Война в Ираке как фактор внутренней политики в США.
Ирина Лагунина: В среду влиятельная американская газета «Вашингтон пост» опубликовала информацию о том, что Белый Дом ищет человека на должность ответственного за ход военных операций в Ираке и Афганистане. По сведениям газеты, три генерала, к которым обратилась администрация, отвергли предложение. Человек на этой должности будет находиться в прямом подчинении и докладывать напрямую президенту страны, а также давать указания Пентагону и Государственному департаменту США. Сам Белый Дом пока не объяснил, зачем нужна эта новая должность, но обозреватели полагают, что это связано, прежде всего, с тем, какой накал приобрела иракская тема во внутренней политике Соединенных Штатов. О противостоянии администрации и демократического большинства в Конгрессе рассказывает наш корреспондент в Вашингтоне Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: 9 апреля исполнилось четыре года с тех пор, как в Багдаде пал режим Саддама Хусейна. Вице-президент Дик Чейни назвал это событие крупнейшим внешнеполитическим успехом США после окончания Холодной войны.
Дик Чейни: В центре Багдада этим утром мы видим свидетельства крушения верховной власти. Улицы заполнены ликующими людьми. И хотя остатки сил режима все еще существуют, их попытки оказать сопротивление представляются тщетными.
Владимир Абаринов: Вице-президенту вторил министр обороны Дональд Рамсфелд.
Дональд Рамсфелд: Вид освобожденных иракцев, ликующих на улицах, катающихся на американских танках, сбрасывающих с пьедесталов статуи Саддама Хусейна – от этих сцен захватывает дух. Глядя на все это, приходят в голову такие аналогии, как падение Берлинской стены и крах Железного Занавеса. Мы встали очевидцами исторических событий, которые определят курс страны, судьбу народа и, всего вероятнее, будущее региона.
Владимир Абаринов: Дональд Рамсфелд вместе с тем предупреждал, что война еще не окончена.
Дональд Рамсфелд: Впереди еще будут сражения, и люди еще будут погибать, не стоит сомневаться в этом. Схватка не окончена, несмотря на праздничное настроение на улицах.
Владимир Абаринов: Представитель командования коалиции бригадный генерал Винсент Брукс заверил тогда американцев, что, несмотря на грядущие трудности, успех обеспечен.
Винсент Брукс: Сегодня режим пребывает в смятении, большинство иракцев свободны после долгих лет гнета. Программы телевидения всего мира сегодня заполнены картинами радующихся иракцев, понимающих, что режиму пришел конец. Нам по-прежнему есть что делать, и коалиция уверена в конечном результате.
Владимир Абаринов: Прошло четыре года. Вооруженное сопротивление не идет на убыль, накал межконфессиональной вражды в Ираке не спадает, центральные власти по-прежнему не контролируют положение в стране, силы коалиции продолжают нести потери в живой силе. Оппоненты администрации Джорджа Буша получили контроль над Конгрессом и теперь пытаются развернуть государственный корабль вспять. Лидеры Демократической партии считают, что из Ирака пора уходить.
Иракская тема стала главной в американской политике в Страстную неделю. Демократы в Конгрессе использовали новый бюджетный запрос президента для того, чтобы законодательно закрепить дату вывода войск из Ирака. Президент просит дополнительные ассигнования на операции в Ираке и Афганистане в размере 122 миллиардов долларов. Демократы деньги дать готовы, но при условии, что к сентябрю будущего года основные американские силы уйдут из Ирака.
Президент заявил, что не подпишет законопроект, где присутствует дата вывода. Он предупредил о тяжелых последствиях такого решения.
Джордж Буш: Установление конкретной и произвольно выбранной даты вывода будет иметь катастрофические последствия. Если Палата представителей примет такой закон, нашим врагам в Ираке останется лишь отметить дату на календаре. У них в запасе будет несколько месяцев на планирование своих дальнейших действий в обстановке полной безопасности, в какой мы оставим их, когда уйдем.
Владимир Абаринов: Снять все оговорки потребовал от Конгресса вице-президент Дик Чейни.
Дик Чейни: Мы ожидаем от Палаты представителей и Сената полного и своевременного удовлетворения потребностей наших военных, без каких бы то ни было условий.
Владимир Абаринов: Тем не менее, Палата представителей приняла законопроект в такой редакции. В Сенате республиканцы пытались внести поправку, исключающую какие бы то ни было даты вывода, но
после бурных дебатов потерпели поражение – против поправки было подано 50 голосов, за – 48.
Президент еще раз предупредил законодателей.
Джордж Буш: Если Конгресс продолжит продвигать этот законопроект – а пока они этим занимаются, часы уже тикают – уже в середине апреля наши войска в Ираке начнут испытывать нехватку средств. Члены Конгресса должны прекратить делать политические заявления и начать выделять жизненно необходимые нашим войскам деньги.
Владимир Абаринов: Но спикер нижней палаты Нэнси Пелоси не согласилась с такой оценкой последствий принятия законопроекта.
Нэнси Пелоси: Мы можем внести изменения в структуру ассигнований, но денег хватит до конца июля.
Владимир Абаринов: Главные роли в этой дискуссии играют кандидаты или потенциальные кандидаты на пост президента от обеих партий. Ведь многие из них – члены Конгресса. Республиканец Джон Маккейн против установления даты вывода.
Джон Маккейн: Эта палата единогласно утвердила назначение генерала Петреуса новым командующим силами в Ираке. Почему мы теперь лишаем его возможности реализовать ту стратегию, в разработке которой он участвовал и которая, как он уверен, может оказаться эффективной? Почему мы отдаем победу противнику теперь, когда мы, наконец, владеем инициативой, а он обороняется?
Владимир Абаринов: Но однопартиец Маккейна сенатор Чак Хегэл придерживается иного мнения.
