Лента Александра Сокурова «Александра» была показана на фестивале «Кинотавр» вне конкурса. История, рассказанная в фильме, описывается одной фразой: в расположение воинской части, в Чечню, на пару дней приезжает проведать своего внука-капитана старая женщина. Внешнего действия — погонь, перестрелок, военных маневров — ноль. Все построено на действии внутреннем, на том, что мы вместе с героиней фильма видим, на том, что мы вместе с ней думаем. Выгоревший, засушливый пейзаж, палаточный лагерь, старое оружие, которое драят солдаты с детскими лицами, замусоренное нутро такого мощного снаружи бронетранспортера, маленький рынок и мальчик-чеченец, который не желает продать сигареты русской женщине — делает вид, что не понимает языка. Глаза солдата, которому не хватило принесенных с рынка сигарет и печенья. Разрушенные дома, в нескольких уцелевших квартирах которых живут люди. Внезапная дружба двух женщин — русской и чеченской. Текста в картине мало, но он важен. Вот старая женщина берет в руки автомат, нажимает на курок и произносит: «Так легко». Легко нажать на курок, значит, легко и убить. В фильме нет никакого прессинга, никто не жмет из тебя слез, сочувствия, не действует на нервы натуралистическими и страшными подробностями, в нем вообще нет войны, она где-то за кадром, позади. Все очень строго, очень спокойно, безо всякого желания подлить масла в огонь, с огромным уважением ко всем людям, появляющимся на экране. Однако, рефреном две фразу — «Все разрушено» и «Господи ты, Боже мой». Констатация факта и невозможность апеллировать к более доступной инстанции. Галина Вишневская играет ее женщиной властной, это ей близко, к внуку и другим солдатам она относится не с материнской нежностью, но с материнской строгостью. Внук ее обожает, с ней, единственной, этот огромный грубоватый мужичина нежен. Она говорит: «Тело мое состарилось, а душа готова прожить еще тысячу лет». Ему не грозит старость, но смерть стоит и за его плечом. Бабушка и внук с равной силой хотят жить.
Александр Сокуров будто бы снимает документальное кино, занимает в нем актеров и местных жителей, отличить, кто — кто, невозможно, все невероятно органичны, камера наблюдает происходящее, режиссер вроде бы ничего не оценивает, интонация фильма почти бесстрастная. Однако, это тихое, ненавязчивое кино действует на зрителей сильно. Александр Сокуров не приехал в Канны, не приехал в Сочи, фильм представлял его продюсер и композитор, автор музыки к фильму Андрей Сигле. И мы с ним поговорили.
— Всегда так получается, что продюсер это такой человек, который ищет деньги или дает свои деньги, и его целью является эти деньги вернуть. Я совсем не понимаю, вы в этом году продюсировали фильм Сокурова «Александра». Считается, что это такой фильм, который не делает кассового сбора, что большое количество зрителей не станет смотреть такое кино. Вам совсем не интересно, принесет ли это вам какую-либо отдачу, или вы не сомневаетесь в том, что эти деньги фильм Сокурова вернет?
— Я уверен, что деньги мы обязательно вернем. Авторский кинематограф имеет несколько более долгую жизнь, чем коммерческий кинематограф. Его будут смотреть всегда, его будут смотреть наши дети и внуки, потому что это кладовая нашего и мирового кинематографа. Александр Николаевич входит в сотню лучших режиссеров мира со времен основания кинематографа. Так что любое кино, которое он делает, оно уже сразу входит в сокровищницу. Так что это кино будут смотреть так же, как мы сейчас смотрим картины Тарковского, так же, как мы смотрим картины Бергмана, Антониони и Феллини. Это все сокровищница, которая будет постоянно, и постепенно деньги будут возвращаться.
— Я обыкновенно отличаю актеров от не актеров. В данном случае я знаю, что Галина Павловна Вишневская — актриса. А про всех остальных я в течение всего фильма продолжала не понимать, кто эти ребята, кто эти женщины чеченские?
— Там есть непрофессиональные актеры, есть, конечно, и профессиональные, которые очень органично подмешаны. Дело в том, что вообще вся съемка была особенной. Когда мы туда поехали, у всех было понимание того, что мы делаем какое-то нужное и правильное большое дело. И мы сняли практически документальное кино. Эта документальность основывается на том, что актеру не нужно было ничего объяснять, ставить перед ним задачу. Он находился уже там, где эта задача видна, где она кричит из каждого разбитого окна, из каждой дыры в стене от снаряда. Мы показывали реальную их жизнь, как они живут. Это все есть, ощущение ужаса того, что там происходит. Но мы кино снимали не об этом. Поверьте, главное желание всех, кто там находится — от солдат до мирных жителей — чтобы наступил мирный конец. Это реальный лагерь, в котором мы снимали, реальное расположение части, и когда мы утром выходили на съемочную площадку — то над одной палаткой, то над другой видели приспущенный флаг. Что это значит? Это значит, что в этой палатке кто-то погиб. И они живут в этом во всем.
