Вероника Боде: Виктор, здравствуйте.
Виктор Шендерович: Добрый вечер. Мой сегодняшний гость – пианист Николай Арнольдович петров. Здравствуйте, Николай Арнольдович.
Николай Петров: Добрый вечер, Виктор.
Виктор Шендерович: Я когда думал, как представлять сегодняшнего гостя, некоторое время пытался, копил звания и перечисления, потом понял, что это будет на полпрограммы. Я думаю, что наши радиослушатели знают, кто такой пианист Николай Петров. С 62 года, я прочел в интернете, готовясь к программе, с 62 года вы уже концентрируете сольно.
Николай Петров: Если быть точным – летом 62 года в Зимнем зале города Юрмала мною был сыгран первый концерт за деньги, за который я получил 10 рублей. Это был концерт, который тогдашний покойный директор рижской филармонии Филипп Иосифович Швейник, был такой знаменитый директор, он мне дал возможность обыграться перед конкурсами имени Вана Клиберна. Так что моя профессиональная гастрольная жизнь начинается с середины июля 62 года.
Виктор Шендерович: Что играли, помните?
Николай Петров: Частично помню. Помню Бетховена играл Третью сонату, играл этюд «Блуждающие огни» Листа, играл сонату Барбера, сонату Скарлатти. Целиком, правда, не помню.
Виктор Шендерович: Вы помните, как вы это играли? Как бы оценили, сегодняшний Петров сказал бы про того юношу? Что бы он сказал?
Николай Петров: Дело в том, что великий, один из великих педагогов нашего времени из Петербурга, ныне покойный, к сожалению, Натан Ефимович Перельман написал чудесную книжку, которая называется «В классе рояля». Это собрание дивных совершенно афоризмов, естественно, все на тему музыки. И вот по поводу грамзаписи, в частности, он пишет, что грампластинка – это та вещь, которая временем преображается в улику.
Виктор Шендерович: Что-то похожее говорила Раневская о том, что плохо сняться в кино – это то же самое, что плюнуть в вечность.
Николай Петров: Совершенно верно. Поэтому мной было записано при большевиках в совдепии, было записано около сорока пластинок. Конечно, многих уже и у меня нет, они исчезли в нетях. За какие-то мне не стыдно, а какие-то я удивленно слушаю, как я был неправ в молодости.
Виктор Шендерович: А в чем неправота?
Николай Петров: Дело в том, что великий Горовиц, не Эмиль Горовец, а Владимир Горовиц, он за свою долгую жизнь трижды вернулся к первому концерту Чайковского, он три раза его записал. Я думаю, что это не для денег, он был более чем обеспеченным человеком. Очевидно, с годами менялось его взгляды на эту музыку. Точно так же как мы прочитанную в юности, предположим, какую-то книгу, возьмем того же «Мастера и Маргариту», и прочитанная в сорокалетнем возрасте и шестидесятилетнем возрасте, она будет восприниматься по-разному. Хотя может быть пример неудачный, поскольку эту книгу мы перечитываем постоянно.
Виктор Шендерович: Ну, вот по поводу интерпретации классики. Есть какой-то канон? Условно говоря, по аналогии с театральной пьесой, там немножко легче. Есть текст и, даже сохранив текст, ничего не добавляя, не убирая, можно концептуального изменить его так, что мама не узнает. Тем не менее, более-менее понятно, скажем, есть какое-то чеховское воплощение, мхатовское воплощение Чехова, более-менее понятен канон, от которого можно дальше или ближе отходить. В музыке есть такой канон?
Николай Петров: Вы знаете, в музыке существует огромное количество вещей разрешенных. В музыке разрешается все. И есть очень небольшое количество вещей, которые нежелательны или просто запрещаются.
Виктор Шендерович: Например?
Николай Петров: Это касается и сценического поведения, в основном, это касается излишней динамики, это касается иногда просто хулиганского поведения на сцене, когда рояль превращается в какую-то публичную девку, а не в живой музыкальный инструмент. Но существует, я глубоко убежден в том, что любая свобода, она может быть допустима только после того, как исполнитель очень точно осознал и изучил, что хотел сказать автор в тот момент, когда он писал то или иное сочинение. К сожалению, у нас сейчас имеется огромное количество сидишных исполнителей, то есть людей, которые обкладывают. Им нужно сыграть «Аппассионату», и вот они обложились записями Марты Аргерих, Клаудио Аррау, Рихтера и так далее и потом…
Виктор Шендерович: Компилируют.
Николай Петров: В общем-то, в какой-то мере это происходит компиляция. Поэтому существует такая пословица у англичан, что если вы посмотрите сквозь деревья, то вы увидите лес, то я бы в смысле музыки трансформировал эту фразу так, что если вы умеете смотреть сквозь ноты, то вы увидите Музыку. Вообще изучение партитуры, изучение клавира – это чрезвычайно интересное занятие. К сожалению, очень медвежью услугу оказали исполнителям многие редакторы. Например, существует издание редактур Муджеллини Баха, где над каждой нотой стоит редакторское замечание, буквально там нот не видно. И Бах, в отличие от господина Муджеллини, вообще свою музыку писал без всяких указаний.
Виктор Шендерович: Слушайте, здесь есть поразительная аналогия опять же с драматургией. В хорошей драматургии не должно быть много ремарок.