Чак Хегэл: Америка оказалась в опасном положении. Она изолирована и находится в состоянии войны с исламским миром. Это положение, которое может истощить наши возможности, необходимо изменить именно в сейчас, когда мир ищет новый центр притяжения в новом столетии. Соединенные Штаты обязаны начать планирование поэтапного вывода войск из Ирака. Цена продолжения военной операции в Ираке, выражающаяся в человеческих жизнях, долларах и нашем положении в мире, стала огромной для нашей страны.
Владимир Абаринов: Позиции правительства и Конгресса комментирует обозреватель телекомпании NBC Дэвид Грегори.
Дэвид Грегори: Это все та же риторика, которую администрация использовала в президентских выборах 2004 года – тогда они тоже говорили демократам: «Если вы поддерживаете войска, докажите это, дайте деньги на войну». А демократы отвечали: «Войска можно поддерживать иначе – требовать возвращения войск». Сегодня идет борьба вокруг финальной фазы войны. У демократов не хватает голосов, чтобы установить крайний срок вывода, но атмосферу это требование накаляет.
Владимир Абаринов: Мнение другого журналиста, Кейт О’Бирн, редактора еженедельника National Review.
Кейт О’Бирн: Конгресс имеет полное право сократить финансирование войны в Ираке. Разумеется, они имели полное право не утверждать назначение генерала Петреуса, который будет проводить новую стратегию. Чего им не позволено – это дать деньги, а потом связать командующего по рукам и ногам, запретить ему решать, как размещать войска и как выполнять боевые задачи. А Конгресс делает именно это. Они используют билль об ассигнованиях с тем, чтобы принудить Джорджа Буша к уступкам. И при этом они перекладывают с больной головы на здоровую.
Владимир Абаринов: Джуди Вудрафф, обозреватель телекомпании PBS.
Джуди Вудрафф: Здесь есть опасность для обеих сторон. Если демократы выдержат характер, не сморгнут, продолжат идти тем же путем, они создадут впечатление, что они срезают финансирование войск. Если сморгнут, если в последнюю минуту скажут: «Ну ладно, не будем привязывать одно к другому», они рискуют потерять доверие своего электората, которому антивоенные активисты скажут: «А помните, что они обещали нам в ноябре, на выборах в Конгресс?» Но республиканцы сталкиваются с более серьезной опасностью – им крайне нужен позитивный поворот в войне.
Владимир Абаринов: Каким образом Белый Дом и Конгресс будут выбираться из создавшейся ситуации? Прежде всего – всегда есть возможность вступить в переговоры и спасти лицо. Если лидеры демократов не пойдут на компромиссы, у республиканцев останется возможность обвинить их в подрыве нового стратегического плана. Во вторник президент пригласил оппонентов обсудить пути выхода из кризиса. Вместе с тем он исключил возможность уступки в вопросе о дате вывода войск.
Джордж Буш: Я знаю, у нас есть разногласия по вопросу о том, какой курс в Ираке будет лучшим. Эти разногласия не должны блокировать финансирование, необходимое нашим войскам, которое надо выделить без разговоров о выводе и не жертвуя гибкостью командования.
Владимир Абаринов: Но лидер демократов в Сенате Гарри Рид не понял, о чем тогда президент приглашает говорить.
Гарри Рид: Американские солдаты рискуют своей жизнью каждый день. Они заслуживают стратегии, которая будет стоить их самоотверженности – стратегии, а не риторики, которую мы сегодня снова услышали от президента.
Владимир Абаринов: Демократам не хватает голосов для того, чтобы преодолеть президентское вето. Поэтому они планируют, если президент проявит неуступчивость, принять нынешний билль об ассигнованиях в редакции Белого Дома, а затем внести новый законопроект – о сокращении финансирования операции в Ираке с марта будущего года.
Иракский писатель о причинах насилия в его стране.
Ирина Лагунина: Мы продолжим иракскую тему, но только с другой стороны – изнутри Ирака. Определенную поддержку Джорджу Бушу в среду попытался оказать премьер-министр Нури аль-Малики, который находится сейчас с визитом в Токио. Аль-Малики тоже заявил о том, что никаких точных сроков вывода американских войск определять не надо.
Нури аль-Малики: Именно потому, что мы видим, как день ото дня улучшается обстановка в области безопасности – потому что нам была передана ответственность за обеспечение безопасности – мы полагаем, что не стоит определять сроки вывода войск. Мы работаем настолько быстро, насколько мы можем. И мы оставляем за собой право попросить иностранные войска покинуть страну. Это будет лучше, чем устанавливать сроки, которые могут и не потребоваться. Что на самом деле определит уход войск коалиции, так это успехи и победы, которые мы одержим, а не график вывода.
Ирина Лагунина: Правда, в Багдаде депутаты партии радикального клерика Муктады ас-Садра немедленно пригрозили, что выйдут из парламента и, соответственно, из правительства, если график вывода войск не будет определен немедленно. А в четвертую годовщину падения режима Саддама Хусейна, о которой рассказывал Владимир Абаринов, ас-Садр вывел на улицы Багдада многочисленную демонстрацию протеста против иностранного военного присутствия. Белый Дом изящно ответил на это, что, вот, мол, видите, при режиме Саддама такое демократическое изъявление мнения было невозможно.
Но ситуация в Ираке мало кому внушает оптимизм. В среду Международный Комитет Красного Креста выступил с заявлением, что положение мирного населения страны продолжает ухудшаться, и это затрагивает все слои населения. И нет никаких признаков, по словам МККК, что операция по установлению порядка в Багдаде приносит какие-то плоды. Мы беседуем с иракским писателем Наджемом Вали. Причины насилия в стране глазами иракской интеллигенции?
