Иван Толстой: Начнем с Франции, где в самой престижной издательской серии – «Плеядах» – вышли сочинения писателя с двусмысленной репутацией, Луи Арагона. Из Парижа – Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий: Семья Шифриных покинула Азербайджан в послереволюционные годы. Яков Шифрин, став Жаком Шифрином, осел в Париже, где в 1923 году он приступил к осуществлению давнишней мечты: изданию шедевров мировой классики в формате livre des poche , карманного формата, но, в то же самое время, на самом высоком полиграфическом уровне, который обеспечивал бы читателю «максимум удобств и удовольствия». Идея была новой и своеобразной: тончайшая, но прочная, так называемая, «библейская» бумага, точный карманный формат и переплет из мягкой кожи. Бодлер, Расин, Вольтер, Эдгар По, Лакло, Мюссе и Стендаль открыли эту коллекцию, которой Жак Шифрин дал имя «Библиотеки Плеяд». Среди писателей и влиятельных издателей эпохи у Шифрина появились солидные поклонники, и когда наметились первые и неизбежные финансовые трудности, Андре Жид и Жан Шлюмберже предложили Гастону Галлимару взять «Плеяды» под свое издательское крыло.
31 июля 1933 года «Библиотека Плеяд» официально стала частью издательства «Галлимар», а Жак Шифрин сохранил директорский пост до самого начала войны. По понятным причинам, после оккупации ему пришлось скрываться, а его сын Андре перебрался в США, где основал издательство « The New Press ».
Начиная с пятидесятых годов прошлого века «Плеяды» стали литературной коллекцией классиков. Быть напечатанным в библиотечке «Плеяд» было даже значительнее, чем быть принятым «под купол», то есть во Французскую Академию, так как отнюдь не все французские академики удосужились чести увидеть свое имя, оттиснутое золотом, на переплете «Плеяд». Мало того, в свод правил библиотеки «Плеяд» входит и пункт, обязывающий печатать, за редчайшими исключениями, лишь писателей и поэтов уже переплывших Стикс. Прижизненно были напечатаны лишь: Жид, Мальро, Монтерлан, Сент-Джон Перс, Жюльян Грин, Маргарет Юрсенар, Рене Шар, Жюльен Грак, Ионеско и Натали Сарот.
Первое место по тиражу занимает Сент-Экзюпери – 340 тысяч экземпляров, За ним идут Марсель Пруст, Альбер Камю, Поль Верлен, Андре Мальро, Гийом Апполинер, Блез Паскаль и Лев Толстой.
Формат «Плеяд» - 105 на 170 миллиметров; количество ежегодных публикаций – около 11-ти; цена одного томика - около 50 евро; каждому веку соответствует цвет кожи переплета: коричневый «гаваны» - ХХ век, изумрудный – Х I Х век, синий - XVIII век, венецианский красный – XVII век, красно-коричневый «коринфский» - XVI век, фиолетовый – средневековье, зеленый – античность, серый цвет – для священных писаний, а китайский красный, то есть алый - для антологий. Андре Вельтер, «Франс Кюльтюр»:
Андре Вельтер: Оливье Барбаран, вы, вместе с Жаном Риста - редакторы двухтомника поэтического наследия Луи Арагона в «Плеядах»: от «Огня радости» до «Прощайте», от 1919-го до 1981-го года. Это грандиозный проект, находящийся в вечном движении, поэтического издания. Проект, на самом деле, более загадочный и захватывающий, чем нам может показаться. Жан Риста, как и вы, настаивает в предисловии, что Арагон вовсе не тот поэт, каким мы его нынче представляем. Допустимо сказать, что за ним тянется репутация, которая не только не делает ему чести, но и искажает его творчество. На самом деле поэт, которому «Плеяды» отводят два тома, читающей публикой просто игнорируется.
Дмитрий Савицкий: Издание Арагона в «Плеядах» - явление все же закономерное. Но для того, чтобы открыть томик «Плеяд», нужно забыть о том, что Арагон, до последних своих дней, был ярым защитником Кремля, воспевал Сталина и сталинизм, и его запоздалая критика внешней политики Брежнева и защита диссидентов, в первую очередь, Милана Кундеры, отнюдь не оправдывает упрямую идеологическую слепоту всей его жизни. Вне арагоновских поэм, посвященных строительству Днепрогэса, вне его поэмы «Красный Фронт», «Ура, Урал» или опуса «За социалистический реализм», вне его двухтомника «Коммунисты» и бесчисленных речей в защиту «страны прогресса и мира», произнесенных в Харькове, Москве и Париже, вне этого колоссального просоветского, в худшем смысле, наследия, Арагон все же остался поэтом и поэтом настоящим. Так что работа Оливье Барбарана и Жана Риста, приуроченная к 110-летию Луи Арагона – оправдана и уравновешена исторически точными предисловиями.
Оливье Барбаран: Он, несомненно, самый известный из игнорируемых поэтов. Или самый известный из неизвестных поэтов. Мне кажется, что он несправедливо наказан собственной же легендой. Легендой, которую он сам и создал. Его лучшие стихи загорожены, как лес, кустарником его наиболее известных популярных стихотворений. Это лес более лиричных стихотворений, как мне кажется, более открытых, нежели то, что широко известно, как «классика Арагона». Конечно, эти прекрасные стихи, написанные александрийской строфой, или восьмистишья, сами по себе великолепны, этого не стоит отрицать, но они являются лишь малой частью его лирического капитала.
Луи Арагон:
Последнее слово любви, представьте себе (!)