Николай Петров: Ремарок: входит, выходит, смеется, застреливается.
Виктор Шендерович: Потому что все должно быть понятно из текста, расчет на то, что не надо объяснять.
Николай Петров: И дело в том, что Бах вообще ничего не писал, он не писал ни темпов, ни фразировок, единственное он писал «форте», «пьяно», дальше он, насмехаясь над всеми нами, говорил: ребята, играйте, как хотите, мне на вас абсолютно начихать. И Бах феноменально вынослив в этом смысле, он выносит любую над собой вивисекцию, его можно играть на пивных бутылках, на органе, в джазе, в чем угодно и все равно он остается Бахом. Пойдите, дотроньтесь не очень мытыми руками до Шуберта – и моментально эта хрустальная баккара немедленно рассыпается в пыль.
Виктор Шендерович: Да, может быть, не мое дело при вас рассуждать, может быть Бах более математичен, более строг.
Николай Петров: Он всеобъемлющ.
Виктор Шендерович: Продолжая разговор о допустимой степени интерпретации, предвидя может быть ваш ответ, а может быть я его не угадаю, ваше отношение к такому хождению искусства в народ, к тому, что «Лунная соната», условно говоря, становится частью попсы. То есть есть вещи, которые уже все знают, великие теноры приходят на площади и так далее, вплоть до Николая Баскова.
Николай Петров: Был когда-то, я, к сожалению, забыл имя этого исполнителя, который лет 30 прожил безбедно на одной программе «Музыка, которую любил Ленин». Он с этой программой объездил весь Советский Союз. И пусть бы какая-нибудь филармоническая сволочь попробовала сказать, что ему что-то не нравится.
Виктор Шендерович: Отменять что угодно, кроме «Аппассионаты», все остальное можно.
Николай Петров: Был такой, дай бог, жив. Во всяком случае 30 лет он измывался над всеми филармониями от Мурманска до Петропавловска-Камчатского.
Виктор Шендерович: Никто не смел отказать.
Николай Петров: Что касается хождения в народ, то, собственно говоря, этим занимался мой дед, великий певец Василий Родионович Петров, который ездил, в частности, известное его турне по Волге, где он ездил и буквально со своей музыкой замечательной ездил в народ. Вопрос заключается в том, что является здесь основным, является ли желание побольше, как говорят в народе, «срубить капусты» или это действительно миссия просветительская. И то, чем сейчас, кстати, занимается, я знаю, и Михаил Плетнев, и это же делал Евгений Федорович Светланов и многие другие – это люди, которые с оркестром выезжают на гастроли. Рихтер, вспомним великого Рихтера, который начал в городе Орехово-Зуево и до Японии ехал в поезде, останавливаясь буквально в каждом городе, давал по концерту, потом месячные гастроли в Японии и потом обратно через среднеазиатские республики в Москву. Это творческий подвиг, который никто не повторил, но это называется музыка в народ. Дело заключается в том, что у нас очень многие исполнители сгорели и превратились в совершенно профнепригодных из-за того, что они ставили большой водораздел между исполнением в Большом зале консерватории и, предположим, в городе Кзыл-Орда или, не знаю, может быть Певек.
Виктор Шендерович: Имеется в виду, что в Певеке можно похуже?
Николай Петров: В Певеке можно все, что угодно, можно похуже, покороче, можно не заниматься, можно выпить перед концертом. А результат такой, что он после этого в Большом зале начинал играть так, как он играл в том самом Певеке.
Вероника Боде: У нас звонок. Эмиль Викторович из Москвы, здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте.
Виктор Шендерович: Здравствуйте.
Николай Петров: Добрый день.
Слушатель: Николай Арнольдович, у меня к вам такой вопрос: у меня, например, любимейший концерт – это ре-минорный 20-й Моцарта. А какой у вас самый любимый фортепианный концерт?
Николай Петров: Вы знаете, в моем репертуаре, позволю себе похвастаться, я недавно обнаружил, что у меня 93 концерта с оркестром в моем репертуаре было сыграно за последние 50 лет. Поэтому, конечно, тут трудно назвать какой-то один. Но, пожалуй, конечно, безусловно, Второй Прокофьева – это, пожалуй, один из самых моих любимых, Четвертый, как ни странно, Рахманинова.
Виктор Шендерович: Не Второй, как у всех.
Николай Петров: Именно Четвертый концерт Рахманинова. Ну и в общем о Моцарте, он хорош во всех своих концертах. Поэтому я бы, может быть, эти два концерта бы выделил бы, они для меня как-то особенно дороги.
Вероника Боде: Евгений из Москвы нам дозвонился. Здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте. Уважаемый Николай Арнольдович, вы упомянули, что Бах не рекомендовал исполнителям ни скорости, ни звучания, ни красок. А как же тогда его музыкальные образы, как он чувствовал музыку? Это первый вопрос. И второй вопрос тоже по исполнению Баха: Глен Гульд и как вы его поставите в ряд с другими исполнителями Баха?