Наджем Вали: По-моему, основных причин две. Во-первых, насилие в стране до американского вторжения. Страна пережила две войны. Насилие в обществе в результате этого является нормой. Многие люди еще в молодом возрасте прошли через вооруженные конфликты. Вторая причина – насилие извне страны. Оно возникает из-за того, что страну окружают соседи, которые совершенно не заинтересованы в стабильном Ираке. И они засылают своих людей, используют группы внутри Ирака, которые не согласны с переменами в стране. Возьмите, например, представителей старой партии «Баас», тех, кто занимал высокое положение при прежнем режиме Саддама Хусейна. Сейчас они потеряли всё. К той же категории я бы отнес и старый военный аппарат страны, республиканскую гвардию, федаинов… И все они действуют совместно с «Аль-Каидой», с Сирией и так далее. Я думаю, вот эти две причины в основном и приводят к насилию в Ираке.
Ирина Лагунина: Из вашего описания складывается ощущение, что это – борьба за власть или за возвращение власти. Но я в это не верю, я этого не понимаю. И знаете, почему? Насилие в том виде, в каком оно лишь нарастает сейчас, на самом деле началось в 2005 году, после того, как к власти пришло новое правительство, то самое правительство, которое попытались сделать коалиционным и многоконфессиональным, которое должно было в задумке представлять интересы как шиитов, так и суннитов. И отсчет берется с взрыва Золотой мечети в Самарре в феврале 2006 года.
Наджем Вали: Насилие усилилось после этого. Но, по-моему, началось оно через год после вторжения - с теракта против миссии ООН в Багдаде. Не забывайте об этом. Так что насилие было, но оно возросло, на самом деле, после выборов, потому что выборы показали, что есть большинство – шииты и курды, и они объединились в союзе против меньшинства. И это большинство – шиты и курды – с самом начала, после того, как они победили на выборах, не выступило с посланием к меньшинству, не заявило о том, что новое правительство будет защищать это меньшинство, что оно даст ему хоть какие-то права. И теперь эти группы, потерявшие все в ходе выборов, хотят восстановить свои права, хотят повлиять на нынешнюю власть через насилие.
Ирина Лагунина: Но что характерно для нынешней ситуации в Ираке – огромное количество терактов, совершенных смертниками. Это – не тот метод насилия, который могут избрать члены партии «Баас» для восстановления своей власти, своих прав. Это – тот же суннитский экстремизм ваххабитского толка, который существует в Палестине. И по-моему, это большая ошибка считать, что палестинцы и ХАМАС получают поддержку от «Хезболлах» или Сирии. Они получают поддержку в первую очередь от Саудовской Аравии. Периодически в истории эти попытки Саудовской Аравии доминировать в суннитском мире касались и Ирака. Во время ирано-иракской войны Саудовское королевство поддерживало Ирак и даже развернуло в арабском мире кампанию поддержки Саддама Хусейна. Король Фахд, пришедший к власти в 1982 году, назвал даже Саддама «мечом Ислама». А до этого, во время второй мировой войны, в 1941 году, когда британские войска подавили фашистский переворот в Ираке, Саудовская Аравия предоставила Рашиду Али, человеку, стоявшему во главе переворота, политическое убежище. Со своей стороны Иран всегда с отвращением наблюдал за суннитским режимом Саддама Хусейна – не только из-за 8-летней войны, но и из-за того, что в Ираке находятся шиитские святыни Карбала и Наджаф. Шиитские мечети в Мекке и Медине правящая семья Сауда постепенно уничтожила, как и ограничила доступ шиитов на хадж, паломничество в Мекку.
Почему сейчас этот конфликт между экстремистским ваххабитским течением Ислама и шиитами в Ираке принял такой характер? Будто мы живем в прошлых веках?
Наджем Вали: Да, это – историческое различие. Потому что сунниты и шииты по-разному толкуют религию. Это как протестанты и католики. Да и вообще в каждой религии есть такие различные точки зрения. Но и в самом суннизме есть разные школы и течения. Вахаби – одно из них. Для ваххабитов шииты – не мусульмане. Когда они слышат, что человек – шиит, они говорят, кафир, неверный. И это усиливает проблемы между шиитами и вахаби.
Ирина Лагунина: Это является проблемой для Ирака?
Наджем Вали: Это никогда не было проблемой для Ирака. Но сейчас, вы правы, это совершенно новая для страны проблема. Ваххабиты пришли в Ирак после международного вторжения. «Аль-Каида» пришла в страну вслед за силами коалиции. И многие из этих ваххабитов видят сейчас Ирак как поле битвы в их священной войне против Соединенных Штатов. Именно поэтому они и хлынули в страну. Для них Ирак сейчас как Мекка – приехать туда и умереть, пожертвовать собой в борьбе с врагом, с Америкой.
Ирина Лагунина: Если посмотреть историю, то ваххабитский ислам никогда не был частью иракской суннитской школы. Сейчас ваххабизм для иракских суннитов выглядит более привлекательным, чем раньше?
Наджем Вали: Сейчас они отвергают его. Может быть, сначала они его и восприняли, и приняли – но не из-за того, что они в него верили. Это просто было идеологической необходимостью работать вместе с «Аль-Каидой». Однако если вы понаблюдаете за новостями в последние месяцы, вы увидите, что многие суннитские кланы в суннитском треугольнике и вокруг Багдада отвергли ваххабизм. Например, кланы заоба, джубур… Они не только отвергли «Аль-Каиду», они создали свои военизированные группы, чтобы бороться с «Аль-Каидой». И многие лидеры кланов были убиты «Аль-Каидой» именно из-за того, что взгляды этих групп различны. Может быть, пройдет немало времени – год-два – перед тем, как одна из сторон выиграет сражение, но «Аль-Каида» без кланов, без людей просто не сможет с такой легкостью проводить свои операции в стране.