И последний поцелуй, и эта последняя беспечность.
И последний сон – ну, не смешно ли – я подумал всего лишь,
О, последние ночи… Эх, у всего появляется отвратительный вкус.
Я хотел говорить о последних мгновениях,
Последнем «прощай!». Последнем вздохе,
Последнем взгляде.
Ужас! О, ужас и ужас –
Годы и годы ужаса…
Плюнем, согласна?
На всё, что мы вместе любили.
Плюнем на эту любовь,
На разобранную постель
На наше молчанье и наше с тобой бормотанье,
На звезды в твоих глазах,
На солнце в твоей улыбке,
На вечность, что на твоих губах,
На нашу любовь,
Которая и ТВОЯ любовь –
Ты согласна? – плюнем на все это…
Дмитрий Савицкий: Луи Арагон, вторая часть «Поэмы плевка в руинах». Как ему удавалась вся эта гениальная чехарда? Он все же был в тройке основателей сюрреализма. Бретон ввел часть братии в компартию, но тут же переметнулся к Троцкому. Арагон остался навсегда коммунистом. В «Куполе» на Монпарнассе Маяковский познакомил его с Эльзой Триоле, сестрой Лили Брик. Она стала его вечной любовью. Это ей он предлагает наплевать на то, что обречено распылиться.
Он доблестно воюет на фронте, он уходит в Сопротивление. Он становится официальным поэтом компартии. Он получает и Сталинскую, и Ленинскую премии. Он пишет официальные стишки, и он пишет стихи настоящие.
После смерти Эльзы он признается в своем гомосексуализме и приходит на собрание Президиума компартии Франции в розовом фраке. Ему одному прощаются такие выходки.
Об этом и говорил Андре Вельтер – о парадоксе, о репутации, которая не делает чести, и о стихах, которые теперь «взяты под купол» «Плеяд». То есть, окончательно стали классикой.
Иван Толстой: К своему 60-летию, которое Голландия отметила 25 апреля чуть ли не пышнее, чем ежегодный праздник День Королевы, знаменитый голландский «футбольный бог» Йохан Крауф успел прославиться как создатель многочисленных устойчивых выражений и поговорок. Известен даже термин «крауфианский язык». Рассказывает наш корреспондент в Амстердаме Софья Корниенко.
Софья Корниенко: Живя в Голландии, быстро привыкаешь к местным божествам. Бог футбола здесь – Йохан Крауфф, или, как его называют за границей – Круифф. Он говорит, как сфинкс, загадками. Словотворчество Крауффа столь забавно и, подчас, парадоксально, что его высказывания, в качестве идиом, десятками входят в современную голландскую речь, просачиваясь через экраны телевизоров, с которых он часто ровной скороговоркой анализирует футбольные матчи. Более того, по всему миру Крауфф открыл институты, позволяющие спортсменам совмещать учебу с тренировками, и вот уже молодые спортсмены заговорили на «крауфианском языке». В канун 60-летия великого мастера, голландские п исатели, журналисты и колумнисты фотографируются с ним в Фонде Крауффа. Вместе они написали сборник воспоминаний под названием «Мой Йохан Крауфф» - очередную из многочисленных книг о футбольном корифее – и теперь обсуждают его непростые отношения с голландским языком.
Юп ван эт Хэк : Он был одним из лучших футболистов всех времен. Он обогатил мою молодость, ведь мы все мечтали стать таким как он. И теперь мне просто приятно видеть его по телевизору. И не важно даже, что он говорит.
Софья Корниенко : Рассказал в интервью телепрограмме «НОВА» знаменитый эстрадный комик Юп ван эт Хэк. Журналистка Ханека Хрунтеман записала с Крауффом его самое первое интервью в начале 60-х в газете «Парол».
Ханека Хрунтеман : Тогда он говорил мало, очень стеснялся. Сказал, что еще ни разу не был в «настоящей газете» и попросил разрешения перекусить со мной в редакционной столовой. Мы нашли общий язык. Мне кажется, язык Крауффа сегодня гипнотизирует. Я футбольные передачи плохо понимаю, даже если кто-то ясно объясняет, но когда говорит Крауфф, меня охватывает такое чувство, как будто все становится на свои места. Я все так же не понимаю точного смысла его слов, но чувствую что-то. Наверное, это потому, что он так смешно расставляет слова в предложении, в неправильном порядке. Это эффектно.
Софья Корниенко : Отрывок из телевизионного комментария Крауффа:
Йохан Крауфф : Мы говорим так: у него хорошая техника для плохого футболиста и плохая техника для хорошего футболиста. Поэтому он так часто теряет мяч.
Софья Корниенко : А в 1995-м году, когда его попросили сделать прогноз об исходе матча между итальянским «Миланом» и амстердамским «Аяксом», Крауфф изрек: «Итальянцы не могут у нас победить, но мы можем у них проиграть». В студии воцарилась тишина. Все прокручивали в голове очередное пророчество-ребус. Красиво поданный парадокс – характерный элемент высказываний Крауффа. «Перед тем, как сделать ошибку, я ее не делаю»; «Если бы я хотел, чтобы ты понял, я бы объяснил лучше»; «Вся логика в случайности»; «В каждом недостатке есть свои преимущества» - и еще многие мысли Крауффа материализовались теперь не только на страницах газет, но и на бело-голубых делфтских керамических плитках и сувенирных кружках.
Сотрудница Фонда Йохана Крауффа : Я думаю, для нас – его коллег по фонду – важно понимать, что он имеет в виду, а не что он говорит. Интересно наблюдать, как придуманные им поговорки вошли в газетный язык и повседневную речь.