Николай Петров: Я начну с Глен Гульда. Я его бесконечно уважаю, у него есть совершенно умопомрачительные гениальные записи Баха и партиты, и инвенции и так далее. А что касается 48 прелюдий фуг Баха, я был неприятно удивлен тем, что там, на мой взгляд, скромный взгляд, все было вывернуто совершенно наизнанку, все то, что привычно было слышать в более быстром темпе, было медленно, то, что… В общем как-то меня эта интерпретация не удивила. Что касается вашего первого вопроса, есть такой анекдот или нет, говорят, что не анекдот, когда старый Фуртвенглер репетировал с молодым Фишером-Дискау и остановил репетицию, вдруг постучал палкой и сказал: «Что вы нам поете?». Спросил он молодого Фишера-Дискау. И тот, трепеща, был молодой еще, сказал: «Маэстро, вы знаете мне, сегодня приснился ночью Бах, и мы с ним очень много говорили о том, как следует играть его сочинения и вот он мне подсказал, что это место надо именно так исполнять». Тогда он сказал: «Хорошо». А на следующий день в начале репетиции он сказал: «Знаете что, господин Дискау, мне сегодня ночью тоже приснился Бах, я его спросил, он мне сказал, что вас не знает». Поэтому что касается Баха, в какой-то момент мы сможем сами его спросить.
Виктор Шендерович: Вы знаете, хочу сказать, замечательная история. Я думаю, что мы не знаем и не можем знать, если без мистики, как Бах чувствовал музыку. Всякий, кто попытается ответить на этот вопрос каким-то образом, будет, с моей точки зрения, шарлатаном.
Николай Петров: Я могу предположить, ведь было в свое время в фильме, по-моему, «Антон Иванович сердится», было дано чудное определению Баха, было сказано, что Бах толстый и веселый человек. Он был действительно толстый и веселый.
Виктор Шендерович: Слушайте, вы с ним очень близки.
Николай Петров: Он настрогал неимоверное количество детей. Ему нужно было этих детей кормить, ему нужно было в каждую субботу писать курфюрсту новую кантату. Он был очень занятый человек. Помимо всего прочего ему надо было играть органные свои концерты, все эти мессы и так далее и тому подобное. Поэтому ему было просто некогда еще писать, заниматься тем, чем занимался Муджеллини, он все оставил на откуп людям, на их художественный вкус.
Вероника Боде: С пейджера: «Откуда вы берете силы на творчество? Что вам помогает в жизни, а что огорчает и каким вы видите будущее России?».
Николай Петров: Вы знаете, я, к сожалению, еще не утерял оптимизма и мне все-таки хочется верить в то, что мы, может быть, увидим небо не в том, в чем мы видим сейчас, а в алмазах. Что мне дает какое-то посыл для того, чтобы нормально существовать? Во-первых, мой дом. Я невероятный домосед, и я считаю, что самое важное для человека и основа для государства, самое большое преступление, которое сделали большевики и коммунисты – это то, что они отняли у человека понятие дома, понятие домашнего очага и вместо это всучили ему понятие коммунальной квартиры. И то, что у меня есть мой дом, то, что у меня есть маленькая, но замечательная семья, моя любимая жена, моя любимая дочь, наши любимые четыре кота, которые являются тоже членами нашей семьи, и достаточно ограниченное число людей, которым разрешен вход на территорию моего сладостного уединения, я думаю, что это дает и какую-то подпитку и достаточное количество эмоций для того, чтобы я мог нормально существовать и не думать о петле.
Вероника Боде: Звонок Вадима из Москвы. Здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте, Николай Арнольдович. Я вам неожиданный вопрос задать личного свойства. Я хочу сорок лет задать, представляете?
Николай Петров: С ума сойти.
Слушатель: Представьте, такая ситуация, 69 год приблизительно, в районе Щукинского училища на Арбате сидит такой благообразный еврейский старичок, ему 101 год, он с перстнем и с резной палкой. Я с ним завожу разговор, и он мне говорит с гордостью: «Вы знаете, мой правнук Коленька Петров получил первую премию на конкурсе в Праге». Это действительно был ваш прадедушка?
Николай Петров: Это действительно был мой дедушка, это мой еврейский дедушка. Действительно так.
Виктор Шендерович: Это отец?
Николай Петров: Отец моего папы. Это действительно, он действительно там…
Виктор Шендерович: Дедушка или прадедушка?
Николай Петров: Дедушка.
Виктор Шендерович: Это Василий Родионович?
Николай Петров: Нет, это Яков Моисеевич, извините, совсем другой. Это действительно так, он ходил, он очень мною гордился и всем рассказывал, что он мой дедушка. Спасибо вам за то, что вы переворошили такие временные кипы.
Виктор Шендерович: А вы жили где-то на Арбате?
Николай Петров: Нет, папа жил. Я тоже живу в арбатских переулках, в остоженских переулках, вернее. А папа жил на улице Веснина.
Виктор Шендерович: Видите, выплывают такие замечательные…
Николай Петров: Спасибо вам за очень милое воспоминание.
Вероника Боде: Еще один звонок. Вагиф из Москвы, здравствуйте, прошу вас.
Слушатель: У меня вопрос Николаю Петрову: во время выступления по телевизору Николай постоянно презрительно высказывается о поп-музыке – попса, попса, это ужасно. Вот джаз – это настоящее искусство. Я недавно слушал по «Культуре» выступление саксофониста Уайна Шортера, так оно мне показалось хуже всякой попсы. А импровизация джазового пианиста Кит Джарита вызывает такого же рода восхищение и чувство как от Баха, Моцарта, Шопена. А куда отнести нам Том Джонса, «Чикаго», «Битлз»?