Ирина Лагунина: Напомню, в студии Радио Свобода иракский писатель Наджем Вали. До вторжения в Ирак многие аналитики пытались убедить, что шииты – органически склонны к демократическому стилю правления. Поскольку шииты полагают, что единственный законный правитель – это имам Али, который должен однажды прийти на землю, так что все правители для них плохи. А если выбирать из плохого, то лучше уж демократия, которая дает больше прав людям. Но вот теперь шииты у власти в Ираке, а особой демократии и свобод не видно. Наоборот, мы видим, что бригады ас-Садра вторгаются в университеты и насаждают там религиозные порядки, создают собственные суды и расправляются с неугодными. Так что, получается, что западный анализ шиитского сообщества был неверен?
Наджем Вали: Нет, западный анализ не был неверным. Вопрос в том, кто шииты. Вы говорите о шиитах так, будто они – единый блок. На самом деле все не так, как выглядит из прессы. У шиитов много партий. Есть ас-Садр, есть аль-Хаким, но есть и большинство на улице. И у этого большинства совершенно другое мнение о том, что происходит. Многие шииты вообще светские, и они тоже создают группы. Возьмите, например, Алауи. Он тоже шиит. Но если говорить о шиитах как о едином блоке, то у них на самом деле есть одна общая проблема. 8 или 9 веков подряд они жили в подполье. Сейчас они впервые пришли к власти. И они не поняли – до недавнего времени, по крайней мере, не понимали, - что они больше не в подполье, что они должны управлять. А чтобы управлять, надо иметь другой склад мысли, надо поменять правила борьбы в подполье на работу в правительстве. А работа в правительстве, как я уже сказал, означает в первую очередь – защиту меньшинства. Быть в правительстве не означает полную свободу действий. И они должны понять это, научиться этому. По-моему, они пришли к власти слишком рано. С моей точки зрения, сами эти выборы были проведены слишком рано. Надо было подождать лет пять с выборами. Может быть, у нас бы за это время появился новый политический класс с другим стилем управления.
Ирина Лагунина: Вы – писатель, вы наверняка размышляете о том, что надо сделать, чтобы вывести страну из этого тупика.
Наджем Вали: Да, для меня вся надежда на то, что нынешнее правление изменится. Я надеюсь, что блок большинства распадется. Я уже слышу о том, что создаются новые союзы – блоки партий, которые хотят отделить и отдалить себя от этой войны сект. И я надеюсь, что это новое объединение будет успешным.
Ирина Лагунина: Мы беседовали с иракским писателем Наджемом Вали.
30 лет легализации испанской компартии. Что стало с марксистской идеей?
Ирина Лагунина: В этом месяце исполнилось 30 лет со дня легализации Компартии Испании, некогда одной из самых крупных и влиятельных в Западной Европе. Но так получилось, что в годы гражданской войны второй половины 30-ых годов, а затем в подполье во времена существовавший почти 40 лет франкистской диктатуры, партия испанских коммунистов пользовалась значительно большим авторитетом и влиянием, чем в условиях демократии. Из Мадрида – Виктор Черецкий.
Виктор Черецкий: История Компартии Испании буквально с первых дней ее существования весьма тесно переплеталась с историей России. Да и само создание партии непосредственно связано с Октябрьской революцией и Третьим Интернационалом. Основатели Компартии, вышедшие из рядов испанских социалистов, во всем брали пример с российских большевиков. Ездили в Москву за советами, учиться марксизму-ленинизму и, разумеется, за «братской» финансовой помощью. Говорит бывший член руководства Компартии политолог Хайме Бальестерос:
Хайме Бальестерос: Компартия Испании родилась в результате русской революции 17 года. Идеи этой революции распространились по всему миру: Испания не явилась каким-то исключением. Партию создали выходцы из рядов социалистов и анархистов. Аналогичные процессы происходили тогда в рабочем движении многих стран.
Виктор Черецкий: До военного мятежа и начала гражданской войны в Испании в 1936 году Компартия оставалась незначительной и малозаметной группой, неким испанским филиалом руководимого из Москвы Коминтерна. Испанские левые силы той поры были представлены социалистами, анархистами, республиканцами и партиями национальных окраин. Однако с началом гражданской войны Компартия быстро набрала очки и стала чуть ли лидером в борьбе с мятежными военными. Хайме Бальестерос:
Хайме Бальестерос: До войны партия не пользовалась влиянием. А во время конфликта ее авторитет вырос благодаря бурной деятельности по организации обороны республики в борьбе с франкистами. Немаловажную роль в росте влияния компартии сыграл тот факт, что единственная страна, которая оказывала помощь испанской республике, был Советский Союз. А в народе коммунистов всегда отождествляли с Россией.
Виктор Черецкий: Добавим, что в годы гражданской войны партия беспрекословно выполняла распоряжения Москвы. Именно руками испанских коммунистов советское руководство расправлялось с соперниками по мировому рабочему движению: троцкистами, анархистами и представителями других течений, не подвластных Кремлю. Убийство в годы войны лидера испанской марксистской партии ПОУМ Андреу Нина и лидера анархистов Буэнавентуры Дуррути – тому подтверждение. Ну а в 1940-ом году испанский коммунист Рамон Меркадер по личному заданию Берии убил в Мексике Льва Троцкого. Историк и писатель доктор Сесар Видаль:
Сесар Видаль: Коммунисты спровоцировали анархистов и ПОУМ на вооруженное выступление, а затем расправились с ними и со всеми неугодными компартии и Москве группами. За этими действиями просматривалось желание испанских коммунистов заполучить как можно больше власти в тогдашнем правительстве. Ведь так называемый мятеж в Барселоне 37 года повлек за собой приход к власти премьер-министра Хуана Негрина, человека, значительно более близкого компартии и Москве.
