ее играть, не нужно. Тем не менее, почему считается, что это героический поступок? И считаете ли вы так сами?
Константин Щербаков: Конечно, я так не считаю, это моя профессия. Наверное, такая точка зрения сложилась, прежде всего, потому, что этот цикл очень редкий, почти никогда не играется циклом, а вторая точка зрения, наверное, что 24 прелюдии, в общем, это очень много сложной музыки. Потому что это 24 разных характера, а с точки зрения технической это много нот и очень много сложного текста. Если говорить о героических проявлениях профессии пианиста, то это, скорее, сыграть Девятую симфонию Бетховена в транскрипции Листа. Это, пожалуй, на сегодняшний день, самое сложное с точки зрения технической, с точки зрения музыкальной, да и просто выдержать эту 70-минутную глыбу на сцене очень трудно.
Марина Тимашева: А когда вы играете 24 прелюдии Рахманинова, что там происходит, в этой музыке, от начала до конца?
Константин Щербаков: В процессе работы над сочинением ты о таких вещах, конечно, задумываешься, и выстраивается ясный план общего драматургического развития сочинения. Это как в пьесе, как в романе или рассказе. Есть фабула, есть персонажи, есть взаимоотношения между ними. Очень важно определить все составляющие этой фабулы, все составляющие этого развития. Например, динамическое развитие очень показательно, в данном случае. Если представить себе сейсмограф, то и в любой пьесе, как в любом предложении, которое мы произносим, есть определенные ударения, есть определенные спады и только это делает исполнение привлекательным, интересным и доступным.
Марина Тимашева: Я не очень понимаю, вот пианист такого класса и такого уровня, он музыку просто чувствует, переживает, или видит какие-то картины, или его музыка отсылает к каким-то человеческим воспоминаниям, каким-то литературным источникам? Происходит ли такое с Рахманиновым?
Константин Щербаков: Сказать откровенно, я никогда никаких картинок не вижу, как Рихтер, например, который в третьей части второго концерта Прокофьева видел дракона, пожирающего детей. Вот таких картинок я никогда не вижу. Если речь идет о Рахманинове, о какой-то конкретной прелюдии, например, соль мажорной прелюдии, то мне всегда, почему-то, видятся просторы, которые открываются с горы у нас, в Барнауле, над Обью, просторы, которые открывают перед тобой сорокакилометровую перспективу, или заливные луга, которые в момент разлива Оби покрывают большие пространства суши. Конечно, вся музыка написана из души, а душа питается впечатлениями жизни. И если ты находишь в себе эквивалент пережитому, увиденному и прочувствованному, и он является одновременно эквивалентом написанному, то в этот момент происходит то самое ценное, ради чего и стоит играть музыку, ради чего люди идут в концерт. Это общение друг с другом на уровне невысказываемого. То, что и составляет сам предмет музыки. Тогда ты говоришь языком, понятным всем.
Марина Тимашева: Беседу с Константином Щербаковым мы продолжим в следующем выпуске программы. А сейчас поговорим о традиционном фестивале «Литература и кино», завершившемся в Гатчине.
Павел Подкладов: Дивный оазис под названием Гатчина приютился в сорока верстах от шумного Петербурга. Гатчина это потрясающие ландшафтные парки, сказочный Приоратский красно-белый терем на берегу пруда, в глубине леса, красавец царский дворец и взирающий на него с постамента, с площади, бронзовый император Павел Первый. В Гатчине оживают легенды, материализуются духи. Вот маленький кудрявый человек в бакенбардах входит в имение своего прадеда Абрама Петровича Ганнибала. Рядом с господским домом - Лукоморье с 700-летним дубом зеленым, на котором, конечно же, златая цепь и кот ученый - сказочник и песенник. Тут же каменный диванчик-завалинка, на котором любил отдыхать Абрам Петрович. Да и сам Александр Сергеевич сиживал здесь. А удивительные набоковские места? Въезжаешь в поселок Вырица, и перед тобой - роскошный дворец, принадлежавший семье Набоковых-Рукавишниковых, единственный в Европе представитель деревянного ампира. Дальше – дом станционного смотрителя, первый в России музей литературного героя. Это все та же Вырица. Отсюда же - фамилия пушкинского станционного смотрителя: Самсон Вырин. Недалеко от обиталища станционного смотрителя, в селении Кобрино -
маленький домик, в котором 16 годков прожила Арина Родионовна. Грешным делом подумал, что если бы даже в Гатчине не было уникального кинофестиваля «Литература и кино», то неделя пребывания там - уже счастье. Но фестиваль был, со всеми радостными открытиями и разочарованиями. Фестиваль действительно уникальный, потому что собирает фильмы, созданные либо по каким-то литературным произведениям, либо такие, которые рассказывают о писателях, поэтах, художниках, актерах. Это проект не коммерческий. Достаточно сказать, что зрителей на просмотр фильмов пускают бесплатно. Рассказать обо всех гатчинских событиях нынешнего года в кратком очерке, конечно, невозможно. В главном штабе фестиваля - кинотеатре «Победа» - с утра до вечера показы фильмов. В перерывах – пресс-конференции, встречи за круглым столом, а поздно вечером – концерты, встречи с актерами, режиссерами, сценаристами. Словом, самый настоящий фестиваль. В нынешнем году он стал 13-м по счету. И попасть на него смог далеко не всякий фильм, отборщики были весьма придирчивы. В первые годы его существования, кинематографистов в Гатчину тащили, говорят, чуть ли не силком. О том, как зарождался и развивался этот фестиваль, рассказывает его организатор и бессменный генеральный директор Генриетта Ягибекова.