Виктор Шендерович: Если есть вопрос, тогда сформулируйте.
Слушатель: Сейчас, вы же перебиваете. Как говорил мой друг, великий пианист Вагиф Мустафа-заде, пусть это будет гоп со смыком, лишь бы это было здорово. Как Николай Петров относится к таким как Том Джонс, «Чикаго», «Битлз»?
Николай Петров: Вы знаете, очень положительно отношусь. Во-первых, Тома Джонса и «Чикаго» назвать попсой – это оскорбить эти замечательные группы. Что касается вашего друга Мустафа-заде, то я с ним даже был знаком. А недавно я, будучи в Баку, вспомнил в интервью о Вагифе и получил его компакт-диск, который был недавно издан в Баку, с удовольствием его прослушал. Что касается Уйан Шортера, я думаю, что вам нужно немножко больше послушать эту эпоху саксофонистов, послушать Ренди Бреккера, к сожалению, ныне покойного. Я думаю, что вы измените. Уайн Шортер очень сильный саксофонист. Что касается Кит Джарита, то я полностью разделяю ваши восторги.
Виктор Шендерович: Слушайте, какие познания джазовые!
Николай Петров: Я джазмен с 49 года. Дело в том, что мы были очень небогатой семьей, но у нас появился у одних из первых телевизор. Он назывался «Ленинград». Вы, наверное, даже еще не помните. Он назывался «Ленинград-Т2». Был небольшой экран, линза с дистиллированной водой, а сверху был вмонтирован радиоприемник, который был собран из трофейных немецких ламп.
Виктор Шендерович: Что давали по этому?
Николай Петров: А он пробивал все глушилки. И я в Малаховке, дача, которая кстати, не Малаховка, а Мейлоховка – это еврейское местечко, которая называется Мейлоховка, которая потом со временем превратилось в Малаховку.
Виктор Шендерович: Недаром там жила моя бабушка.
Николай Петров: И там я в какой-то из дней на этом приемнике нащупал «Голос Америки», Уиллиса Кановера с джазовой волной.
Виктор Шендерович: В 49 году?
Николай Петров: Может быть, это было 52-й.
Виктор Шендерович: Но все равно джаза еще не было.
Николай Петров: Может быть, это был 52 год. И в этот момент, в это время, с 11.15 вечера до 12-ти, ко мне подходить было нельзя, я слушал джаз.
Виктор Шендерович: Как интересно, ведь есть мнение, что одно другому немножечко мешает.
Николай Петров: Ни в коем случае. Давайте возьмем, предположим, таких выдающихся музыкантов как Андре Превин, как Фридрих Гульда, которые всю свою жизнь прекрасно сочетали джаз и классику.
Виктор Шендерович: Но непременность, строгость следования тексту, которая как бы вежливость классического музыканта, в джазе подразумевается.
Николай Петров: Ничего подобного. Например, старая музыка была написана теми же самыми буквами и символами, как написана джазовая партитура. Как раз в этом отношении, я думаю, что если Бах дожил бы или услышал хорошее джазовое...
Виктор Шендерович: Гершвина.
Николай Петров: …услышал бы хороший джазовый ансамбль, я не сомневаюсь, что он бы очень это поддержал, потому что музыка Баха для своего времени очень близка к джазу 18 века.
НОВОСТИ
Вероника Боде: Звонок от Михаила из Москвы. Здравствуйте, Михаил.
Слушатель: Господа, добрый день. Знаете, господа, мне захотелось смягчить блестящий афоризм про пластинку, которая является уликой. Но ведь тем самым, стало быть, она свидетельствует о вашем росте со временем. Теперь, если можно, вопрос дилетанта. Вопрос дилетанта такой: когда мы говорим о классике в музыке, то всегда мы обращаемся к авторам, которые жили лет сто или двести назад. Может быть, конечно, немножко попозже. В настоящее время существует ведь наверняка какое-то творчество музыкальное. А как дилетант об этом ничего не знаю. Где об этом вообще можно узнать, что сейчас творится в высокой музыке? Спасибо.
Николай Петров: Существует два Союза композиторов, пишется огромное количество музыки. Могу вам сказать, что процент хорошей музыки, я думаю, что он чудовищно низок. Во всяком случае, недавно я в качестве будущего председателя жюри конкурса имени Чайковского прослушал 18 сочинений, которые были написаны для того, чтобы быть обязательной пьесой у пианистов, и не была отобрана ни одна, потому что это просто позор. Поэтому музыки мало и, я думаю, что, собственно говоря, то, что исполняют наши крупные музыканты, такие как Гидон Кремер, такие как Геннадий Николаевич Рождественский, такие как… очень многие, я думаю, это и есть то лучшее, что есть, что написано.
Виктор Шендерович: Вы можете назвать несколько имен сегодняшних?
Николай Петров: Безусловно, я, конечно, назову и Аарво Пярта, я назову и Соню Губайдуллину, я назову и Гию Канчели, я назову и Симона Барденашвили. Это люди, которые действительно пишут настоящую, глубокую, эмоциональную музыку.