Виктор Черецкий: После поражения сторонников испанской республики в 1939 году руководство Компартии переехало в Москву, где и обосновалось на долгие годы. Во время Отечественной войны около 700 испанцев, живших в эмиграции в СССР, вступили в ряды Красной Армии. Более 200 из них погибло.
Надо сказать, что сталинское руководство, при всей своей подозрительности, доверяло испанским коммунистам больше, чем кому бы ни было. В декабре 41-го испанцам было поручено охранять подступы к Кремлю. В 43-ем году самолет Сталина на Тегеранскую конференцию сопровождала эскадрилья истребителей во главе испанцем Хосе-Мария Браво. А попытаться выручить сталинского сына из немецкого плена был отправлен испанец Фелипе Алварес, также офицер Красной Армии. Десятки испанских коммунистов в годы войны и после нее являлись сотрудниками святая святых советского режима – органов госбезопасности. Впрочем, особо принуждать испанцев воевать за Россию не приходилось: на фронт они шли с энтузиазмом. Вспоминает житель Мадрида театральный режиссер Анхель Гутьеррес, который встретил войну, будучи подростком, в Ленинграде:
Анхель Гутьеррес: Война началась, и первое время нам приходилось быть в Ленинграде, в блокаде. Мы бросали с крыш на землю зажигательные бомбы, песком их засыпали, чтобы они не горели. Баррикады делали, девушки - в госпиталях. Наши старшие друзья, которым было по 18-19 лет уходили добровольцами на войну. Пели песни, говорили: мы вернемся орденоносцами - все героями, спасем от фашизма мир и Испанию.
Виктор Черецкий: В Москве руководство испанской компартии занялось чисткой в собственных рядах. Оклеветанных неугодных товарищей по партии отправляли в советский ГУЛАГ. Так, на шесть лет в лагеря попал герой-разведчик, кавалер Ордена Красного Знамени Сальвадор Кампильо. Он пострадал лишь за то, что выразил неуважение к тогдашнему «фавориту» лидера партии Долорес Ибаррури – Франсиско Антону. Вскоре провинился и сам Антон: за измену лидеру – женитьбу на молодой француженке – он чуть не лишился головы. Спасла бывшего «фаворита» лишь смерть Сталина. Расправляться с неугодными руками «советских товарищей» стало невозможно.
С начала 50-ых годов в Москве продолжало оставаться лишь руководство партии. Более молодое и активное поколение находилось во Франции или же в самой Испании, работая в подполье. В 1968 году в рядах Компартии произошел раскол. Поводом послужило вторжение советских войск в Чехословакию. Времена изменились, и большинство испанских коммунистов более не желало слепо следовать в фарватере Москвы и оправдывать все деяния советских политиков. Вырисовывалась новая идеология в среде КПИ – «еврокоммунизм». Она декларировала признание ценностей современной демократии, свобод и прав человека.
Педро Гонсалес, ветеран партии, в прошлом член ее руководства.
Педро Гонсалес: Мы перестали считаться радикальной партией. Мы сделались респектабельной левой политической силой, хотя и продолжали подвергаться преследованиям со стороны режима. Слева от нас располагались многочисленные группы троцкистского и маоистского характера, которые обвиняли нас в реформизме. В студенческой среде Компартию даже стали называть буржуазной партией.
Виктор Черецкий: Как отмечают испанские историки, принятие идей «еврокоммунизма», то есть, фактически, принятие правил и норм демократического общества, для Компартии было единственным способом выжить. В Кремле этого не поняли, помогать материально Компартии прекратили и отныне стали поощрять материально различные отколовшиеся от партии ортодоксальные группировки.
После смерти Франко в 1975 году и установления демократии в стране, Компартия была легализована. Это произошло 8 апреля 1977 года после того, как генсек партии Сантьяго Каррильо отказался от своих республиканских идей, за которые коммунисты воевали почти три года во время гражданской войны, и признал монархию, восстановленную в стране франкистским режимом и его последователями. Этот демарш, по мнению историков, был оценен многими рядовыми коммунистами, как предательство. Дальнейшие события показали, что «исторический компромисс» компартии был вовсе не нужен, поскольку тогдашние власти, состоящие из окружения покойного диктатора, сами были весьма заинтересованы в легализации Компартии для того, чтобы доказать мировой общественности свой демократизм.
В начале 77-года испанский премьер Адольфо Суарес, бывший руководитель Национального движения – единственной разрешенной при Франко партии фашистского типа, заявлял:
Адольфо Суарес: Я не только не разделяю взгляды коммунистов, но и самым категорическим образом отвергаю их идеологию. Ее отвергают все члены нашего правительства. Но я демократ, поэтому и решил легализовать Компартию.
Виктор Черецкий: Многие наблюдатели полагают, что Каррильо, делая уступки франкистам, выслуживался перед ними не столько в интересах партии, сколько в своих личных целях. Над ним, как дамоклов меч, висело обвинение в массовых расстрелах гражданских лиц в Мадриде осенью 36-го года. Генеральный секретарь, которого даже товарищи по партии обвиняли в карьеризме и желании выпросить у сильных мира сего для себя чин министра или, хотя бы, депутатский мандат, через много лет признал, что легализация партии не явилась следствием его идеологических уступок ультра-правым, а лишь результатом политической игры самих франкистов:
Сантьяго Каррильо: Тогдашнее правительство прекрасно знало, что декларировать смену режима было невозможно, не легализовав компартию.