— Я сидела, смотрела фильм, и потом уже поняла, что за то время, что смотрела, я ни разу не поменяла положение тела. Ведь это же происходит не на уровне сознания: когда человеку скучно, он начинает двигаться, он этого сам не понимает. Поразительно то, что там по сути дела ничего не происходит. Вот все говорят про действие, про экшн, имея в виду внешнее действие: побежал, застрелил, вызывал милицию, скорую помощь, упал, умер, разбился. Люди совершенно забыли о том, что существует такое понятие как внутреннее действие. Почти все время крупные планы, средние, ничего не происходит, никого не убивают, никакого педалирования, никакой агрессии. Вот на этих взглядах, на тончайших вещах выстроена история такой поразительной силы, что я смотрела фильм, остолбенев, а когда пошли титры, у меня началась просто настоящая историка. Ты как будто оказываешься там, ты как будто становишься одним из этих людей.
— Как вы видите, не на всех мы действуем. Вообще у меня такой ощущение, что наступил какой-то Третий Рим. Всем надо, чтобы обязательно была встряска, чтобы обязательно были какие-то оргии, чтобы обязательно где-то кого-то в жертву приносили. А это говорит только об одном: люди стали глухие, души глухие, они ничего не слышат, они только слышат, когда громко бьют в литавры, когда грохочут выстрелы, когда видим расчлененное тело на экране. Только тогда их что-то удивляет. Не надо бояться себе признаться в том, что мы еще люди, мы можем воспринимать, мы не какие-то лягушки, которых электродами подсоединяют, и мы только после этого дергаться начинаем. Для того, чтобы это все понимать, надо заставить душу трудиться. Секрета тут нет. Мы глубоко чувствовали несчастье людей, которые там живут, в каждой семье большое количество убитых, пропавших без вести. Мы были на съемках, и там нашли троих ребятишек. Так вот эти трое ребятишек три года жили в траншее. Я не знаю, что там сейчас изменилось, говорят, что-то строят, но когда мы там были, мы увидели вот это. Разрушенный полностью дом, проваленный этаж — это ведь проваливалось с людьми. Там же люди жили! Это вот так стреляли из Ханкалы. Мы видели как из Ханкалы прямой наводкой шарашили по этим домам, без всякого объявления воздушной тревоги. А чеченцы нам рассказывали о том, что после этого обстрела они трупы вытаскивали, закапывали во дворе, а потом в уцелевшие квартиры возвращались, какой-то скарб стаскивали и продолжали там жить. Когда все это там чувствуешь, понимаешь, это все как пыль в воздухе висит. Актеры они или не актеры, а наша актриса Гечаева пережила две войны. Первую войну она жила в подвале. Она играет или свою жизнь рассказывает? Она рассказывала, как она жила в палаточном лагере, как там разворовывали всю гуманитарную помощь, как какой-то немец приезжал. Почему-то получается, что те люди, которые значительно дальше, чем мы, от этой республики, значительно ближе воспринимают это горе. А у нас все какие-то схемы, какие-то ходули, и мы на этих ходулях как-то ситуацию оцениваем по-журналистки. А там же люди, там каждый человек это трагедия. Мы должны чувствовать ответственность перед этими людьми. Это с нашего молчаливого согласия произошло все это безобразие. А сколько там наших солдат покрошило! Их вырезали целыми ротами. А помните тот взгляд, когда солдат в фильме сказал: «Привет Ильяс!». И встретились те ребята, которые следующую войну будут между собой воевать. А то, что следующая война будет, там никто не сомневается. Они все ее с ужасом ожидают, с ужасом ждут. Когда мы искали квартиру, как обставить жилище чеченки, мы зашли к одной из таких чеченок. Ей 70 лет, она еле передвигается, она по полчаса спускается вниз и поднимается, когда надо воду принести. Четверть ведерка несет. Мы спрашиваем: «Что, никого нет, чтобы помочь? Родных не осталось?». Все тексты в картине практически документальные. Она говорит: «Почему же нет? У меня есть дочка, двое внуков». «А почему они в Гудермесе живут, почему не приезжают?». «Мы боимся, что они в горы уйдут». Если люди готовы в солнечный день, находясь рядом с морем, воспринимать эту чужую беду… В Каннах были готовы, несмотря ни на что, был полный зал народа, аплодисменты были 10-15 минут после фильма. Хотя не было Сокурова, не было Вишневской. Они аплодировали фильму, людям, которые там живут, не нам. Мы-то, черт с нами, мы следующую снимем картину, сорвем свои аплодисменты. Представляете, какой фурор был в Каннах, когда приехала чеченская актриса?! Почему-то каждый из этих людей, которые находились там, на таком же Лазурном Берегу, в таком же теплом климате, но почему-то они настолько остро чувствуют необходимость поддержать. А у нас, почему-то, кажется, что все это так просто. Мы же и снимали специально там, для того, чтобы наши чувства и ощущения были максимально полными, чтобы мы максимально все это остро донесли до зрителя. Действительно рисковали людьми, было опасно, перестрелки были в соседнем районе, когда мы снимали. Мы сняли и быстро уехали. И декорации мы не могли на ночь оставить, над нами военные смеялись: «Что, хотите, чтобы гранату бросили? Так запросто!». И все это было, и мы все это вынесли для того, чтобы рассказать о тех людях, которые там живут, о том, что они такие же, как мы, что они так же хотят растить внуков и детей.