Виктор Шендерович: Я хотел бы перед тем, как будет следующий звонок, просто уже от меня вопрос.
Николай Петров: Пожалуйста.
Виктор Шендерович: В рассказе, который посвящен вам, у меня есть такой рассказик «Вечное движение».
Николай Петров: Я знаю.
Виктор Шендерович: Про то, как пианист рояль таскал. Там даже герой – ваш тезка. Правда, он в отличие от вас не может таскать рояль, сам он другого телосложения. Но вот по поводу Губайдуллиной. Там есть такая реплика: но мелодизм, Николай Игнатьевич, как же без мелодизма? Вам, человеку, который 55 классических концертов играет, вам не мешает отсутствие мелодизма? Что вы находите, как вы запоминаете музыку? Потому что как запоминать Баха и Моцарта я понимаю, как запоминать Губайдуллину?
Николай Петров: Вы знаете, не надо ее запоминать, ее надо воспринимать. Дело в том, что у Губайдуллиной вы не найдете темы «Ромео и Джульетты», предположим, как у Чайковского, но вы найдете другое, то, что может не с лихвой, но что является неким субститутом, некоей заменой. Вы найдете сгусток энергии, которая не может, можно ее музыку любить или не любить, но она все равно вызывает уважение.
Виктор Шендерович: Нет, я сейчас не про уважение, уважение – разумеется. Я сейчас про то, что я не знаю.
Николай Петров: А рассказ гениальный, как пианино тащил. Это мой любимый рассказ.
Виктор Шендерович: Я должен сказать, что одна из счастливейших секунд в моей жизни - это то, как вы смеялись тогда.
Николай Петров: Это мой любимый рассказ.
Вероника Боде: Звонок Ирины из Москвы. Здравствуйте, вы в эфире.
Слушательница: Здравствуйте, Виктор Анатольевич и Николай Арнольдович. Очень здорово вас слушать. Николай Арнольдович, у меня вопрос тоже дилетанта. Скажите, пожалуйста, я коллекционирую исполнения Первого концерта Чайковского.
Николай Петров: Бедная.
Слушательница: Разными великими пианистами. И у меня есть запись виртуоза китайского Ланг Ланга, возможно, вы знаете такого.
Николай Петров: Да, я знаю, я и эту запись знаю.
Слушательница: Как вы к ней относитесь, к этому исполнению эксцентричному, эпатажному?
Николай Петров: Вы знаете, я не буду говорить об эксцентричном или эпатажном. Ланг Ланг феноменально оснащенный пианист, феноменально. Он пианист, у которого его технической потенции хватит, наверное, на несколько пианистов. Но мне кажется, он немножко излишне этим пользуется. И мне кажется, что если бы это было чуть-чуть не так на вынос, то это было бы все значительно лучше. Мне лично больше импонируют китайский, они приблизительно одного возраста, пианист Юнди Ли. Он мне кажется значительно более поэтичным и каким-то менее агрессивным. У меня немножко Ланг Ланг ассоциируется с породой, не буду называть фамилии, но фортепианных гладиаторов, которые каждая встреча с роялем как будто их последняя битва в жизни.
Вероника Боде: С пейджера: «Смотрели ли вы конкурс «Евровидение»? Какие впечатления от призеров?». Спрашивает Сергей Митрофанов.
Николай Петров: Нет, не смотрел я конкурс «Евровидение». Но сегодня утром услышал, что вторую премию на конкурсе «Евровидения» взяла эта травездюшка Сердючка. И мне очень жалко конкурс «Евровидение», честно говоря, очень жалко, если они ничего лучше не нашли, то мне их очень жаль.
Вероника Боде: «Уважаемый Николай Петров, любите ли вы органную музыку, играли ли когда-нибудь на настоящем органе? И ваше отношение к игре в костелах западных церквей». Андрей из Одинцова.
Николай Петров: Я очень люблю орган и я очень счастлив, что однажды мы с моей коллегой и близкой подругой Люсей Голуб, мы сыграли программу французской музыки для органа и рояля. Все оригинальные сочинения. И эта программа была признана лучшей программой 96 года. Я, конечно, очень люблю орган. Но должен сказать, что в органе, за органом может спрятаться значительно большее количество посредственностей, чем за роялем. Как-то этот тембр органа позволяет не обращать внимания на многие просто чисто…
Виктор Шендерович: Подробности технические.
Николай Петров: Да, совершенно верно, какие-то подробности технические. Там есть больше, за что спрятаться.
Виктор Шендерович: Завораживает само звучание.
Николай Петров: А в принципе я очень люблю орган, чрезвычайно люблю.
Вероника Боде: Андрей из Москвы нам дозвонился. Здравствуйте.
Слушатель: Здравствуйте, господа.
Николай Петров: Добрый день.
Слушатель: Вы знаете, мужчина упомянул Моцарта, знаете, мое знакомство с классической музыкой началось именно с просмотра фильма Милоша Формана «Амадеус». После этого я стал слушать Рахманинова, Шопена. Именно с этого фильма у меня.
Виктор Шендерович: Понятно.