Виктор Черецкий: Казалось, что после выхода из подполья Компартия могла претендовать на важную роль в политической жизни значительно полевевшей после краха диктатуры страны. Но в новой парламентской роли Компартия начала терять свою популярность даже в среде рабочего класса. Сказывались долгие годы, проведенные ее руководством в эмиграции. Кроме того, ведя политическую игру и отказываясь от своих основных принципов, партия так и не приобрела новых сторонников, зато потеряла многих старых приверженцев. Раздираемое внутренними противоречиями руководство Компартии явно проигрывало по сравнению с молодыми и талантливыми лидерами другой левой силы – испанскими социалистами, которые значительно лучше ориентировались в политической обстановке. Рамон Тамамес, ветеран Компартии, видный испанский экономист.
Рамон Тамамес: Результаты первых же демократических выборов 77-го года крайне разочаровали коммунистов. Многие от нас отвернулись, а симпатии новых друзей завоевать так и не удалось.
Виктор Черецкий: Социалисты пришли к власти в Испании в начале 80-ых годов. Что же касается коммунистов, то они в последующие годы лишь теряли число мест в парламенте. На падении их популярности сказывалась их собственная политика. Так в годы правления социалистов, КПИ неизменно блокировалась с правыми, поддерживая все их нападки на правительство. А когда, в результате выборов 96-го года к власти пришла консервативная Народная партия, то коммунисты по инерции еще в течение нескольких лет продолжали травить социалистов. Свара в рядах оппозиции была, естественно, только на руку правым.
С 1986 года на выборах и в парламенте испанские коммунисты действуют в составе коалиции под названием «Объединенные Левые». Правда, за этой вывеской практически ничего нет: ведь помимо Компартии в коалицию входят лишь малочисленные группы, типа «зеленых».
Координатором «Объединенных Левых» сейчас является некто Гаспар Льямасарес, санитарный врач по образованию, занимающийся политикой, по его собственным словам, временно. Гаспар Льямасарес:
Гаспар Льямасарес: Я пока из политики уходить не собираюсь, хотя навсегда оставаться в ней тоже не хочу. Я в политике - не по призванию, а потому что меня выбрали мои товарищи. Ну а когда они изменят свое мнение в отношении меня, то я смогу работать по своей основной специальности. Я никогда не считал политику своей профессией. Для меня это временный этап. У меня хорошая творческая специальность. Я всегда от нее получал большое удовлетворение. Ну а политика отнимает у человека все время. Рабочий день не ограничен. Совещания продолжаются до поздней ночи, так что у политиков не остается времени на общение с родственниками и друзьями. Но, в принципе, я не жалуюсь.
Виктор Черецкий: Надо сказать, что сегодняшние испанские коммунисты, представленные временным политиком-любителем, имеют довольно расплывчатую программу, из которой даже не совсем ясно, за что они борются. Что касается их конкретных требований, то они скорее напоминают пункты из программы профсоюзных организаций. Это повышение зарплаты и пенсий, улучшение условий труда наемных рабочих, системы образования и медицинского обслуживания, удешевление жилья, борьба с коррупцией и так далее. Создается впечатление, что у испанских коммунистов, которые на протяжении своей истории не раз отказывались от своих убеждений во имя неких новых идей, теперь просто иссякла фантазия и им больше нечего предложить обществу. На вопрос, что для него означает быть коммунистов, Гаспар Льямасарес отвечает:
Гаспар Льямасарес: Во-первых, мы гордимся тем, что являемся наследниками борцов за свободу, за восстановление демократии в нашей стране, в ряды которых, помимо нас, входили социалисты и анархисты. Для нас быть коммунистами означает также бороться за большее равенство в условиях свободы.
Виктор Черецкий: Как отмечают местные наблюдатели, борьба за равенство у коммунистов порой принимает причудливые формы. Так что в последнее время некоторые демарши Компартии вообще непонятны большинству испанцев. К примеру, в столь сложной проблеме, как баскская, они поддержали местных сепаратистов и даже подписали с ними документ, открывающий дорогу к отделению баскских провинций от Испании. Одной из парламентских инициатив Льямасареса – было награждение Папы Римского испанским орденом за критику антитеррористической операции в Ираке. Инициативу не поддержали даже испанские клерикалы. Теперь КПИ ратует за более либеральную политику в отношении иммигрантов, каждый раз возмущаясь, что власти высылают нелегалов на родину. Причина, разумеется, не в том, что деятели компартии не понимают, что Испания не резиновая и не может вместить всех желающих переселиться сюда из Африки, Арабского Востока, Латинской Америки и Восточной Европы. Наблюдатели отмечают, что, не имея какой-либо реальной альтернативы для решения насущных проблем общества, коммунисты используют любой повод, чтобы обратить на себя внимание и вызвать симпатии, хотя бы у иммигрантов.
Научно-педагогическая молодежь России получает свой координационный совет.
Ирина Лагунина: В конце марта при президентском Совете по науке, технологиям и образованию был образован
Координационный совет по делам научно-педагогической молодежи. Эта новая организация должна дать возможность самим молодым ученым воздействовать на политику в сфере науки и образования. Об устройстве и планах нового Совета рассказывают трое его членов: Евгений Онищенко, Физический институт РАН, один из организаторов и активных деятелей сайта Scientific.ru , Александр Щеглов, Московский государственный университет, председатель Совета общественной организации "Российский союз молодых ученых" и Сергей Попов, Государственный астрономический институт имени Штернберга. Сергей Попов представляет в Координационном совете направление популяризации науки. Беседу с ними ведет Александр Сергеев.
Александр Сергеев: Что представляет собой Координационный совет, какой у него статус?
Евгений Онищенко: Это сугубо общественная организация, поскольку члены совета не получают деньги, не состоят на государственной службе они продолжают работать там же, где они и работали. Статус совет – это постоянно работающая комиссия Большого президентского совета по науке, технологиям и образованию. Координационный совет не может принимать решений, обязательных для государственных органов. Он может проводить анализ информации, готовить некие материалы, которые будут передаваться в Большой президентский совет. В дальнейшем по нашим предложениям могут приниматься серьезные государственные решения, например, поручение президента соответствующим ведомствам.