Генриетта Ягибекова: Была случайная встреча с Валентиной Сергеевной Ивановой. Это знаменитый критик. Мы с ней смотрели вдвоем в зале фильм, который снимался, кстати, в Гатчине. Меня, как директора кинотеатра, удивило, что кроме нас двоих в кинотеатре никого не было. Я ее тогда спросила: «А для чего, для кого этот кинофестиваль, если зрителя нет?». Был 95-й год, кино российского уже почти не было, а нужно было спасать кинотеатры. И она говорит: «Можно сделать фестиваль литературных экранизаций». Сразу прозрение произошло, ведь наша земля именно для этого и создана. Ведь места все связаны и именами Пушкина, Набокова, Куприна, Северянина. Конечно, это наша тема. Я приехала домой, предложила городскому руководству. Они говорят: «Ну, давай, попробуем, сделаем фестиваль». Они не понимали, во что они ввязываются. Может быть, никто серьезно не принимал, думали, что это просто такая акция. И вдруг в нашем маленьком городе произошло культурологическое событие. Изначально я поставила цель, и меня поддержало все руководство, правительство Ленинградской области, которое финансировало фестиваль, что это не коммерческий показ. А тогда работы не было у актеров и режиссеров. Они с такой радостью приехали бесплатно, никто ничего не требовал, они так рады были встрече со зрителем, той любви, тех глаз, которые они забыли уже. А вот 13 лет прошло, работы у всех море, они могут вырваться на день, на пол дня, на два часа прилететь. Я им говорю, что я не обижаюсь, я рада, что у них есть работа. Но я всегда подчеркиваю, что наш фестиваль несет немножко другую функцию, чем другие фестивали. Моя задача, все-таки, показать жителям Гатчины то, что они никогда не увидят на экране кинотеатра. Потому что коммерческое кино забило экраны. У нас на фестивале они смотрят все, что снято в России, и если есть экранизации, то, естественно, из всех стран СНГ.
Павел Подкладов: Главными фигурами среди конкурсантов стал Эльдар Рязанов с фильмом «Андерсен. Жизнь без любви», Алла Сурикова с картиной «Вы не оставите меня», Константин Лопушанский с «Гадкими лебедями» и Наталья Бондарчук с фильмом «Пушкин. Последняя дуэль». В первый день фестиваля, при огромном стечении народа, была открыта выставка кукол, созданных по эскизам Михаила Шемякина к фильму «Гофманиада» режиссера Станислава Соколова. Был показан 20-ти минутный, пилотный вариант этого полнометражного фильма, после которого стало ясно: следует ждать шедевра. Роскошной стала и программа документальных фильмов, в частности, картины о Викторе Некрасове, Михаиле Зощенко и Юрии Олеше, Николае Эрдмане и Ангелине Степановой, Юзе Алешковском, сибирском сказочнике Петре Ершове, и так далее. Если вы думаете, что конкурс в Гатчине стал проформой, и для соперников важнее была не победа, а участие, то это заблуждение. Гран-при, как и ожидалось, получил Эльдар Рязанов. Надеюсь, что мнение жюри по этому поводу не было однозначным. Наверное, сыграло свою роль то, что фильм вызвал небывалый зрительский ажиотаж. Пробиться в зал было невозможно даже аккредитованным журналистам. Кроме всего прочего, людям хотелось хотя бы одним глазком взглянуть на такую легендарную личность, как Эльдар Рязанов. Два вторых или, как их назвали, Специальных приза жюри, получили Алла Сурикова и Константин Лопушанский. Думаю, что по этому поводу сомнений и возражений не было ни у кого. А вот присуждение призов за актерские работы озадачило. Лучшей актрисой была признана, бесспорно, роскошная, Светлана Крючкова, но, в данном случае, сыгравшая достаточно проходную роль в «Дюймовочке» - фильме-сказке режиссера Леонида Нечаева, похожего на аляповатую