Софья Корниенко : Еще один прием Крауффа – утверждение само собой разумеющегося. «Это плохо, когда все плохо», - произносит он очередной постулат, как будто шел к этой истине всю жизнь. Филологи – да, да, речь Крауффа анализируют профессиональные филологи – отмечают и обилие у него плеоназмов, то есть оборотов речи, в которых без надобности повторяются слова, частично или полностью совпадающие по значениям. Известно высказывание Крауффа: «Утопии, которых никогда не бывает». Вместо слова «который» Крауфф по-голландски часто говорит «кого», всем личным местоимениям предпочитает «ты», а в спряжении глаголов у него вообще наблюдается полная неразбериха. Речь великого футболиста одни литературоведы называют «экспериментальной прозой», другие - «потоком сознания». Филолог Ян Строуп:
Ян Строуп : Что он имеет в виду? Я понимаю каждое слово, но не понимаю, что он хотел этим сказать. Ведущий футбольного обозрения сидит напротив и кивает – видимо, он все понимает, но для меня это, в основном, остается загадкой. Почему его приглашают в аналитические программы? Потому что он – идол, ему позволено говорить что угодно. А также, конечно, и потому, что он хорошо разбирается в футболе, и для сведущих людей его замечания бывают полезны. И все-таки в его анализе не хватает ясности.
Софья Корниенко : Самое притягательное в Крауффе – его простота. Несмотря на то, что он уже давно знает себе цену, и несколько раз отказывался возглавить оранжевую сборною, потому что посчитал сумму контракта слишком низкой, он остался открытым, не зараженным ядом высокомерия человеком. Впрочем, и о его любви к деньгам можно судить только по все тем же загадочным изречениям: «Время, когда я носил с собой деньги, давно прошло. Теперь я ношу с собой имя и лицо». Или: «Мне платят за мои имя и славу. Лучше, когда платят глупцы».
Йохан Крауфф : Надо мной все смеются. Видимо, я что-то не так формулирую. Но, по-моему, большинство меня понимает. Я же не специально так разговариваю. Просто я думаю быстрее, чем говорю. Как правило, уже давно ухожу мыслями вперед, а еще нужно объяснять. Футбол вообще сложно объяснить. Вы сами попробуйте начать о голкипере, и в тот же момент проанализировать действия всех одиннадцати игроков. В устном описании всегда не хватает вида сверху.
Софья Корниенко : На насмешки и пародии Крауфф не в обиде. Ведь по его собственным словам, «в каком-то смысле, он – бессмертен».
Йохан Крауфф : Я и сам над собой смеюсь и не обижаюсь. Ведь всем известно, что в мое время, если ты шел в большой спорт, то с образованием приходилось нелегко. По этой самой причине я и открыл свою академию. Просто жалко смотреть на хороших молодых спортсменов – а большинство из них далеко не глупые ребята – которым не хватает сил совмещать спорт с учебой. И тем, и другим принято заниматься в возрасте от 15 до 30 лет. В обыкновенном институте тебе не скажут – поезжай на соревнования, потом досдашь экзамены. А у нас в академии все можно.
Софья Корниенко : «Наивысшая человеческая задача – понять то, чего понять не можешь», говорил Крауфф во время работы за рубежом.
Йохан Крауфф : Языкам я учился на улице. Когда я еще играл, потребовались немецкий, английский, испанский. Если ты не привык учиться, то все берешь с улицы. Иногда я делаю ошибки, но меня понимают.
Софья Корниенко : Отрывок из телевизионного интервью молодого Крауффа, 1968 год:
Ведущая : Какую книгу вы сейчас читаете?
Йохан Крауфф : Какую книгу? Вилли Мортли, «Стук в отрытую дверь».
Ведущая : (смеется) До сих пор первую часть?
Йохан Крауфф : Нет, уже вторую.
Ведущая : Ну, хорошо тогда.
Йохан Крауфф : Да я уже год назад начал.
Ведущая : Два года назад вы также читали эту же книгу!
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Владислав Ходасевич. Его портрет представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Владислав Фелицианович Ходасевич (1886 – 1939) – поэт странной судьбы. Печататься он начал еще в дореволюционной России, и уже приобрел определенное имя. Но, оказавшись за границей в 1922 году – еще не эмигрантом, книги его продолжали продаваться, я сам видел его «Державина» у букиниста – постепенно перешел на положение эмигранта, и ни о каких новых публикациях на родине речи быть уже не могло. Потом, в какую-то совсем уж незаметную оттепель, в журнале «Москва» были опубликованы подборки Мандельштама и Ходасевича. Первого уже, очень не торопясь, вводили в официальный оборот; но за Ходасевича, были разговоры, кому-то и влетело. Помню, в той подборке понравились две вещи:
«Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идет безрукий в синема».
Потом там появлялись ангелы, которых поэт хлестал бичом, и они разлетались - «как с венетийских площадей пугливо голуби неслись от ног возлюбленной моей». И второе, про отражение головы в окне берлинского кафе:
«И проникая в жизнь чужую,
Вдруг с отвращеньем узнаю
Отрубленную, неживую
Ночную голову мою».
Было еще стихотворение Ходасевича, известное, так сказать, из неофициальных источников – цитировалось в книге Шкловского «Сентиментальное путешествие», из советских библиотек не изымавшейся. Это уж совсем знаменитая «Баллада»:
«Сижу, освещаемый сверху,
Я в комнате круглой моей,
Смотрю в штукатурное небо
На солнце в шестнадцать свечей …
Морозные белые пальмы
На стеклах беззвучно цветут,
Часы с металлическим шумом
В жилетном кармане идут».