Александр Сергеев: А Большой совет, что собой представляет, чтобы наши слушатели ориентировались?
Александр Щеглов: По положению о президентском совете основная функция - информирование президента о состоянии дел в области науки, образования и технологий. В этом совете представлено большое количество очень авторитетных и уважаемых лиц из системы Российской Академии наук, из вузов российских. Председателем совета является президент Российской Федерации, заместителем является Вербицкая, ректор санкт-петербургского госуниверситета и Осипов, президент Российской Академии наук.
Александр Сергеев: И вы работаете в нем?
Александр Щеглов: В статусе постоянно действующей комиссии. Общая численность составляет около сорока человек. И при этом надо заметить, что при создании совета были учтены интересы научной общественности. Создание совета было достаточно открытым. Активное участие при формировании списочного состава приняла и наша организация Российский союз молодых ученых и интернет-сообщество Scientific.ru. Тоесть при создании данной структуры не были применены какие-то административные рычаги, инструменты, когда люди, попадающие в совет, были включены по каким-то разнарядкам.
Александр Сергеев: Что можно сказать по результатам первого собрания?
Евгений Онищенко: Это было не просто заседание Координационного совета, но совместно с частью президиума Большого президентского совета. То есть мы фактически знакомились друг с другом. Там же присутствовал министр образования и науки Андрей Фурсенко.
Александр Сергеев: Нашли общий язык?
Евгений Онищенко: Может быть нашли какие-то подходы к общему языку, если так можно выразиться.
Александр Сергеев: Какие направления деятельности сейчас вы видите как приоритетные?
Александр Щеглов: Мы внутри совета выделили шесть рабочих групп. Первая группа организационная, вторая группа связана с популяризацией науки, с работой со школьниками, третья группа по мониторингу эффективности реализации государственных программ в сфере науки и образования, четвертая группа по жилью и социальным вопросам, пятая группа по совершенствованию системы конкурсов и грантов и шестая экспертная группа, которая будет заниматься разработкой предложений по каким-то стратегическим вопросам, как, в какую сторону реформировать науку и образование.
Евгений Онищенко: Шестая группа будет также заниматься подготовкой доклада о положении ученых, то есть одного из основных документов, этим будет заниматься весь Координационный совет, но в первую очередь эта экспертная группа. То есть будет работать весь Координационный совет, поскольку мозг не может работать без глаз, без органов чувств. Это может быть группа мониторинга.
Александр Сергеев: Что собой представляет мониторинг?
Александр Щеглов: Прежде всего необходимо мониторить те процессы, которые происходят на местах с молодыми учеными. Действительно, государство реализует отдельные программы, сейчас планируется к принятию федеральная программа, ориентируемая на молодых ученых. Но насколько молодой ученый, работающий в региональном вузе, получает позитивный эффект от этой программы - вот это задача группы мониторинга. Мы хотим смотреть официальную статистику, официальные отчеты, которые приходят с мест, и проводить самостоятельную работу с молодыми учеными, узнавать, что происходит, как они оценивают ту или иную деятельность. А впоследствии будем сопоставлять результаты официальные и результаты, полученные нами, и подсказывать пути совершенствования этих программ. В структуре нашей организации созданы 58 региональных отделений, в каждом из них подобрался актив.
Александр Сергеев: А вообще говоря, эти молодые ученые у нас в достаточном количестве присутствуют?
Сергей Попов: Во-первых, другого народа у меня для вас нет. Задача этой группы состоит в том, чтобы это количество росло. Поэтому существенно привлекать тех, кто придет в науку через пять лет. Поскольку, как известно, большая дыра в кадрах с высоким уровнем подготовки ожидается на уровне 2010-2012 года.
Александр Сергеев: То есть сейчас еще не дыра?
Сергей Попов: Сейчас еще не дыра.
Александр Сергеев: Для меня всегда есть разделение на научную популяризацию общую и специальную. Общая – это то, что направлено в целом на население, чтобы повышать доверие к науке, понимание науку и деятельность ученых. И специальная, грубо говоря, вербовка кадров. Вы на какой части будете делать акцент?
Сергей Попов: Первоначально на специальной популяризации. То есть это действительно талантливые школьники, которые участвуют в конкурсах, в олимпиадах. Важно не потерять этих ребят и помочь им придти в науку. Тем, кто уже учится в университетах, аспирантурах, нужно помочь стать действующими учеными высокого уровня. С другой стороны, важнейший эффект общественной популяризации науки состоит в демонстрации того, что современный ученый может нормально существовать и реализовать себя. Это будет лучшей рекламой, чем если мы просто будем для очень широких масс очень понятно и хорошо доносить последние научные новости.
Александр Сергеев: Координационный совет по научной педагогической молодежи занимается вопросами жилья. Мне казалось, что жилье – это вопрос, который должен решаться в равной мере, что для ученых, что для не ученых.
Александр Щеглов: Безусловно, с вами согласен, что проблема с обеспечением жильем стоит остро для всех слоев России. Но если мы ставим задачу эффективного воспроизводства научно-педагогических кадров, особенно в контексте того, что к 2010 году может быть большой провал в этой области, необходимы неотложные меры, которые будут способствовать сохранению людей в этой сфере. И обеспечение жильем может стать тем самым решающим фактором, который позволит молодым талантливым ученым совершенствоваться в науке, а не уйти куда-то в бизнес. Существуют достаточно интересные региональные программы. Можно отметить программу, реализуемую в городе Дубна, в котором молодой ученый вносит 20% стоимости квартиры, 40 вносит за него предприятие-работодатель и 40% городская администрация. И одной из таких форм мы считаем воссоздание системы жилищно-строительных кооперативов для молодых ученых, которые достаточно эффективно реализовывались во времена Советского Союза.