медоточивую картинку с крылатыми ангелами и ненатуральными детишками в ролях жаб, жучков и паучков, поющих слащавые, невыразительные песенки. Жюри, судя по всему, решило приветить известную актрису и посчитало, что юной Елизавете Боярской, блистательно сыгравшей в фильме Аллы Суриковой, пока еще рановато на киношный Олимп. Приз за лучшую мужскую роль вполне заслуживал, на мой взгляд, Александр Балуев, абсолютно изменивший, в фильме той же Аллы Суриковой, свой имидж бравого сериального вояки, бизнесмена или мафиози. Думаю, что радиослушатели, видевшие фильм «Гадкие лебеди» Константина Лопушанского, согласятся со мной, что открытием нынешнего киногода стал Григорий Гладий, который тоже, наверняка, мог бы быть претендентом на приз. Но пальма первенства была отдана Юрию Чурсину, технично сыгравшему в раскрученном фильме Кирилла Серебренникова «Изображая жертву». На этом фестивале призов было много, практически каждая сестра получила по серьге. Скажу лишь, что жюри под руководством маститого писателя Сергея Есина изрядно поработало над формулировками, обосновывающими тот или иной приз. Порой они были очень забавны. Все участники в один голос утверждали, что уровень нынешнего гатчинского фестиваля был как никогда высок. Наверное, это так. Но пусть не обижаются на меня организаторы и участники, для меня главным событием Гатчины стала ретроспективная программа, в которую были включены представленные на фестивале «Госфильмофондом» картины с участием Жана Гобена, Анны Маньяни, Елены Соловей… А будь я председателем жюри, то, против всех правил, отдал бы призы за лучшие роли потрясающей Ольге Остроумовой и Михаилу Кононову за фильм «Василий и Василиса», также показанный в ретроспективной программе.
Кинофестиваль «Литература и кино» за 13 лет вышел на международный уровень. Его гостями и участниками были кинематографисты и литераторы из Германии, Чехии, Польши, США, Италии, Франции. Мне удалось побеседовать с одной из гостей из так называемого ближнего зарубежья, украинским режиссером Аллой Яковлевой, автором короткометражного фильма «Имя» с Богданом Ступкой в главной роли.
Алла, я вначале хочу вам задать такой дурацкий вопрос: почему вы здесь, в Гатчине?
Алла Яковлева: Такой же дурацкий ответ: у меня второго числа премьера в Торонто, девятого - в Филадельфии, а я - в Гатчине. Наверное, сердце мое здесь.
Павел Подкладов: Сердце здесь, невзирая на то, что мы в разных государствах?
Алла Яковслева: У меня с детства было ощущение, что есть такая страна духа, где люди, которые занимаются творчеством, они все родственники, у нас одна страна. Это ощущение у меня продолжается здесь, в Гатчине. Что все люди, в этом смысле, они родственники. И идеи близкие друг другу передаются, и настроение, и мысль, идет обмен, и это очень ценно, чтобы наша страна всегда оставалась единой страной творчества.
Павел Подкладов: А теперь я, все-таки, перейду на определенный район в этой стране духа и спрошу про Украину: как там живется кинематографистам по сравнению с тем, что было раньше? Хотя вы человек молодой и, поэтому, вряд ли застали кинематографию советскую, но, тем не менее, как живется?
Алла Яковлева: Живется, как везде, и как всем - трудно. Но не безнадежно. Все-таки, есть надежды, есть молодые одаренные ребята. Здесь представлены украинские картины. Нас радует то, что у нас прекрасные педагоги. « Orange Love » получил первый приз за лучшую режиссуру на российском фестивале в Анапе. То есть мы живы и будем жить.
Павел Подкладов: У вас, так же как и у нас, рынок диктует кинематографистам, как двигаться вперед или, все-таки, есть какие-то другие отправные точки?