И так далее. Возникал устрашающий образ какого-то гомункула, даже чудовища Франкенштейна, которое вдруг станет в гигантский рос, и скажет что-нибудь страшное.
Вообще в поэтическом облике Ходасевича заметна эта игра с чем-то потусторонним. Он сам как бы одной ногой в другом измерении, как будто вылезает, выдирается откуда-то – и, выдравшись, выбравшись к нам, скажет что-то значительное.
Но, особо значительного так Ходасевич и не сказал. Разве что напоминал о каких-то не совсем евклидовых мирах. Он как-то сквозил, растворялся в неких туманах – хотя родом из Москвы, отнюдь не питерец. Ходасевич напоминает игру теней в старых немых фильмах. Он поэт с намеком на что-то вам знать не обязательное. Отсюда его внутренний образ, «лирическое герой», как говорили в советские времена. Ходасевич – поэт, в сущности, лермонтовской складки, что-то тайно ведающий. Причем для профанов у него наготове замещающий образ – и отнюдь не Печорин, а доктор Вернер, скорее.
А если прибегнуть к демонологии Достоевского, то получится чертик из неважных, непременно с насморком. Весь обвязанный теплыми платками и обмазанный йодом.
«А по пескам, жарой измаян,
Средь здоровеющих людей
Не узнанный проходит Каин
С экземою между бровей».
Линялый демонизм Ходасевича ему самому утомителен. Слов нет, он принадлежит высокой традиции, но традиции обветшавшей. Позитура известная: как тяжело ходить среди людей и притворяться не погибшим. Ходасевич же притворяется – чертиком из Достоевского, литературным приживалом, каином с экземой.
Есть у него знаменитое высказывание:
«И каждый стих гоня сквозь прозу,
Вывихивая каждую строку,
привил-таки классическую розу
К советскому дичку».
То есть задачу себе он взял: как бы надругаться, насмеяться над высокой классикой, сочетая ее с советской дичью. Отсюда, как кажется, упорное влечение Ходасевича сохранять классическую русскую просодию, самые лексику и синтаксис старинного стиха. Есть у него удивительное стихотворение «Лида». Оно производит странное впечатление неуместной стилизации Пушкина (даже имя оттуда). Не сразу и поймешь, что героиня – советская девушка из гулящих.
Русская поэзия в исполнении Ходасевича стала похожа на блокадный советский Петроград – и вот этот образ он захотел сохранить. Упадок бытия среди прекрасных пустых фасадов. Вот такие гримасы строил Ходасевич на развалинах родного дома.
Русская поэзия, коли уж она попала в советский переплет, не должна вздымать архангельских труб, на манер Маяковского, а, скорее, пропищать что-нибудь шарманкой.
Ходасевич в этом поиске был не одинок. Можно вспомнить Константина Вагинова и в стихах его и, особенно, в прозе. А еще бы я вспомнил прозаика Леонида Добычина, главного минималиста советской литературы.
У них мир кончается не взрывом, а хныком. Даже у Андрея Платонова, гениальнейшего из гениальных. Вот таким же хныком проводил Ходасевич великую русскую культуру.
Известно, что Ходасевич сильно нравился Набокову, и высокая репутация первого зиждется, главным образом, на этой довольно невнятной набоковской похвале.
Зато и Ходасевич отплатил Набокову по-царски: сказал о нем лучшее: о героях Набокова, которые не люди, не персонажи, а литературные приемы.
Диктор: «Сирин не только не маскирует, не прячет своих приемов, как чаще всего поступают все, и в чем Достоевский, например, достиг поразительного совершенства, - но напротив: Сирин сам их выставляет наружу, как фокусник, который, поразив зрителя, тут же показывает лабораторию своих чудес. Тут, мне кажется, ключ ко всему Сирину. Его произведения населены не только действующими лицами, но и бесчисленным множеством приемов, которые, точно эльфы или гномы, снуя между персонажами, производят огромную работу: пилят, режут, приколачивают, малюют, на глазах у зрителя ставя и разбирая те декорации, в которых разыгрывается пьеса. Они строят мир произведения, и сами оказываются его неустранимо важными персонажами. Сирин их потому не прячет, что одна из главных задач его - именно показать, как живут и работают приемы».
Борис Парамонов: Ходасевич должен был нравиться Набокову, он из его героев, отставных пуппенмейстеров. Он похож на фокусника из набоковского рассказа «Картофельный эльф». Сегодня же из Ходасевича делают классика, потому что никого другого из эмигрантов на эту роль не сыскать.
Иван Толстой: Всю последнюю неделю не стихали споры, дошедшие до физического противостояния, вокруг памятника советским воинам в Таллинне. Для одних советская армия была освободительницей, для других – еще одним оккупантом, для многих – и тем и другим в одном лице и, скоре всего, против своей же воли, а – по приказу. Прошло 60 с лишним лет после конца войны. Как относятся в странах Восточной и Центральной Европы к монументам тех лет? Мы предлагаем нашим слушателям панораму фактов и мнений. Начнем с Праги. Рассказывает Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: В столице Чехии, как и в других городах республики, могилы погибших воинов – чехословацких, советских, британских, американских, французских и югославских - находятся в идеальном порядке, за ними ухаживают круглый год, как и за памятниками, с ними связанными. На русском кладбище в Праге несколько лет назад появился и новый скромный памятник - погибшим в боях за освобождение Праги солдатам армии генерала Власова. В последние дни войны они первыми пришли на помощь восставшей Праге и повернули оружие против нацистов. В майские дни 45-го года погибло несколько сот власовцев.
