Разумник Васильевич Иванов, писавший под псевдонимом Иванов-Разумник (1878—1946), — очень интересный, а, пожалуй, и характерный пример эволюции русской левой, если угодно, революционной интеллигенции, пример значительного углубления лево-интеллигентской мировоззрительной культуры. Он являет собой живое опровержение той острой и верной, но однобокой критики, которую дали русской интеллигенции авторы сборника «Вехи», разоблачившие идеалы интеллигентского поклонения народу, ее культурный нигилизм, ее, как иногда говорили, народническое мракобесие. Для показательного русского интеллигента кумирами были Белинский и Чернышевский, а не Толстой и Достоевский, для него освобождение и счастье народа было важнее духовно-культурного творчества. Но как раз к моменту появления «Вех» (1909) открылись новые пути для передовой, то есть прогрессивно-мыслящей, левой интеллигенции, и как раз Иванов-Разумник стал едва ли не главной фигурой этого новой интеллигентской ориентации. Для какого-нибудь Варфоломея Зайцева, да и для Писарева Толстой интереса не представлял, для Добролюбова Достоевский — всего-навсего бывший петрашевец, которого в этом качестве надо одобрить; а Иванов-Разумник уже писал о Толстом и Достоевском, уже ввел их в интеллигентский горизонт. Невозможно представить читающим Блока — Чернышевского, который называл Фета идиотом, а Иванов-Разумник был не только читателем и истолкователем Блока и Белого, но и личным их другом — человеком их круга, их духовных интересов. Он понимает автономность духовного творчества, независимость его от требований общественной борьбы. В этом смысле Иванов-Разумник — явление всячески отрадное, свидетельство, несомненно, шедшего в России культурного прогресса. Этот процесс сорвала большевицкая революция с ее новым, на этот раз государственным уже культурным погромом, заново сузившим русский духовный кругозор, загнавшим культуру в старый популистско-просветительский тупик.
Основное сочинение Иванова-Разумника — вышедшая в 1906 году двухтомная «История русской общественной мысли», с подзаголовком — «Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни». По существу это история русской литературы XIX века и русской интеллигенции, которую автор видит не интеллектуально-специализированной группой, а носителем нравственного сознания в России: типично русская специфика. Мещанство в понимании Иванова-Разумника — то, что сегодня бы назвали бы конформизмом. Интеллигенции же присущ индивидуализм как мысль об освобождении личности, но также и народной массы от всякого рода общественных пут — политических и экономических. В этом же смысле употребляется еще одно понятие — субъективизм: термин, обладающий у Иванова-Разумника предельно позитивной коннотацией. Попросту говоря, это примат личности, ее свобода — или освобождение, нравственный императив борьбы за такое освобождение. Иванов-Разумник — поклонник и даже прямо ученик-последователь поздненароднического теоретика Михайловского, говорившего о субъективном методе в социологии. Иванов-Разумник углубляет термин: субъективизм у него «не метод и не прием, а доктрина, вполне определенное социологическое воззрение и не только социологическое, но и гносеологическое, и психологическое, и этическое; субъективизм есть этико-социологический индивидуализм».
Под этим углом зрения Иванов-Разумник рассматривает историю русской интеллигенции и литературы, выделяя различные градации этих состояний: Михайловский — социологический индивидуализм, Достоевский — индивидуализм этический; политический и экономический либерализм манчестерской школы — это ультраиндивидуализм, а, скажем, Писарев в его качестве поклонника Дарвина — крайний социологический антииндивидуализм (выживает, мол, сильнейший, общество и государство здесь ни при чем). И множество прочих оттенков подчас у одного и того же автора (например, у Максима Горького, досоветского, разумеется).
Новейшие искания, уже в начале XX века, модернизм в литературе и философии — это уже приобретает знак мистического индивидуализма; вот парадокс: старый народник-позитивист, Иванов-Разумник начинает склоняться в эту сторону, ему становится мало социологических обоснований мировоззрения. Едва ли не самое интересное в этом плане — острое внимание его к философии Льва Шестова. И в революции 1917-го года Иванов-Разумник переживает некий мировоззренческий прорыв, выход, едва ли не вылет, на совсем новые рубежи. Он становится идеологом «скифства» — идей духовной мировой революции, идущей из России, сметающей рубежи старой западной, то есть, очевидно, «мещанской», буржуазной культуры. Скифство — не теоретическая программа, конечно, а скорее поэзия; скифы — поэты: Клюев и Есенин, Блок и Белый. Иванов-Разумник поражен тем, что в этом едином духовном порыве сошлись как глубины, так и вершины русской поэзии, русского народа. Позднее, уже в 1925 году, книгу о Блоке и Андрее Белом он так и назовет — «Вершины».
А вот что он писал в 1918 году, во втором сборнике «Скифов», в программной статье под названием «Две России»:
Всемирность русской революции — вот что пророчески предвидят народные поэты, и в этом их последняя, глубокая радость, в этом их вера в новое воскресение распинаемой правды, вера в то, что за черным ненастьем светит солнце, Господне Око…
Борьба бескрылых с крылатыми — история мира, история человечества, история революции. И этой борьбой разделены мы все теперь несоединимо. Два стана, два завета, две правды, две России.
Стихийный порыв русского народа, несущий миру новую правду, — вот миф скифства. Отсюда их приятие Октября, известная позиция Блока. Скифы считали, что революция в ее мировом размахе кончилась с Брестским миром — началась политика и прочие низины. Большевики посчитали скифов левыми эсерами и однажды их скопом арестовали. Правда, скоро выпустили, и Блок дальнейшим репрессиям не подвергался — просто умер, задохнувшись в затхлом воздухе мировой пошлости, который не смогла развеять революция; это как раз Иванов-Разумник о нем и сказал.
Сам же Разумник Васильевич Иванов при большевиках сидел бессчетно, но во время войны уехал с немцами из Детского Села и даже успел в лагере перемещенных лиц выпустить мемуарную книгу «Тюрьмы и ссылки».
Так и неясно, кем его считать — европейцем или скифом.