Николай Петров: Понимаете, фильм «Амедус» Формана, я думаю, что он значительно ближе к истине, чем тот Моцарт, который смотрит со всех этих картиночек старинных, олеографических, где с паричком, совершенно нечто бесполое, какое-то эфемерное существование. Моцарт был человеком, настоящим мужчиной, обуреваемый всеми земными страстями. Но, конечно, Форман, будучи великим художником, на мой взгляд, немножко это утрировал. Я думаю, что он был, безусловно, не таким ханжой, как он изображен на всех картинках и портретах современных, своего времени, но и не был таким хулиганом, как он изображен в фильме Формана.
Виктор Шендерович: Я, мнение дилетанта, мнение потребителя, должен сказать, что ничто так не отталкивает от Моцарта, как визит в Зальцбург, когда он на всех кофейных чашках, на всех шоколадках именно такой, и это теряет всякое отношение к чему бы то ни было. Лучше уж тот, из фильма Формана.
Николай Петров: Есть такой человек, очень известный на Западе, его фамилия Норман Либрехт, он написал книгу, которая называется «Когда музыка кончается». И он пишет о том, что происходит с серьезной культурой в тот момент, когда в него внедряется насильственно шоу-бизнес и гомосексуализм. Я думаю, что в конфеточки с Моцартом гомосексуализм, конечно, не вмешался, но шоу-бизнес, безусловно, вмешался. Это чистый бизнес, давайте не будем вот эти изображения его на чашечках и на конфеточках, не будем говорить о том, что именно это является подлинным Моцартом, просто издержки производства.
Вероника Боде: У нас звонок. Фритьев из Москвы, прошу вас.
Слушатель: Добрый вечер. Я хотел бы вашему гостю задать вопрос. Я утром сажусь завтракать, как и все, и играет гимн. Советского Союза нет, гимн есть, слова другие, вы прекрасно об этом знаете. Как это так получилось? У вашего гостя я хотел спросить: в то время, когда решался этот вопрос, он вообще...
Николай Петров: Я даже участвовал нечто вроде демонстрации против того гимна, который мы сейчас слушаем. Я считаю это оскорблением, то, что на ту музыку, под которую было замучено сотни миллионов людей, просто подставить новую музыку и представлять ее как нечто абсолютное – это бесстыдство. Но мое мнение оказалось в меньшинстве.
Виктор Шендерович: Я не думаю, что ваше мнение было в меньшинстве, потому что никто не замерял этого. Потому что это решение было принято коллегиально небольшим кругом заинтересованных лиц. Поэтому тут о большинстве говорить не приходится. Еще вопрос.
Вероника Боде: Татьяна из Москвы, здравствуйте.
Слушательница: Здравствуйте. Во-первых, Виктор, спасибо вам большое за такую интересную передачу и такого гостя.
Виктор Шендерович: Я старался.
Слушательница: У меня один вопрос и второй просто ваш совет, Николай Арнольдович. Первый вопрос: как вы относитесь к тому, что многие музыканты-исполнители стали дирижерами, хотя сравнить их, например, с Мравинским невозможно. Второе: ваш совет, пожалуйста, что бы вы посоветовали из органной музыки Баха на свадьбу?
Виктор Шендерович: Ничего себе!
Николай Петров: Знаете, на второй вопрос я сразу поднимаю руки и скажу вам, что не знаю, хотя убежден в том, что если на свадьбе не будут исполняться сочинения Бориса Моисеева и «Тату», то я думаю, что любое сочинение Баха будет, как говорят в народе, в жилу.
Виктор Шендерович: Представить себе «Семь слов Христа».
Николай Петров: Что касается первого вопроса, то действительно многие исполнители переходят в веру дирижеров. Но я думаю, что это связано не только с желанием освоить эту профессию как таковую, но и то, что возраст дирижера значительно старее, старше, чем исполнителя, можно дирижировать до ста лет и даже сидя на табуретке. Во-вторых, на конце дирижерской палочки не видны и не слышны фальшивые ноты, которые неизбежны в тот момент, когда исполнитель становится старее. И, в-третьих, чтобы было как у всех.
Виктор Шендерович: По поводу как у всех – это серьезный довод. Я хотел спросить в связи с вашим профессором.
Николай Петров: Извините, помимо всего и больше денег платят.
Виктор Шендерович: Дирижеру?
Николай Петров: Больше денег платят.
Виктор Шендерович: А фальшь не слышна. Это два довода, конечно, вместе. Тем не менее, есть же случай ухода вполне замечательного и прекрасного в дирижирование. Как вы относитесь к тому, что делал Ростропович именно как дирижер?
Николай Петров: Дело в том, что Слава, он не был профессиональным дирижером как таковым, его нельзя сравнивать с Рождественским, со Светлановым. Точно так же, как нельзя назвать дирижером, предположим, Хачатуряна Арама, кстати, ближайшего друга Ростроповича, которому Ростропович отдавал свою кровь, когда тот был болен, они были очень близки. Но колоссальные музыкантское величие и колоссальная эманация, которая исходила с пульта, вот эта аура, энергия, которая исходила, она во многом могла заменять блестящие дирижерские технические жесты и указания. Конечно, музыканты оркестра, безусловно, это слышали.
Виктор Шендерович: Я хочу вступиться за музыкантов-частников, назовем так, которые уходят в дирижеры. Может быть дело в том, что нарастает желание, то, что называется, высказаться, нарастает ощущение, что ты можешь сказать что-то больше, чем можешь сказать своим инструментом.