Алла Яковлева: Очень рынок довлеет. И продюсерское кино. Ты приносишь какие-то проекты, а тебе говорят: «Ну, кому ты принесла? Ты же знаешь, что нужен экшн, что нужно два убийства, а лучше - три. Чтобы были погони, и расчлененка по экрану». В основном, направление, почему-то, на худшие образцы американского кино. Американское кино это тоже огромная страна, а мы видим худшее, отталкивающее. А у них же есть образцы действительно высокого кинематографа. Они до нас не доходят. И вот я думаю, что эту ситуацию нужно поломать. Если представлять, то лучшее, воспитывать своих людей, беречь. Вот как есть защита экологии, так же надо защищать душу и культуру любой страны.
Павел Подкладов: В финале очень бы хотелось патетически провозгласить: Фестиваль закончился, да здравствует фестиваль! Но в кулуарах в последние дни стали муссироваться слухи, что проведение следующего гатчинского фестиваля под большим вопросом. Причина – то ли проблемы с финансированием, то ли какая-то чехарда с составом учредителей. Поживем - увидим.
Марина Тимашева: Продолжая начатый в позапрошлом выпуске книжной рецензии Ильи Смирнова разговор на тему «Александр Македонский, конечно, герой»
http://www.svobodanews.ru/articlete.aspx?exactdate=20070301224414403#top ,
и желая всяческого благополучия стульям и прочей антикварной мебели в музее «Эрмитаж», я предоставляю слово Татьяне Вольтской. Она расскажет о выставке «Александр Македонский, путь на Восток». Ее цель - проследить, как изменился мир под влиянием похода Александра.
Татьяна Вольтская: Александр Македонский шагает с порога Николаевского зала, все дальше и дальше на Восток. Такой впечатляющей выставки об эллинизме еще не было. 500 предметов (180 из них выставлены впервые), рассказывают не столько о каждом шаге полководца, сколько о многократном отзвуке, порожденным этим шагом в истории и культуре. Звук шагов слышен с 5-го века до Рождества Христова до 19-го века нашей эры. Щиты и шлемы, изукрашенные рукоятки мечей, орудия убийства, убранные как на свадебный пир, серьги с подвесками, фрески и даже лубки. Моим Вергилием по этому миру, такому материальному и уже такому потустороннему, была заведующая отделом античного мира Государственного Эрмитажа, куратор выставки Анна Трофимова.
Анна Трофимова: Первый раздел рассказывает нам о том, как Александра видели, изображали и понимали в искусстве нового времени, в странах западной Европы и России. Следующий раздел – восточный поход Александра. А точнее – мир эпохи Александра и следующей за ней, те страны, в которых он побывал, какое влияние он оказал на окружающий мир. Эпоха Александра открыла достижения греческой культуры, распространились на восток греческий язык, образ жизни, художественный стиль греков. Важная особенность выставки в том, что она состоит только из эрмитажных предметов. В общем, ни один музей в мире такой выставки сделать бы сам не мог.
Татьяна Вольтская: Почти сразу глаза невольно обращаются к портрету Ричарда Брунтона, где изображены два милых мальчика – внуки Екатерины. Это Александр и Константин. Александр, внук Екатерины, на которого она возлагала особые надежды в связи с Греческим проектом - грандиозным политическим планом восстановления Византийской Империи. Александр здесь разрубает Гордиев узел. Второй экспонат совсем другой. Это водолей, приспособление для воды. Он выполнен из бронзы в Германии, в Средние века. На самом деле, миф об Александре очень сильно трансформировался, приобрел такие странные, причудливые очертания. Здесь, на смешном животном едет Панкаста - подруга Александра. Была такая легенда, что Аристотель будто бы читал нравоучения Александру, пытался его призвать к воздержанности, и за это Панкаста решила отомстить. Она очаровала Аристотеля, и добилась разрешения прокатиться на нем верхом. И такой сюжет запечатлен. Разные памятники показывают разные грани этого образа, который очень многолик.
Татьяна Вольтская: Очень любопытно преломление эллинистических мотивов где-нибудь веке в 16-м, в эпоху маньеризма. Но меня по настоящему завораживает, все-таки, подлинная древность. Вот оно, оружие, завоевавшее мир. А дальше - этот самый мир. Каждая его часть - в своем цвете. Выставка повторяет маршрут Александра. Вот, например, Эллада.