Александр Сергеев: Но все равно ведь стоимость никуда не девается квартиры – это гигантские стоимости, не сопоставимые с зарплатами.
Александр Щеглов: Все мы знаем, что себестоимость квартиры и ее рыночная стоимость могут отличаться в несколько раз. И зачастую основной составляющей стоимости дома является плата за землю, которая выделена под его строительство. И если предусмотреть какие-то специальные меры, например, под те же жилищно-строительные кооперативы молодых ученых выделяется целевым образом жилья, конечная стоимость квартир в этом доме может падать. И конечно, необходимо в случае предоставления каких-то льгот предусмотреть жесткие системы контроля за тем, чтобы этими льготами могли воспользоваться достойные люди.
Сергей Попов: Зачастую жилье распределяется по социальным показателям. Грубо говоря, все равно это сводится к уровню жизни. Было бы странно, если бы нобелевские премии выдавали, исходя из уровня жизни. Их выдают за научные результаты. В конечном счете правильнее считать деньги и реально раздаются не квартиры, а раздаются какие-то суммы. Человек на определенных условиях должен получить грант размером, достаточным для того, чтобы обеспечить себя жильем.
Евгений Онищенко: Не думаю, что в ближайшие несколько лет будут выделяться такие суммы, чтобы ученым достаточно молодым приобретать квартиры и жить на достойном уровне. К сожалению, я думаю, этого не будет. Мы часто слышим, что для того, чтобы у нас жила наука, нужно увеличить финансирование не в разы, а на порядок. Этого никто не сделает – это очевидно. И поэтому критически важно, чтобы те деньги, которые выделяются, тратились с толком. Когда идет речь о распределении средств, сразу идет тема конкурсов. В настоящее время существует достаточно много разных конкурсов. Это в первую очередь Российский фонд фундаментальных исследований. Этот фонд был сделан калькой своего рода с американского научного фонда и поэтому многие позитивные принципы организации экспертизы были заимствованы из хорошо проверенной работающей на Западе системы. Помимо РФФИ деньги на науку идут через систему структур фундаментальных программ Российской академии наук, а также через Министерство образования и науки, через лоты так называемые. Проблема в том, что у в стране очень слаба экспертиза, все решается путем каких-то согласований закулисных. Основная задача нашей группы, чтобы конкурсы проводились по четким правилам.
Александр Сергеев: Казалось бы, это совершенно очевидные и четкие предложения. От кого исходит противодействие?
Евгений Онищенко: Те чиновники, которые как-то связаны с контролем лотов, те эксперты, которые эти лоты «пилят». Там, конечно, есть, безусловно, и честные эксперты, но не все такие. Они заинтересованы в том, чтобы открытости было меньше, чтобы формирование корпуса экспертов не проводилось на основании четких понятных процедур, когда отбираются квалифицированные эксперты, а не те, на кого кто-то покажет пальцем. В системе Академии наук тоже может быть достаточно сильное сопротивление. Даже о самих конкурсах люди могут часто не узнать, рядовые научные сотрудники, в отличие от Роснауки, где на сайте хотя бы формально публикуется. В академии до самого недавнего времени никаких публикаций в интернете, что есть такая программа, надо подавать заявки, не было. Кто надо, тот узнает. Более того, в этих конкурсах присутствует неустранимый конфликт интересов. Одни и те же люди являются распорядителями программ, они же и их сотрудники сидят в экспертных советах этих программ, и они же являются получателями. Вот с этим тоже надо бороться.
Александр Сергеев: Как бы видели итоги года или двух работы совета, такие надежды?
Евгений Онищенко: У нас есть две основные задачи – это, во-первых, совершенствование системы грантов президента, чтобы они действительно давали ощутимый материальный доход молодому ученому, и организовать экспертизу и процесс отбора молодых ученых так, чтобы ни у кого не возникал вопрос: а почему этот попал, а этот не попал? Кроме того, программа по кадрам, о которой уже говорилось, там предусмотрено множество конкурсов как для молодых ученых, так и для старших ученых. Логика такая, что молодые ученые должны попасть к сильному ученому, чтобы начать нормально работать.
Сергей Попов: Есть такое замечательное высказывание: чтобы стать нобелевским лауреатом, надо быть аспирантом у нобелевского лауреата.
Евгений Онищенко: Поэтому там есть конкурсы для молодых ученых и конкурсы для более старших ученых. И необходимо выработать такие требования по разным видам конкурсов, которые бы обеспечили действительно отбор достойных. Эти средства необходимо не раздавать по университетам и вузам, чтобы там директора делили по своим понятиям, хороший или не очень хороший, а проводить общегосударственную экспертизу как РФФИ. Одна из основных задач нашей группы будет выработка рекомендаций по проведению конкурсов.
Александр Щеглов: Мне бы очень хотелось, чтобы через год наладились действительно эффективные информационные каналы между нашим советом, между президентским советом, возникли действительно эффективные рычаги, с помощью которых члены нашего совета могли бы продвигать свои инициативы.
Александр Сергеев: Сергей, ваши надежды на год вперед?
Сергей Попов: Хотелось бы разобраться в том, как заставить работать цепочку производства научно-популярных материалов в стране так, чтобы она потом могла существовать без дополнительной государственной поддержки. Примерно как сейчас это происходит с научно-популярными журналами. Мне в первую очередь хотелось бы видеть возросшее внимание собственно научного сообщества к своим собственным проблемам. Хочется, чтобы достаточно широкий круг экспертов участвовал в выработке этих предложений, тогда можно надеяться на какое-то не очень темное будущее.