Иван Толстой: Начнем с Франции. В Париже вышел новый роман одного из самых известных романистов Патрика Модиано. Рассказывает Дмитрий Савицкий.
Патрик Модиано: «Кафе потерянной молодости», ставшее названием романа, это, по сути дела, смесь, мозаика совершенно разных кафе, которых больше нет. Эти забегаловки шли по периметру квартала Сен-Жермен де Пре, ближе к Одеону. Более чем странный район в те времена. Нынче всего этого нет. На тех улицах нынче прописались магазины люкса.
«Кафе Кондэ» на рю де Фур было самым курьезным, но я, конечно, добавил и атмосферу не менее странного кафе, того, что ютилось на задворках театра Одеон. Оно-то и было на углу улицы Кондэ и какого-то переулка.
Мне кажется, что оно всё еще существует, но вечно, по какой-то причине, закрыто.
Дмитрий Савицкий: Он известен, прежде всего, своей чудовищной застенчивостью и еще более чудовищным косноязычием. Он не договаривает фразы, говорит обрывками, отрывками фраз, его нужно расшифровывать. В словесном блоке может быть пять-шесть попыток начать сказать что-то и три или четыре – закончить. И при этом он, Патрик Модиано, один из лучших современных писателей, тонкий стилист, Глен Гульд французского языка, лауреат дюжины премий, включая Гонкуровскую, но об этом позже.
Говоря о Модиано, хочется и самому сбиться на путаное бормотание или на кодированное, мандельштамовское: «Язык булыжника мне голубя понятней….».
И в этом есть смысл, здесь живет и вопит разгадка, ибо, как пишет один из рецензентов Модиано, отрицая тотальную, десятилетиями длящуюся, напоказ выставленную, ностальгию Модиано по Парижу 50-х и 60-х годов: «… его книги это не прустовский поиск утраченного времени, а, скорее, захватывающая метафизическая попытка проникнуть в тайну человека, что возносит Патрика Модиано в ранг поэтов… лучших… нашей эпохи».
Название нового романа « Dans le caf é de la jeunesse perdue » («В кафе утерянной юности») одолжено у Ги Дебора, что говорит нам об иной потерянной молодости, о фразе, брошенной совсем рядом с «Кафе Кондэ», на соседней рю Флорюс, Гертрудой Стайн молодому обитателю квартала:
«Все вы - потерянное поколение».
Потерянное для кого? Для тех, кто к этому поколению принадлежит.
Хемингуэй, которому это было сказано, водил грузовики «Красного Креста» по дорогам Первой мировой – из-за плохого зрения к передовой его не подпустили. Его молодость раз и навсегда была отмечена эпохой чудовищного кровопролития, поэтому его юность и была потеряна.
Но Патрик Модиано родился в 45-м, после войны. Однако почти все его книги окрашены серым и хаки военной эпохи оккупированного Парижа, где его отец, итальянский еврей, Альбер Модиано, в быстролетящие дни смертельной угрозы встретился с его матерью, бельгийской актрисой Луизой Колпейн. Они жили в полуподполье, скрываясь.
Эфемерные отношения военной эпохи, по большей части точно такие же, как и отношения его родителей, были, по словам самого Патрика Модиано, случайными. Отсюда и детство практически без отца: пансионаты и интернаты. Подчас в десяти минутах от родительского дома.
Но в его случае «Кафе потерянной, утерянной молодости, юности» должно рифмоваться даже и не с юностью, а с подростковым периодом.
Патрик Модиано: «Я был вдохновлен личными воспоминаниями, почти детскими, но без желания поместить их прямо в кадр. Или, скорее, они превратились в нечто воображаемое. Хотя, конечно, я писал по следам чрезвычайно конкретных детских воспоминаний об этих кафе, в которых мне часто доводилось бывать. В общем-т, случайно, так как в ту эпоху мной занималась ученица Школы Изящных Искусств, потому что мои родители совсем меня забросили. Вот она и водила меня по этим кафешкам. Мне было тогда лет семь-восемь. И этот период, и образы тех дней сильно во мне отпечатались.
Увы, все это стало лишь частью воображаемого, воображения. Я не хотел восстанавливать, скажем, один к одному это бывшее, потому что этих мест, этих кафе больше нет. Их мир целиком исчез, они сгинули. Но так как у меня есть дорожка, путь к самим воспоминаниям, я многое из моего детства восстановил….».