Анна Трофимова: Два портрета: Демосфен и Эсхин. Это политические противники, ораторы. Демосфен выступал непримиримым противником Филиппа Второго, который возвысился в этот момент, отец Македонского. А Эсхин, как бы мы сейчас сказали, лоббировал его интересы. Здесь же памятники греческие, которые показывают, как процветало искусство Эллады, какова была ее культура, образы мифов, героев в эпоху, предшествующую походам Александра и, самое главное, показывают, на чем он вырос, какие образы и идеалы он впитал. Следующий раздел - эпоха эллинизма, Греция и близлежащие районы, малая Азия, Средиземноморье в эпоху эллинизма. И здесь замечательный бюст изображает Ахилла, который очень напоминает Македонского царя. Портреты Александра произвели такое большое влияние на изображение героев и богов, что очень часто непросто отличить и непонятно, кто изображен - герой или бог. Так вот его особенность – локон надо лбом - прическа в виде гривы льва и поднятый к небесам вдохновенный, взволнованный взгляд. Вот, пожалуйста, даже голова воина в бронзовой детали колесницы, найденная близ Керчи, греческой работы, видимо, и то - напоминает изображение Александра, так сильно он впечатлил свое время.
Татьяна Вольтская: Греция - красная. За нею - песочный Египет.
Анна Трофимова: Папирусы с греческими текстами, поскольку после похода Александра, с наступлением эпохи эллинизма, греческий язык распространился в очень многих регионах и стал международным языком. Можно тут, наверное, проводить аналогию с английским, с французским. Здесь же Камея Гонзаго, произведения более позднего времени, но очень характерные для александрийского стиля города, который основан был Александром. Как известно, он основал более ста городов, и самым знаменитым городом была Александрия, жемчужина средиземноморья, центр искусств. Многие исследователи спорили, кто же здесь изображен, и видели здесь даже изображение самого Александра вместе с Олимпиадой. Другие считали, что это император Август и его жена Ливия. Принято сейчас считать, что это египетская царственная пара - Птолемей и Арсеноя. Памятник этот показывает пышный, яркий, царственный александрийский стиль. Придворное искусство это то, что появляется именно в эпоху эллинизма. Греция была демократией, поэтому не было дворов. Это те боги, которые впитали в себя и старые черты древнеегипетские, и, в то же время, греческие. Это Исида, Серапис. Все эти экспонаты показывают, насколько сильно преображает греческий стиль и греческое влияние эти египетские формы.
Татьяна Вольтская: Но самое удивительное здесь, это, наверное, портреты, которые клались на мумии, как сегодня помещают фотографии на могилы близких.
Анна Трофимова: В Египте не было традиции изображать людей вот так натуралистично, как на портретах, фотографически, как бы мы сказали. Они выполнены в технике энкаустики, технике, которая пришла из Греции, да и сама манера - абсолютно греческая. Для нас греческая живопись не дошла. Но сквозь призму египетской культуры она может быть нам понятна. Бактрия, Сирия, Персия, Иран - замечательные памятники греко-бактрийского искусства. Это знаменитые фалары со слонами, известные памятники эрмитажного собрания, изображения богинь, которые тоже сильно овеяны греческим влиянием. Это необычно, потому что сирийский стиль был совсем другим. Впоследствии именно здесь расцвела Пальмира, которая тоже впитала в себя античные традиции, Персия и Иран до Александра (эпохи Ахеменидов), то есть Империи, с которой Александр столкнулся, и сразу же после.
Татьяна Вольтская: Это, в общем, вещи, которые, можно сказать, были при Дарии.
Анна Трофимова: Грубо говоря, да.
Татьяна Вольтская: Мне очень нравится этот ошейник.
Анна Трофимова: Это украшение. Такое массивное.
Татьяна Вольтская: Тяжеленько было украшаться.
Анна Трофимова: На самом деле, Персидская империя, огромная империя, она была очень богатая. То, что здесь так много памятников из золота - не случайно. Золото это то, что Александр захватил в результате своего похода.
В зеленом цвете щиты – Центральная Азия. На самом деле, это Средняя Азия. Раскопки, которые проводили в Пенджикенте. Меня поражала реакция посетителей выставки, которые говорили: «Ну, надо же, Средняя Азия, а смотри, какие греческие формы!». Ни с того ни с сего. Вот здесь, на территории Средней Азии, работали скульпторы в греческой манере. Больше всего мне нравятся довольно известные памятники - Айртамский фриз, найденный в урочище Айртам на берегу Амударьи.
Татьяна Вольтская: Я вижу, четверорукая богиня тоже слегка греческая?
Анна Трофимова: Тут собраны все экспонаты, которые показывают такое смешение. Допустим, если в средиземноморье греческий стиль был органичным, то здесь его появление было совсем уже странным и необычным. И наша выставка - об этом. Как греческий вкус, греческий стиль, влияние и этот язык художественный, как он захватил огромный регион в результате походов Александра. То есть, можно сказать, что идея такая культуртрегерская, гуманитарная. Здесь, в этой фреске, специалисты видят иллюстрацию басни Эзопа о гусыне, которая несла золотые яйца.