Николай Петров: Ты абсолютно прав. Кстати, человек, который сыграл, в частности, Слава, светлая ему память, который сыграл все, что написано для виолончели, все, он сыграл все концерты, которые были написаны для виолончели. Все – подчеркиваю, сто процентов. Этого не сделал никто и никогда. То ему, безусловно, переиграв весь виолончельный репертуар, ему в годы его расцвета, безусловно, было тесно. И я абсолютно понимаю, почему он обратился в дирижеры. Во всяком случае, я не думаю, чтобы он обратился из-за того, что больше платят.
Виктор Шендерович: Нет, с Ростроповичем этого вопроса нет.
Николай Петров: Отнюдь нет.
Вероника Боде: Виталий Ильич из Москвы нам дозвонился. Здравствуйте, вы в эфире.
Слушатель: Здравствуйте, добрый вечер. Николай Арнольдович, у меня к вам такой вопрос, который меня интересует из моей житейской практики, как профессионалу. У меня одно время был соседом композитор, член правления Союза композиторов. Мы общались по разным причинам. И однажды, поскольку я, так сказать, всю жизнь кропаю стишки, то у меня мелькнула мысль, что, может быть, он напишет песню на какое-нибудь мое стихотворение. Он говорит: «Покажи, какие ты считаешь хорошими». Я ему показал некоторые. Он говорит: «Ты знаешь, я не могу написать, я не чувствую в них музыкального образа». Скажите, пожалуйста, что такое музыкальный образ?
Виктор Шендерович: Замечательный вопрос. Я немножко попробую сконцентрировать вопрос. Музыкальный образ выражается словами?
Николай Петров: Дело в том, что каждый человек, почему все так недовольны большинством экранизаций «Золотого теленка» и «12 стульев»? Потому что у каждого человека свой Остап Бендер, у каждого человека свой Киса Воробьянинов, одному он кажется высоким и худым, другому может... У каждого свой образ. И поэтому такие вещи как «Мастер и Маргарита», где у каждого свой Воланд, у каждого свой Коровьев – это, безусловно, конечно, может…
Виктор Шендерович: Формулируется ли музыкальный, вы об этом говорили еще полчаса назад, когда Бах, что имел в виду Бах? Можно ли то, что имел в виду Бах или Шопен, пытаетесь ли вы это формулировать или это музыковедение от лукавого?
Николай Петров: Во всяком случае, если у многих исполнителей исполнительство даже ассоциируется с цветом, если каждый анализ у таких исполнителей, как, предположим, Софроницкий покойный, у которого музыка ассоциировалась с цветом. Казалось бы, это уж совсем что-то совершенно непонятное. И тем не менее, у каждого человека. Я когда изучаю какое-то новое сочинение, особенно если оно программное, такое как «Петрушка», «Картинки с выставки», произведения, у которых есть некое название, образное название, то, безусловно, я стараюсь передать свое какое-то понимание данной какой-то музыкальной ситуации.
Виктор Шендерович: Но ведь музыка перехлестывает программу. Какая нам разница, есть посвящение у Бетховена Наполеону или нет этого посвящения, но он его снял. То, что им двигало, когда он писал, это осталось.
Николай Петров: Дело в том, что настолько, я бы сказал, вопрос, с одной стороны, очень узкий, а с другой стороны может быть и бесконечно широким, что, я думаю, что даже всего объема нашей передачи не хватит, если мы в это дело глубоко погрузимся.
Вероника Боде: «Николай Арнольдович, что бы вы сделали, если бы встретили в жизни Петра Ильича Чайковского? Вы бы его убили?». Спрашивает Виктор.
Николай Петров: Какая глупость, я даже не хочу отвечать. Дурак просто задает этот вопрос.
Виктор Шендерович: Давайте я уточню этот вопрос, видимо, ядовитый.
Николай Петров: Если он имеет в виду…
Виктор Шендерович: Ваша неприязнь к публичному гомосексуализму.
Николай Петров: Вполне возможно. Нет, дело в том, что я абсолютно толерантен. Это сейчас не имеет никакого отношения к Чайковскому, я против фрондирования, я против аффекта, я против того, когда порок выдается за доблесть и все это выносится на первые ряды театральных подмостков и социальных подмостков. Я против агрессивности в этом деле. А вообще в принципе мне совершенно наплевать.
Виктор Шендерович: Это очень важный вопрос. Когда это частная жизнь человека, как это было у Микеланджело или Чайковского, то это частная жизнь человека.
Николай Петров: Давайте будем помнить, что Чайковский всю жизнь страдал из-за этого и не писал письма императору с просьбой участвовать в гей-параде. А он переписывал бесконечное количество раз какие-то церковные тексты и постился, и пытался жениться, и ничего у него не выходило, и кончилось все это трагической гибелью, самоубийством. Простите, пожалуйста, давайте не будем ставить на одну доску Борю Моисеева и величайшего мэтра времен и народов.
Вероника Боде: Елена Владимировна из Москвы нам дозвонилась. Здравствуйте.
Слушательница: Добрый вечер. Николай Арнольдович, много лет тому назад, может быть лет сорок, я точно не помню, я прочитала книгу, которая меня потрясла. Это о каких-то странных взаимоотношениях Моцарта и чешского композитора Мысливчика, очень талантливого человека. И в этой книге описывалось, что Моцарт к нему очень плохо относился, он как-то искусственно препятствовал его карьере, в общем-то, мягко говоря, очень плохо.