И еще одно новшество на русском кладбище в Праге. На православном храме Пресвятой Богородицы, построенном в 1926 году на средства русской жены чехословацкого премьер-министра Крамаржа, в конце 90-х появилась мемориальная доска, напоминающая о том, что сразу после войны начались репрессии с советской стороны по отношению к российским и украинским антибольшевистским эмигрантам, получившим политическое убежище в довоенной Чехословакии. Органы НКВД, нарушая все законы Чехословацкой республики, сотнями арестовывали и увозили в сибирские лагеря бывших граждан России. Большинство из них исчезли бесследно. Ежегодно, 11 мая, в день начала репрессий, правозащитная группа потомков русских эмигрантов под названием «Они были первыми» проводит на кладбище траурный митинг, в котором всегда принимает участие президент Вацлав Клаус.
После бархатной революции 89-го года, возникли, как и следовало ожидать, бурные дебаты относительно двух памятников Советской армии. Первые претензии общественности были предъявлены к монументальному безвкусному памятнику маршалу Коневу, что стоит
в одном из центральных районов Праги - Дейвице. Многие ветераны войны, воевавшие в чехословацком корпусе, входившем в состав армии Конева, указывали на редкую жестокость маршала при проведении Карпато-Дукельской операции в словацких горах, когда он напрасно посылал людей на верную гибель. Известно, что с ним не соглашался в этом вопросе командующий чехословацким корпусом генерал Людвиг Свобода, тот самый, который стал в 68-м году президентом Чехословакии. Но памятник все же остался на своем месте, и стоит там и поныне.
А вот советскому танку Т-34, стоявшему с задранным дулом на высоком постаменте на площади другого пражского центрального района – Смихов - пришлось перебраться в военный музей. Пражанам много лет внушалась выдумка, что именно этот танк первым вошел в 45-м году в Прагу. После вторжения в Чехословакию в 68-м году советские танки стали символом не освобождения, а оккупации, символом бесправия и унижения, поэтому танк вызывал приливы ненависти у людей и желание убрать его с глаз долой. Однажды ночью, в середине 90-х, молодой чешский художник-модернист Давид Черны перекрасил этот танк в розовый цвет, начались темпераментные митинги на площади перед танком и, наконец, его благополучно перевезли в музей.
Между прочим, на прошлой неделе, во время официального визита чешского президента Вацлава Клауса в Москву, президент Путин еще раз принес извинение чешскому народу за советскую оккупацию 68-го года.
Понятно, что в Чехии с интересом следят и за событиями в Эстонии, связанными с переносом памятника советским воинам из центра города на военное кладбище. Вот что пишет об этом комментатор газеты «Млада Фронта Днес» в статье под названием «Кто освободитель, а кто оккупант Прибалтики?»
Диктор: «С чешской точки зрения, нам кажется невероятным, что памятник может вызвать такую волну эмоций. Но у эстонцев есть ужасающий опыт сожительства с Советским Союзом, ибо под его владычеством они чувствовали себя так, как мы в период нацистской оккупации Чехии и Моравии. Я полагаю, что большинство чехов, за исключением горстки неонацистов, тоже не хотела бы иметь в Чехии статую солдата германского вермахта».
Нелли Павласкова: Чешские комментаторы указывают, что в столкновении из-за памятника речь идет, прежде всего, об интерпретации советской истории. Если эстонцам памятник напоминает о полувековой советской оккупации, то для русских он - символ великой победы над нацистской Германией. Газета «Млада Фронта Днес»:
Диктор: «После установления советской власти все прибалтийские республики подверглись волне суровых репрессий, коснувшихся всех слоев населения - от поверженной буржуазии до рабочего класса. Число жертв террора в первый год советского владычества - 60 тысяч человек, при числе жителей Эстонии, в тот год, миллион двести тысяч. Для сравнения: в довоенной Чехословакии жило более 14 миллионов жителей, а при нацистской оккупации погибло 360 тысяч человек. Эстонские потери были гораздо большими. Еще до прихода немцев НКВД казнило несколько сот политзаключенных, находившихся в эстонских тюрьмах.
Никто не отрицает, что и среди эстонцев были военные преступники, что эстонцы добровольно надели черные мундиры нацистов: Гитлер не разрешил им иметь свою национальную армию. Но, с 1944-го по 52-й год в отдаленные области СССР было депортировано 142 тысячи эстонцев. Советский Союз Сталина и Германия Гитлера были преступными режимами в одинаковой степени. Под таким углом зрения следует воспринимать нынешний эстонско-российский конфликт. А также нынешнюю ситуацию, когда Россия отказывается признать преступления Сталина в Прибалтике».
Нелли Павласкова: Несколько иной точки зрения придерживается более левая газета «Право». Ее политический комментатор, бывший диссидент Иржи Ганак, в статье под названием «Памятник», пишет:
Диктор: «Известно, что отношения между Москвой и Эстонией долгое время были и остаются весьма напряженными. Надо ли было в такой обстановке подбрасывать поленья в огонь? С другой стороны, кто смеет требовать от эстонцев, чтобы в бронзовом красноармейце видели они освободителя, а не оккупанта? После сговора между Сталиным и Гитлером, Советский Союз аннексировал, в 40-м году, всю Прибалтику. Началась кровавая пляска НКВД, Смерша, или как еще тогда назывались эти слуги дьявола. Началось массовое уничтожение прибалтийской элиты. В 41-м году пришли нацисты. Приход нацистской армии «отпраздновали» латыши и эстонцы преследованием и истреблением евреев. А эта история исключительно гнусная, и я не уверен, сумели ли ныне прибалтийские республики правильно осознать все происшедшее в те страшные годы.