Татьяна Вольтская: Но персонаж эзоповой басни сидит в халате, как будто в чайхане. Вот еще фреска из средневекового восточного города. Там изображена римская волчица, вскармливающая Ромула и Рема. А уж когда смотришь на многоруких индийских божеств с греческими лицами, голова просто идет кругом. Видишь воочию, как инъекция обольстительной греческой красоты проходит на копьях Александра через весь мир, и опьяняет его навсегда.
Марина Тимашева: Сегодня у нас, как и в прошлой программе, звучат персидские мотивы, но на сей раз - в позитивном ключе. Театр Иосифа Райхельгауза «Школа современной пьесы» и Культурное представительство Иранского посольства представили триптих из представлений мистерии Тазийе. Впечатлениями и комментариями делится историк Илья Смирнов.
Илья Смирнов: Тазийе (Та’зийа, Тазие), то есть «траур» или «оплакивание» – средневековая иранская мистерия, ранняя форма театра, составляющая ещё неотъемлемую часть религиозного обряда. А именно важнейшей для мусульман-шиитов церемонии Ашура. Европейцам она больше известна под названием «Шахсей – Вахсей», от «Шах Хусейн, вах, Хусейн». Возгласы верующих, как их трансформировал европейский слух.
Напомним, что первый серьёзный раскол в исламе произошёл из-за того, как должно передаваться звание халифа, то есть священного правителя, соединяющего духовную и светскую власть. Шииты как раз настаивали на том, чтобы халифами становились непосредственные потомки пророка Мухаммеда. Для того времени, 7 век, точка зрения самая естественная, но её сторонники потерпели поражение. Так вот, Хусейн – внук пророка, сын халифа Али и Фатимы, дочери Мухаммеда. А оплакивается до сих пор его геройская гибель в бою с войсками халифа Йазида. Телевидение показывало в прошлом году шествия верующих в Ливане и других странах, где живут шииты: исступление, самоистязание. Но ведь церемония оплакивания включает не только это. Есть ещё театр, уходящий корнями в искусство древней, доисламской Персии. И, как ни странно, старинная мистерия, при всей сценической условности, помогает понять причины поражения имама Хусейна.
Труппа под руководством Рахима Сияхкарзаде отобрала для первого знакомства российской аудитории с тазийе три фрагмента трагической истории, каждый образует завершенный сюжет со своим центральным персонажем. Мосаллам (Муслим ибн Акил) - двоюродный брат Хусейна, отправил ему приглашение от жителей города Куфы, но вскоре после этого был казнён, а жители города, испугавшись халифа, не заступились ни за Мосаллама, ни за самого Хусейна. Кстати, специфический эмоциональный настрой поминальных шествий – он идет именно от раскаяния жителей Куфы. Далее. Хорр (ал-Хурр ибн Йазид) – военачальник, отправленный властями навстречу Хусейну, на наших глазах разворачивается трагедия этого человека, который привык подчиняться приказам, но не в силах поднять оружие на внука Пророка, и, в конце концов, решает умереть вместе с ним (исторический факт). Наконец, Касем – юный племянник Хусейна. Тот пытался не допустить юношу к участию в самоубийственном предприятии, но Касем настоял на своем праве отдать жизнь за святое дело.
Вместо положенной по ритуалу вступительной проповеди муллы режиссер через переводчика объясняет москвичам особенности жанра. Это театр представления в чистом виде. Задача актера – не играть героя (или злодея), отождествляя себя с ним, но показывать, что с этим человеком произошло. Исмаил Мухаммади Невеси является одним из ведущих в Иране исполнителей ролей отрицательных персонажей, а его коллега Яхья Танха уже 35 лет исполняет роли благородных героев. Стихотворные тексты трагедии произносятся или пропеваются под музыку. Отрицательный персонаж наместник Убайдаллах говорит – военачальник Хорр в ответ поет. Получив назначение, которое обозначено вручением ему меча, щита, кольчуги и шлема с жёлтыми перьями, исполняет воинственный танец. Декораций нет. Нет и масок, но фактически их заменяет система канонической атрибутики. Зелёный – цвет положительного героя. Жёлтый обозначает сомнение. Наконец, красная одежда и перья на шлеме указывают на то, что у персонажа, как сказал иранский переводчик не совсем по-русски, но, по сути, правильно и выразительно - у него «смертельные поступки и такая же душа». Здесь всё имеет символическое значение. Например, взгляд сквозь пальцы – предвидение будущего.