Виктор Шендерович: Замечательно, то есть Моцарт в роли Сальери.
Слушательница: И меня эта история потрясла. К сожалению, я помню автора этой книги. Вы ничего об этом не слышали?
Николай Петров: Вы знаете, к своему стыду должен признаться, что нет, то есть фамилия мне известна, но книги, к сожалению, не читал. То есть я лишен возможности объективно ответить.
Виктор Шендерович: Интересная мысль о Моцарте, который кому-то завидует. Это сама по себе мысль поразительная, что Моцарт может. А запросто, между прочим.
Николай Петров: Дело в том, что вообще гении, люди очень редко бывают сильными, гораздо чаще бывают люди слабые, подверженные самым таким, я бы сказал, не самым красивым сторонам характера – это ревность, это зависть, это нетерпимость и неприятие чужих успехов. И очень, совершенно не в коем случае не собираюсь каким-то образом себя восхвалять, но мне очень легко живется, потому что у меня много грехов, но господь не наградил меня самыми двумя омерзительными грехами – ревностью и завистью. Я очень люблю, когда обнимают и целуют мою жену, и я очень рад, когда мои друзья покупают новые квартиры, машины, какие-то красивые часы.
Виктор Шендерович: Но если вы начнете, это трудно представить себе, но если вы начнете регулярно читать в прессе о том, что некий N поталантливее, посильнее Николая Петрова и будете читать каждый день. Раз в неделю вы встречаете про то, что этот…
Николай Петров: Да сколько угодно. Дело в том, что ты сейчас говоришь о критике, то мы все соскучились по профессиональной уважительной критике. У нас критика сейчас на 90% – это все заранее оплаченная услуга. Дали указание обложить – обложим, дали указание написать рецензию выдающуюся – напишем. И настоящей критики, профессиональной критики, ее процентов, наверное, 7-8 на уровне всей этой писанины, особенно когда это занимаются дамы, не буду называть фамилии, с которыми просто не хочется находиться рядом на одном поле.
Вероника Боде: Юрий Леонидович из Москвы нам дозвонился. Здравствуйте.
Слушатель: Господа, добрый вечер. Николай Арнольдович, вопрос такого характера: будучи в командировке в Тбилиси в 70-х годах, я сподобился слушать Джансуга Кахидзе.
Николай Петров: Замечательный!
Слушатель: Он импровизировал на тему спиричуэлс. Просто потрясающе. Как вы относитесь к нему?
Николай Петров: Дело в том, что это семья, есть даже у меня дома пластинка, которая называется «Семья Кахидзе», где он, его дети, дочка, два сына, жена, они поют акапелла. Дело в том, что Джансуг, он был ярчайшим представителем во всем, чего касались его руки. Он был великолепнейшим дирижером, он был прекрасным пианистом, он был изумительным певцом, он был потрясающим тамадой, он был вообще феноменально талантливым человеком. А уж как он пел, это я слышал не раз, потому что мы не раз находились за одним столом – это просто слезы на глаза наворачивались. Хорошо, что вы его вспомнили, светлая ему память.
Виктор Шендерович: Сколько замечательных людей, наверное, вы знали.
Николай Петров: Немало.
Виктор Шендерович: Совсем немного времени, мы почти на финишной прямой, давайте два-три имени, два-три портрета самых замечательных, самых больших удач человеческих в вашей жизни.
Николай Петров: Вы знаете, Витя, дело в том, мне бы хотелось, конечно, как и каждый раз вспомнить добрым словом своего учителя. К сожалению, сейчас зачастую считается хорошим тоном написать какие-то мемуары и густо обложить, не буду говорить чем, своих педагогов. Я счастлив, что меня господь бог привел.
Виктор Шендерович: Кто были педагогами?
Николай Петров: У меня было два педагога. У меня была замечательная учительница в Центральной музыкальной школе Татьяна Евгеньевна Кестен, она, конечно, давно умерла. И уже 30 лет как нет с нами Якова Изральевича Зака, у которого я проучился пять лет в консерватории, два года в аспирантуре. Этот человек, конечно, для меня сделал колоссально много. Не знаю, является ли с моей стороны хамством сказать фразу, что он сделал из меня музыканта, но во всяком случае мне так кажется. Потому что, к сожалению, сейчас в основном плодят пианистов, профессионалов хороших, обладающих умением освоить точно ремесло.
Виктор Шендерович: Вот совсем напоследок нашей программы, вы упоминали Натана Перельмана, профессора, я знаком с одним его учеником, который вспоминал, что когда 95-летнего Перельмана...
Николай Петров: Это кто?
Виктор Шендерович: Саша Избицер, он сейчас в Нью-Йорке. Он вспоминал, что когда спросили, как он дожил до таких лет, Перельман сказал: я каждый день своей жизни начинал с Моцарта.
Николай Петров: Правильно.
Виктор Шендерович: Я надеюсь, что вы, который каждый день своей жизни начинаете с Моцарта, проживете не меньше. Дай вам бог здоровья. Спасибо.
Николай Петров: Спасибо и вам.