Петр Вайль: «Жизнь при Лосеве»

Льву Лосеву 15 июня исполняется 70. Кажется, что он в жизни был всегда: его умные, элегантные, многослойные строчки так много лет тебя сопровождают. Но ведь появился он на поэтический свет сравнительно недавно – в 79-м, ему уже было сорок два. Появление это было таким ошеломляющим, что первое прочтение той подборки в парижском журнале «Эхо» помнится, как сегодня. Этим воспоминанием, лучше сказать, откровением – хочется поделиться: одним напомнить, другим рассказать. Вряд ли когда-нибудь в русской словесности был такой зрелый блистательный дебют.


Здесь приведены лосевские цитаты только из двух его первых книг – «Чудесный десант» и «Тайный советник», просто по ходу перелистывания. Даже не четверостишия, а одна, две, максимум три строки: чтобы острее ощутить мысль, мастерство, изящество.



Когда они ввели налог на воздух...


Росли грибы с глазами там и сям...


«Понимаю ярмо, голодуха,
тыщу лет демократии нет...»


Плакат с улыбкой Мамлакат.


В кабинете Большого Хамла
поднимаются волны тепла...


Спой еще, Александр Похмелыч...


В грязноватом поезде татарском
подъезжаю к городу Москвы.


Под стрехою на самом верху
непонятно написано ХУ.


Я ясно слышу, что поют арийцы,
но арии слова не разобрать.


В театре хорошо, когда нас нет.


И дирижер выныривал, как нерпа,
Из светлой оркестровой полыньи...


И бегала старушка-капельдинер
С листовками, как старый нигилист...


Мне кажется порою с перепоя
нужны России теплые моря!


Мне памятник поставлен в кирпиче
с пометой воробьиной на плече...


Но тянет смолой и серой всерьез
от вечных котлов для тех, кто в Елабуге
деньжат не подбросил, еды не принес.


Не послать ли нам гонца?
Не закласть ли нам тельца?


На две пятых бог забвенья,
на три пятых
бог воды.


Алеет морозными розами шаль.
И-эх, ничего-то не жаль.


Грамматика есть бог ума.
Решает все за нас сама...


Глаголов русских толкотня
вконец заторкала меня...


Жнут жнецы, и ваятель ваяет,
жрут жрецы, Танька ваньку валяет.


Мы наблюдаем при солнца восходе
круговорот алкоголя в природе...


То ли тряхнуть словарем, как мошною,
то ли отделаться рифмой смешною,
то ли веревочкой горе завить?


И кто-то прижал мое горло рукой
и снова его отпустил.


Иных уж нет, а я далече
(как сзади кто-то там сказал).


Если некого любить,
люди любят Бога.


На пенечке кто сидит?
Я сидит, скучает.


Я сна не торопил, он сразу состоялся...


Вот мы лежим. Нам плохо. Мы больной.


Прошла суббота, даже не напился...


Крути, как хочешь, русский палиндром
барин и раб
, читай хоть так, хоть эдак,
не может раб существовать без бар.


А это зеркало, такое стеклецо,
чтоб увидать со щеткой за щекою
судьбы перемещенное лицо.


День был проглочен с горем пополам,
не позолочен и ничем не запит...


Где племена к востоку от Ильменя
всё делят шкуру неубитого пельменя.


Он возвращается к любимому занятью
подсчетам ангелов на острие иглы.


Гробы изнутри здесь вроде матраса,
с точки зрения местного среднего класса
смерть
это красиво и как бы сон.


Потом посмотрим, что будет потом.


Что делать дурная эпоха,
все попросту пишут, да плохо,
что хуже и впрямь воровства.


Хорошего только война.


Мело весь месяц в феврале.
Свеча горела в шевроле.


Поэт есть перегной, в нем мертвые слова
сочатся, лопаясь, то щелочно, то кисло...


Мораль? Ах, да, мораль. Да ведь она,
как и грамматика, отсутствует в природе.


...Дети как-то без затей
вдруг выросли
и нет детей.


Гляжу на нетолстую пачку оставшихся дней.


Запустим-ка корни в подзол иностранной земли,
чтоб шар этот черный они бы насквозь проросли.


Слова, вы прошлогодняя трава:
вас скосишь и опять вы прорастете...


Что-то кровавое есть
в слове «кроватка».


Поэзия есть базис и надстройка
поет, как флейта, и скрипит, как койка.



«Чудесный десант» вышел в 85-м, «Тайный советник» – в 87-м. С тех пор прошло двадцать лет. Лосевская поэзия поет звонко, скрипит душераздирающе: как истинный поэт, он пишет всё лучше и лучше. Читать и читать, цитировать и цитировать, выписывать и выписывать. Но в день рождения уместно напомнить о рождении поэта.