Дмитрий Савицкий: Существует общее, весьма популярное мнение, мнение, которому исполнилось ровно 40 лет, так как именно в 67-м году 22-летний Модиано публикует в «Галлимаре» свой первый роман «Площадь Звезды». С тех пор, как считают и критики, и большинство читателей, он пишет одну и ту же книгу.
Сам Модиано отвечает так: в нашу эпоху невозможно писать так, как писали Дюма, Гюго или Золя. Эпопеи, романы-потоки, романы-реки, многотомные романы – все это отныне невозможно. Отсюда и стиль фрагментов, мозаики, осколочный стиль.
Но, что бы он ни говорил сам, Модиано действительно пишет одну и ту же книгу, практически в одном и том же музыкальном ключе. Если считать прозу Пруста – симфонией, Модиано – мэтр фортепьянных этюдов. В крайнем случае - одиннадцатиминутных квартетных импровизаций.
Время, быть может, и спрессовано в его памяти в одно целое, но то, что он выкладывает на бумаге, это некая противоположность линеарности, это проза стоп-кадров, отдельных фотоснимков. Которые, однако, сами по себе – отдельные жизни.
Давным-давно, в Москве, художник Михаил Шварцман говорил мне о том, что он записывает одну картину на доске (а писал он и по дереву), один готовый сюжет другим. И так несколько слоев. Он давал мне понять, что не обязательно описывать все, что знаешь. Нужно держать в уме целиком всю историю, позволяя словам воплощать лишь часть ее. Это как, скажем, технически, создание большого романа, а потом сжимание его до рассказа. Знание становится внутренним, почти оккультным, но оно присутствует подспудно.
Приблизительно так, умышленно или нет, и пишет Патрик Модиано.
Патрик Модиано: Я написал в самом конце книги, что и призраки тех дней мертвы. Может быть, совершенно неумышленно, бессознательно, чтобы дать понять, что этот роман не является точным воспроизведением конкретной эпохи. Так что читатель, по идее, находится в мире воображаемом, в мире фантазии. Мир, о котором я думал, исчез окончательно и стал моим внутренним миром, навсегда оторвался от реальности. А раз его нет, нет и призраков той эпохи.
Дмитрий Савицкий: Патрик Модиано заканчивал образование в престижном лицее Генриха Четвертого. Но хотя лицеисты Henry Quatre обычно просто пересекали площадь Пантеона и улицу Сан-Жак и автоматически, механически, попадали в Сорбонну, Модиано от университета отказался.
Ему было 15 лет, когда он познакомился с одним из друзей матери, писателем-сюрреалистом Раймоном Кено. Кено, автор бестселлера «Зази в Метро», преподавал геометрию в лицее Генриха Четвертого. Он и ввел молодого Модиано в мир литературных салонов и издательских коктейлей.
Рукопись «Площади Звезды» была одобрена именно им, и с его легкой руки (при его-то репутации!) в 67-м году опубликована в «Галлимаре». Роман был удостоен премии Роже Нимьера. С этого момента Патрик Модиано жил лишь одним - в Питере 19-го века сказали бы «сочинительством».
В 69-м году выходит его «Ночная стража», в 72-м – «Окружные Бульвары». Роман получил Гран-при Французской Академии. В 74-м году – «Лакомб Льюсен», по которому Луи Малль снял фильм. В 75-м году - абсолютный перл - «Вилла Грусть». В 77-м – «Семейный аттестат». В 78-м «Улица темных лавок», принесшая Модиано Гонкуровскую премию. Модиано публиковал практически по книге каждые два года. Отмечу наиболее значительные: «Из самых глубин забвения», «Маленькое Чудо», «Утраченный мир» и «Дора Брюдер».
В 1984 году Патрик Модиано был удостоен еще одной литературной премии – Премии Принца Монакского.
Вот несколько строк из нового романа в экспресс-переводе вашего покорного слуги:
Голос: «В кафе ведут две двери, два прохода. Она всегда выбирает самый узкий, тот, что здесь называют «Дверь, что в Тени».
Она выбирает один и тот же столик в конце небольшого зала.