По мере приближения Красной армии в 44-м году, прибалтийские страны охотно пополняли своими добровольцами дивизии СС. Отплата Москвы была опять страшной. Свою добычу, благословенную Гитлером, Сталин присвоил себе и после войны. Потом был финал и упавший железный занавес. Но, вернемся к памятнику. Было ли его устранение делом столь уже необходимым сегодня, когда Эстония стала членом НАТО и Европейского Союза, и ее безопасность еще никогда во всей ее истории не была столь надежно охраняема?».
Нелли Павласкова: Чешские обозреватели и историки считают, что перенос памятника стал для русского меньшинства в Эстонии поводом для весьма нецивилизованного выражения недовольства своим положением в этой стране. Это отчасти напоминает поведение немецкого меньшинства, жившего в Чехословакии, в пограничье, в Судетах, накануне Второй мировой войны. Меньшинства, обратившегося к Гитлеру за поддержкой. Все очень хорошо помнят, чем все это закончилось.
Иван Толстой: В Польше, в связи с таллиннскими событиями, также разгорелась дискуссия. Из Варшавы передает Алексей Дзиковицкий.
Алексей Дзиковицкий: Тех, кто въезжает в Варшаву с восточной стороны, и приближается к разделяющей польскую столицу на две части реке Висле, встречает большой, высотой около шести метров, памятник «Братьев по оружию» - первый памятник в послевоенной Варшаве, открытый уже в 1945 году.
Варшавяне называют его памятником «четырех спящих», вероятно, из-за того, что четыре бронзовые фигуры солдат, как бы охраняющих монумент, стоят с опущенными головами.
Надпись на памятнике гласит: «Слава героям Советской армии, братьям по оружию, которые отдали свою жизнь за свободу и независимость польского народа. Памятник этот установили жители Варшавы. 1945-й год».
Польский интернет-портал «Искусство» называет памятник «одним из самых лучших» из созданных в послевоенной Варшаве, «с прекрасными реалистичными скульптурами, хорошими пропорциями, сочетанием динамизма и размышления», и так далее.
В статье, посвященной памятнику, говорится о том, что это «ценный пример монументальной скульптуры», несмотря на «лицемерную надпись на нем», которая использовалась «в целях пропаганды».
В этом «несмотря на», пожалуй, и кроется основная проблема с памятниками советского периода в Польше. Конечно, далеко не все такие памятники могут сравниться, по художественному уровню, с варшавским монументом «Братьям по оружию», но что делать в такой ситуации, когда талантливый проект послужил для восхваления события, которое в самой Польше воспринимают, по крайней мере, неоднозначно. Тяжело забыть 1944-й год, кровавые бои Варшавского восстания, сотни тысяч погибших варшавян и внезапно остановившиеся перед Вислой дивизии советской армии, что практически позволило гитлеровцам задушить восстание, и буквально стереть Варшаву с лица земли.
Представитель Объединения ветеранских организаций, что в Кракове, Ежи Буковский, говорит, что его организация давно добивается того, чтобы с польских улиц и площадей были убраны памятники, а со зданий – мемориальные доски, которые являются символами господства Советского Союза.
Ежи Буковский: «Предатели и преступники, у которых на руках была польская кровь до сих пор, получается, в нашей стране в почете, поскольку сохранились еще каким-то чудом улицы, названные их именами, мемориальные доски, памятники. То же самое касается и памятника «Братьям по оружию» в Варшаве. Мы выступаем за то, чтобы окончательно убрать все эти напоминания о предыдущей эпохе».
Алексей Дзиковицкий: Кстати, в Кракове это удалось сделать.
Между тем, Катыньский комитет, по случаю эстонских событий, заявил, что «в Польше также пришло время убрать советские монументы». По данным этой общественной организации, в Польше насчитывается около 2 тысяч таких памятников и, как говорится в заявлении «это позор, что за ними до сих пор ухаживают на деньги польских налогоплательщиков». Между тем, по мнению руководства Федерации семей жертв Катыни, призывы сносить советские памятники «могут ухудшить и так не самые лучшие польско-российские отношения».
«Что касается эстонских событий, то мы очень осторожно и трепетно относимся к тому, что связано с эксгумацией – с телами наших предков поступили по-варварски. Мы считаем, что перенос памятника и останков советских солдат, произведенный способом, который гарантирует уважение их памяти, это право самих эстонцев. Мы все равны перед смертью, поэтому только в больной голове могла родиться идея разрушать памятники на кладбищах советских солдат, а ведь именно такие памятники и остались в настоящее время в Польше», - говорится в заявлении Федерации семей жертв Катыни.
А что же государство в такой ситуации? Так случилось, что эстонские события и дискуссия в Польше касательно дальнейшей судьбы советских памятников, совпали с завершением Министерством культуры и национального наследия работы над законом «О местах народной памяти».
По словам министра культуры Казимежа Михала Уяздовского, новый закон значительно облегчит местным властям процедуру сноса «символов коммунистического господства», которые, по словам министра, «являются чужими для польской традиции». Одновременно Уяздовский подчеркнул, что речь вовсе не идет о том, чтобы «в Польше перестанут ухаживать за могилами советских солдат или перестанут отдавать дань уважения их памяти».