Для сравнения, в традиционном китайском театре красный костюм носят положительные герои. А с зелёным лицом появляются демоны.
Но вернемся к истории Хусейна. Слово «битва» применительно к обстоятельствам его гибели не совсем уместно. Как сказано в фундаментальной «Истории халифата» Олега Георгиевича Большакова, «странная битва 80 человек с пятитысячной армией». Но, пообещав приехать в Куфу, внук пророка не мог повернуть назад, не мог и склонить головы перед тем, кого считал узурпатором. Герои тазийе демонстрируют нам образцы рыцарского поведения, вообще характерного для раннего ислама. Размышляя над причинами его триумфального шествия по землям соседних империй, экономически более развитых, в результате чего современные египтяне, сирийцы и палестинцы (бывшие византийские христиане) стали такими, какие есть – мы не можем не учитывать этого фактора. Когда, например, арабский командир, вынужденный оставить недавно захваченный город, возвращал жителям налоги, которые успел с них собрать. Плюс ещё удивительная для того времени веротерпимость. С оружием в руках решался вопрос о власти, но ислам так и не сформировал ничего подобного инквизиции, и шииты вперемежку с суннитами и хариджитами до сих пор совершают общее паломничество к святым местам. Но Хусейн, наверное, оказался всё-таки слишком рыцарем, а не политиком, с такими качествами характера становятся героями поэм, но не основателями крепких династий.
Тазийе – очередное свидетельство против тех сочинителей (не хочется называть их историками), которые отрицают единство человеческой цивилизации и общие закономерности её развития. Традиционный театр, возникающий совершенно независимо у разных народов, например, в Иране и на Дальнем Востоке, демонстрирует поразительное сходство: происхождение из религиозной церемонии, сочетание декламации с пением, представление под музыку, открытая площадка, символика цветов, жёстко фиксированные амплуа, в которых актёр совершенствуется всю жизнь. Ну, никаких объективных законов истории не существует, правда?
А «Школе современной пьесы» отдельное спасибо за то, что напомнили – все мы одной крови. Люди театра понимают это лучше, чем политики.
Марина Тимашева: 13 марта исполнилось 70 лет Владимиру Маканину, писателю, лауреату множества литературных премий. Его произведения переведены на десятки языков. И мы с заместителем главного редактора журнала «Знамя», литературоведом Натальей Ивановой поздравляем Владимира Семеновича Маканина с юбилеем.
Наталья Иванова: Владимир Маканин – писатель, которого невозможно отнести ни к советской, ни к постсоветской, ни к андерграундной литературе. Это писатель вне групп, направлений, течений. Русский писатель советского времени – вот, кто он был тогда. Я ним знакома очень давно. Мы смотрели друг на друга, не будучи даже еще знакомыми, в знаменитом третьем зале библиотеки имени Ленина. Он ходил всегда со стайкой прелестных девушек, которые оказались искусствоведками. Мы поглядывали друг на друга, а потом, постепенно, стали выходить на свет вещи, над которыми работал неизвестный мне тогда прозаик. Первая его вещь так и называлась: «На первом дыхании». Она была опубликована чуть ли не в 65-м году, чуть ли не в журнале «Москва». Но журнальным автором он не стал. А это было время, когда для того, чтобы стать читаемым писателем, нужно было пройти через журнал. Было такое. В более поздней повести Маканин скажет о себе «отставший». В том смысле, что он не успел впрыгнуть в уже уходящий в небытие поезд «Нового мира». Он как бы нес туда что-то, но не успел к Твардовскому. И эта позиция, такая странная, отчасти - вынужденная…. Он, отставший от времени, это как апория об Ахилле и черепахе. Те, кто спрыгнул, теперь надолго отстали от времени. А Маканин все есть и все изумляет нас своими новациями. Маканин был известен узкому кругу литераторов и читателей, тех, которые смогли достать его книги. Это был писатель тогда, как я это тогда вытащила из его же прозы, «мебельного времени». То есть он создавал гротескную типологию советских людей, советского времени, да и не советских людей. Потому что такие вещи как «Гражданин убегающий» или «Антилидер», они выбивались очень сильно из общего хода. Маканин, с одной стороны, лидер поколения, а, с другой стороны, он неформальный лидер. Маканин очень спокойно перешел через времена. То есть для него, собственно говоря, ничего не изменилось с тем, что начался Горбачев, гласность, Ельцин. По первой профессии он математик. Есть даже книги математика Маканина. Поэтому он открывает какие-то законы, потом