— Андрей, а Галина Павловна учила текст или она его сама придумала?
— Текст, конечно, был. У нас есть сценарий, написанный Александром Николаевичем, очень точный, очень жизненный. Гений Александра Николаевича заключается в том, что он это все знает, в нем это все есть, он просто ищет краски для того, чтобы это полотно нарисовать. Кино в нем есть, оно уже снято. Для Галины Павловны был этот текст совершенно естественным, потому что она была там с нами все 30 дней. Поэтому ее внутреннее состояние совпадает с той ролью, которую она играет.
— В фильмах, которые делает Александр Николаевич, часто — мать и сын, отец и сын, тут — внук и бабушка, вот у него всегда на каком-то поразительном чувственном уровне ухвачено родное, ласковое, нежное.
— У него есть еще одна идея — два брата и сестра. Мы сейчас будем работать над «Фаустом», следующую картину, наверное, мы сделаем такую. Дело в том, что это и есть основа нашей жизни. Наши родственные отношения, чувства к близким, это и есть основа какой-то стабильности в жизни. Когда мы не помним родства, в любом смысле этого слова, тогда наступает коллапс в жизни и в обществе. Александр Николаевич очень хорошо это понимает, поэтому эти темы в его творчестве так ярки.
— Андрей, все-таки скажите несколько слов про музыку. Вы сначала сами садитесь и пишете партитуру, а потом вы сами это записываете, один?
— Записывали мы музыку с оркестром Мариинского театра. Почему-то мы единодушно с Александром Николаевичем решили, что должен быть именно этот оркестр. Это, во-первых, оркестр музыкального театра, очень тонко чувствующий то, что происходит на сцене, а, соответственно, и на экране. А музыка, вы знаете, она как-то родилась сама собой. У нас были разговоры по поводу какой-то чеченской темы, которая должна появиться, но почему-то все вылилось в этот светлый реквием людям, потому что все это мы пережили там с ними. За этот короткий промежуток времени, что мы были там, мы выросли. Мы понимали, что это кино нужно, мы понимали, что мы делаем нечто важное, что мы, может быть, этим фильмом сумеем хоть какую-то крупицу заложить в фундамент нормализации жизни там. И не только там. Поверьте, чтобы разжечь пламя кровожадности, ненависти и без нас достаточно художников, которые это делают с большим желанием. Это очень легко сделать. Очень легко показывать разложившиеся трупы, разрытые могилы, изуродованные тела, бить по нервам, по мозгам. Много ума не надо здесь. Это абсолютно безответственная позиция — разбудить зверя в человеке. Плодородный слой интеллекта, морали, нравственности, он очень маленький, его надо очень оберегать, и мы призваны к этому. В каждом человеке существует огромный диапазон, огромная палитра чувств и эмоций. И от зверя, в принципе, недалеко. Вот облагораживать ежеминутно, ежесекундно, давать понимать, что мы все-таки люди, и что мы терпим столько страданий. И эти чувства надо доставать, их надо пестовать, лелеять, поливать, выращивать и максимально стараться ограждать людей от агрессии. Это наша задача, это наша цель, мы этому должны служить. Либо мы служим этому, и тогда несем все тяготы и лишения этой службы, либо надо искать какое-то более вольготное средство существования. Давайте комедии снимать легкие. Но это же будем не мы.
Пожалуй, лучшего определения, чем дал Андрей Сигле музыкальной теме фильма «Александра», не подобрать и для всей картины. Именно «светлый реквием». Посмотрите новую картину Александра Сокурова, посмотрите обязательно.