Текст проекта закона «О местах народной памяти» будет опубликован 15 мая, тогда, скорее всего, и окончательно станет известно, какая судьба ждет советские памятники в Польше. Между тем, примечательное событие имело место в Катовицах – там против сноса памятника советского периода протестуют не по политическим мотивам – просто его постамент и площадка возле памятника являются одним из лучших мест в Польше для скейтбординга.
Скейтер: «Тот, кто проектировал этот памятник, наверняка не мог подумать, что скейтеры смогут его так использовать. Это идеальное место для нас, здесь есть множество ступенек, платформ, подъездов, которые позволяют проводить там даже соревнования».
Алексей Дзиковицкий: Сказал скейтер Януш, который вместе с сотнями своих коллег из разных регионов Польши намерен отстаивать существование площадки, а с ней и памятника.
Иван Толстой: Наш будапештский корреспондент Золтан Виг подключается к обсуждению темы.
Золтан Виг: Сегодня, как и каждый день, идя на работу, я проходил мимо памятника советским солдатам в Будапеште. Но сегодня приостановился у подножья не очень красивого обелиска, который был установлен по приказу советского коменданта Будапешта, генерала Замерцева сразу после боев, весной 1945-ого года. На обелиске - большая пятиконечная звезда и советский герб, да и простая надпись на двух языках: "Слава советским героям-освободителям".
Вокруг памятника было много иностранных туристов, которые делали фотографии: им было интересен не только странный объект с коммунистической символикой, но и двойной - полицейский и металлический - кордон, разделяющий площадь Свободы в центре венгерской столицы. Вид напоминает берлинскую стену, только без вышек.
Недавно - независимо от событий в Таллинне - Всемирный союз Венгров выдвинул требование перенести памятник на военное кладбище, потому что, по их мнению, вышеупомянутая символика оскорбляет национальные чувства всех мадьяров всего мира. И с этой целью - утверждает Всемирный союз - необходимо провести референдум. По всей видимости, эстонские страсти дошли до Венгрии.
В Будапеште, однако, всем известно, что за громкой инициативой стоит маргинальная группа этнических венгров из соседних стран, которая остро нуждается наглядной политической активности. Ни одна политическая партия не поддерживает их, по крайней мере, публично. Но сам памятник в начале апреля долго находился в центре политического внимания, по сугубо внутренним причинам.
Все, что происходит в политическом пространстве в Венгрии, можно только понимать в рамках противостоянии левоцентристской правительственной коалиции и правой оппозиции. Осенью и весной и слушатели "Радио Свобода" могли видеть на экранах уличные столкновения в Будапеште. Напомню, ночью 18-ого сентября прошлого года правые демонстранты, требуя отставки правительства, штурмом взяли здание венгерского общественного телевидения на площади Свободы, и одним махом хотели снести памятник. Не успели, контрнаступление венгерского ОМОНа спасло обелиск. (На суде, между прочим, радикалы-участники беспорядков потом заявили, что они только собирали камни, чтобы бросать в полицейских).
И совсем недавно, 4-ого апреля, в день, который раньше праздновался как дата освобождения Венгрии, на этом же месте произошли стычки между антифашистами и националистами. В общей сложности, их было всего двадцать человек. Полицейские в бронежилетах спокойно наблюдали за событиями. Как и венгерская общественность в целом.
Антикоммунизм или антисоветские лозунги давно не оказывают здесь никакого эффекта: Венгрия озабочена своими повседневными проблемами. Видные историки страны давно, еще во второй половине 80-ых годов начинали дискуссию о трагических событиях конца второй мировой войны. Согласно достигнутому тогда консенсусу, освобождение и оккупация Венгрии Красной Армией - это две стороны одной медали. Произошли они одновременно, и поэтому неудивительно, что одна часть населения видела советских солдат как освободителей, другая часть - как насильников и пьяниц. В конце концов, судьба послевоенной Венгрии была предрешена на встрече союзников в Тегеране в 43-ем году: страна попала в советскую сферу влияния.
Нынешнее относительное равнодушие венгров объясняется и тем, что во время вывода советских войск было подписано соглашение, по которому Будапешт гарантировал сохранение одного-центрального памятника, а взамен Советский Союз - а потом Россия – дали венграм возможность установить мемориал павшим в ходе войны на Дону солдатам Второй венгерской армии. Справедливости ради надо отметить, что у местных русских националистов из Воронежской области венгерское военное кладбище некоторое время тоже вызывало раздражение. Мол, захоронение убийц и оккупантов.
По этим причинам видно, почему венгерская реакция была довольно сдержанна на таллинские события. С одной стороны, Эстония для нас - родная финно-угорская нация, и мы понимаем трагическую судьбу эстонцев в результате пакта Молотова-Рибентроппа. Но будапештские комментарии в прессе обращают внимание и на сложное положение русскоязычного меньшинства. У венгров особый опыт двадцатого века: этническая дискриминация - даже если кажется "исторически справедливой" - неизбежно дестабилизирует всю Восточную Европу. Явный тому пример - то, что случилось в новых государствах после первой мировой войны и распада Австро-Венгерской Монархии.
Поэтому в Будапеште надеются если не сразу на компромисс, то хотя бы на то, что в Эстонии скоро начнётся интеллигентный диалог между эстонцами и русскими. Но для этого нужно и то, чтобы обе стороны прекратили видеть себя только жертвой.
Иван Толстой: Рядом со мной в студии мой коллега Владимир Ведрашко. Володя, Вы хорошо знаете настроения в Румынии, поскольку работали там корреспондентом и продолжаете следить за румынской жизнью и культурой. Как там относятся к советским послевоенным памятникам?