эти законы разрабатывает. Скажем, один из ранних его рассказов «Ключарев и Алимушкин». Это когда от одного героя все убывает, вплоть до того, что он заболевает, умирает, а у другого, его друга, все прибывает. Маканин, как человек мыслящий, как писатель не только талантливый, но и умный, пишет одну за другой горькую прозу, в которой предчувствует те разочарования, которые последуют. Он, во-первых, очень разочаровывающую прозу написал о шестидесятниках, эта вещь называлась «Один и одна», потом «Человек свиты» - вещь, в которой он анализирует человеческий тип на все времена. А сегодня мы таких видим кругом. Но ведь дело не только в социологической точности того, что видит Маканин. Дело в его стилистике. Если мы проанализируем, скажем, количество скобок в его прозе, мы увидим, что каждый раз при помощи скобок, многоточий и тире он увеличивает глубину своего текста и возможность восприятия текста, как почти математических метафор. Что-то случилось с Букеровским комитетом, который принял такое странное итоговое решение, когда премия была присуждена Марку Харитонову. Не забудем, что именно тогда в шестерке Букеровской были «Время ночь» Петрушевской и «Лаз» Маканина. Повесть «Лаз» это та вещь, которая показала то, что может произойти с, условно говоря, либеральными демократами, к чему может прийти общество в период освобождения от коммунизма, условно говоря, хотя он там это никак не называет. Я напомню, что там действие происходит одновременно в очень светлом подземелье, в котором прелестные люди собираются, пьют очень вкусное вино и комфортно себя чувствуют, но у них только воздуху не хватает, и наверху, в разращенном, полуразрушенном, страшном мире, где нельзя спасти своего ребенка, где мечутся толпы почти обезумевших людей. Вот такую антиутопию он тогда написал. Жюри отдало эту премию Марку Харитонову. Это было плохо для Букера, а не для Маканина. Маканин был человеком, который собирал и продолжает собирать какие-то премии – он лауреат Оксфордской Пушкинской премии, Букеровской премии, но совсем за другую вещь, за повесть «Стол, покрытый сукном и с графином посередине», опубликованную в журнале «Знамя». Это скорее эссе, чем проза. Очень славная, но отнюдь не такая сильная, как «Лаз». Дальше вот этот хищный глазомер, которым одарен Маканин и его не брезгливость к тому, что происходит вокруг, привели к еще большему дистанцированию, я бы сказала, от описываемого им материала. Он писатель жесткий, он бактериолог, и он не любит микроб, с которым он работает. И он после вот этих вещей, которые я назвала, создает довольно грандиозную фреску «Андерграунд или герой нашего времени», где выворачивает вообще все наизнанку. Это роман о писателе, который не пишет роман, но он постоянно пишет его в сознании читателя. Он понимает, что такое писатель, вышедший из андерграунда и писатель, который не хочет уходить из андерграунда. А если ты не хочешь уходить, если ты честен по-настоящему, - думает маканинский герой, - ты не можешь из андерграунда стать ласкаемым, любимым, попсой литературной, все на продажу. Таким героем презентаций, перформансов... Маканин эту литературу, которую я сейчас перечислила, он ее презирает. Что сейчас? Сейчас Маканин в прекрасной литературной форме. Никаких 70 лет ему никогда не дашь. Его биологический талант отличается неувядаемостью и предчувствием. Накануне чеченской войны мы с ним летели вместе, и он мне в самолете говорит: «Хочешь почитать рассказик?». И дал мне «Кавказского пленного». Это было до Чечни. Как он это почувствовал? Через два месяца началась операция в Чечне. Вот это предчувствие его ведет по литературе и сегодня. Хотя я без доли яда не обойдусь. Последняя его книга «Испуг» меня лично оставляет равнодушной. Как мне кажется, он хочет сегодня упрощенными средствами, публицистическими, откровенными, заклеймить то, что ему не нравится и обнажить то, что кажется ему отвратительным. В одной из его вещей - «Удавшийся рассказ о любви» - герой, писатель в прошлом, а ныне - телеведущий, говорит, что телевидение «створаживает» литературу. Мне кажется, что Маканин в своей последней вещи «створаживает» свою литературу, выворачивая свои сливки до сухого творога, так он отжимает это все. И мне это не так интересно, как Маканин прошлый. Но я надеюсь, что обещание, которое он дал, он выполнит, и новый роман передаст в редакцию журнала «Знамя». Я очень жду этого момента, я желаю Владимиру Маканину быть таким же, каким я впервые его увидела в большом, замечательном, красивом здании библиотеки, так же окруженном Музами, скажем так.