Владимир Ведрашко: В Румынии традиционно относились хорошо, относились с достоинством и уважением к памятникам советским солдатам. Десятки тысяч солдат погибли и в ходе Ясско-Кишиневской операции, и в ходе освобождения Румынии, и этот вклад советской армии там всегда ценят.
Иван Толстой: Много ли памятников, военных и послевоенных времен, на территории Румынии?
Владимир Ведрашко: В Румынии сотни кладбищ, больших и маленьких. Но, как правило, это кладбища достаточно небольшие, на несколько десятков, может быть, сотен могил. Меня всегда удивляло в Румынии то, что можно оказаться в какой-то далекой от центра провинциальной области, где-то в горах, в какой-то деревеньке, и увидеть кладбище на несколько десятков могил, которые находятся в прекрасном состоянии, чувствуется, что кто-то внимательно и бережно за этим следит.
Иван Толстой: А в столице, в Бухаресте?
Владимир Ведрашко: В Бухаресте есть несколько памятников советским солдатам. Главный памятник всегда находился в центре города, на Площади Виктории, на Площади Победы, рядом с резиденцией румынского правительства, на развилке двух больших магистралей. Однако, в конце 80-х годов, по решению румынских властей и под предлогом строительства метро в Бухаресте, его переставили с одного места на другое. Это вызвало неприятную напряженность между посольством и властями, но если под этим местом проходит метро, то тут оставалось только развести руками. Памятник перенесли на несколько сотен метров, на шоссе Киселева, в небольшой скверик. Поставили его на столь же высоком постаменте из мрамора, и сама скульптура очень заметная, видная. В общем, все было сделано с большим уважением. В 91-м году, уже после революции, когда пришли антикоммунистические силы к власти, памятник решили передвинуть. Поначалу, какие-то непонятные несколько десятков человек, очень сомнительного внешнего вида, начали предпринимать странные действия, отбивать гранит. Но очень скоро, поскольку это находится рядом с советским посольством, были налажены нормальные отношения. В итоге, памятник перенесли очень достойно, в 91-м году, он теперь стоит на воинском кладбище в Бухаресте, где захоронено много советских солдат. Постамента у памятника больше нет, он стоит на земле, среди могил. Но тоже все очень достойно.
Иван Толстой: Как сегодня реагируют в Румынии на то, что происходит вокруг памятника в Таллинне?
Владимир Ведрашко: В 2005-м году между Румынией и Россией было подписано межправительственное соглашение о сохранении воинских захоронений. Оно лишь закрепило формально то, традиция чего в Румынии всегда существовала. Поэтому события столь горячие, как сейчас произошли в Таллинне, не встречают понимания в Румынии. Там могут говорить о, так называемой, оккупационной роли советских солдат, могут говорить о бессарабской проблеме, вот Молдавия, Румыния, этого сколько угодно, но это вопросы чисто теоретического, исторического свойства. Люди говорят об этом, разводят руками, но конфликта на этом не делается, каких-то страстей не разогревается.
Иван Толстой: В разговоре о памятниках советским воинам нельзя, разумеется, обойтись без Берлина. Я попросил нашего корреспондента в Германии Юрия Векслера присоединиться к нашему обзору.
Юрий Векслер: Самый известный в Германии памятник советским солдатам, погибшим в годы Второй мировой войны, расположен в Берлине в Трептов-парке (это созданная Вучетичем статуя советского солдата с немецкой девочкой на руках). Другое, не менее известное, советское военное захоронение и мемориал находится в самом центре Берлина, недалеко от Бранденбургских ворот, Рейхстага и резиденции канцлера. Памятники не вызывают особого общественного интереса и внимания. Акты вандализма со стороны неонацистских хулиганов по отношению к советским военным захоронениям и памятникам - явление крайне редкое. Раньше памятник в Трептов-парке охранял почетный караул, выделявшийся Группой советских войск в Германии. После ее ухода из страны, за монументом, как и за другими подобными памятниками и кладбищами, ухаживают власти Берлина и Германии согласно договору, подписанному в свое время Гельмутом Колем и Михаилом Горбачевым. Я беседую об эстонском феномене с госпожой Андреой Моль, научной сотрудницей Германо-Российского музея в берлинском районе Карлсхорст. Это единственный в Европе музей, где бывшие противники объединились, чтобы сохранить память о Второй мировой войне. Здание музея само является памятником войны, так как в нем была подписана советская версия полной и безоговорочной капитуляции Германии. На мой вопрос, может ли она представить в Германии нечто подобное тому, что происходит сегодня в Эстонии, госпожа Моль ответила:
Андреа Моль: Не представимо, что немецкое общество как-то возражает памятникам советского происхождения. Тем более, Вторая мировая война так связана с общей болью, что трогать эти символы, хотя это не их, но советские, невозможно. Это же общая память о войне! У нас, в Германии, не существует антисоветского мнения, как, может быть, у неонацистов есть антиеврейское или у Эстонии антисоветское, такого у нас не существует. Конечно, есть дискуссия о немецких жертвах. Это правильно. Но трогать могилы и памятники…
Юрий Векслер: А как вы думаете, это связано с христианским воспитанием, такое бережное отношение к захоронениям и покою мертвых? По-моему, в Германии даже есть закон о нарушении покоя мертвых?
Андреа Моль: Это не только христианское воспитание. Я думаю, что покой мертвых в каждой культуре существует. Я уверена, что память павших и мертвых не трогают.