Сначала она ни с кем не разговаривала, но постепенно познакомилась практически со всеми завсегдатаями «Кафе Кондэ», большинство из которых было нашего возраста, я бы сказал между 19-ю и 25-ю годами.
Иногда она присаживалась к их столикам, но все же обычно она была верна своему, раз и навсегда выбранному в самом конце зала.
Нельзя сказать, чтобы она появлялась в одно и тоже время. Иногда ее можно было увидеть в кафе ранним утром. Или же она появлялась ближе к полночи и оставалась до самого закрытия.
Это было кафе, которое, как и «Букэ» и «Пергола», закрывалось последним в квартале, и чьи завсегдатаи были самыми чудаковатыми.
Я иногда спрашиваю себя, оглядываясь на ту эпоху, не она ли, не ее ли присутствие придавало этому заведению и этой публике, особый привкус, даже запах?
…. Представьте себе, что вас привезли туда с завязанными глазами, усадили за столик, сняли повязку и дали несколько минут на то, чтобы ответить на вопрос: где вы, в каком квартале Парижа?
Достаточно было взглянуть на сидящих за соседними столиками, прислушаться к их разговорам, чтобы понять – вы где-то недалеко от перекрестка Одеон.
Зажмурившись, я отчетливо вижу этот перекресток, раз и навсегда съежившийся под дождем.
Однажды какой-то фотограф заскочил в «Кондэ». Он ни чем не отличался от местной публики: куртка, быть может, размером больше, чем следовало бы, холщовые брюки, огромные солдатские бутсы.
Он много снимал в кафе «Кондэ», всех тех, кто там ошивался.
Он и сам стал одним из завсегдатаев, одним из наших, и для всех нас он снимал, как бы членов одной семьи…
Позже, гораздо позже, семья эта появилась в одном из фотоальбомов, посвященных Парижу. Вместо фамилий, конечно же, были просто имена или наши клички.
…. И она была на нескольких фотографиях. Свет к ней «прилипал», как говорят в кино. В любом случае, это ЕЁ мы замечаем первой на всех фотографиях.
Под фотографиями, внизу, она обозначена как «Луки». Слева направо: Закариас, Луки, Тарзан, Жан-Мишель, Фред и Али Шериф…».
Дмитрий Савицкий: По сути дела, как бы пьеска Монка, стилистически нечто минималистское, но с зацепкой, с каким-то уколом в то место, где должна ютиться память. Или ностальгия не совсем верное слово? И должно быть другое?
И вам, и мне знакомы те редкие фотографы, которые так много выиграли, не перейдя на цвет. В черно-белой пленке есть некая правда, связанная с памятью.
А Модиано? В пятницу он наконец-то замелькал на экранах телевизоров. Он. Не дающий интервью. И вот последнее откровение, которое приходит на ум после телефильма, сделанного прославленным литературным гуру Бернаром Пиво:
- некоторые замечательно устраиваются внутри собственного невроза. Обставляются мебелью. Вешают картины. Поливают цветы. Если, конечно, невроз правильно понят публикой, и она готова платить за его сохранность…
Иван Толстой: В Германии возобновились дебаты о прошлом ГДР. Одно из популярнейших ток-шоу последних дней было посвящено этой теме. Из Берлина – Екатерина Петровская.
Екатерина Петровская: В Германии возобновились дебаты о прошлом ГДР – одно из важнейших немецких ток-шоу последнего времени было посвящено этой теме.
Журнал «Шпигель» и ток-шоу Анне Виль выходят по воскресеньям, определяя темы политических дискуссий на следующую неделю. Анне Виль была хорошо известна в Германии как ведущая «Тагестемен», вечерних новостей на общественно-правовом канале АРД. С сентября этого года она стала ведущей самого влиятельного политического ток-шоу Германии.
Каждый год, где-то между 3 октября (объединением Германии) и 9 ноября (днем падения Берлинской стены) разгораются дебаты о том, что произошло за годы объединения, срослись ли части Германии в одно целое или продолжают вести параллельное существование.
Анне Виль: ГДР – несправедливый режим. Предательства, доносы, слежка Штази и несвобода. Для многих все это верно и через 18 лет после падения стены. Но можно ли свести все существование в этой стране к такой терминологии? Была ли ГДР государством Штази? И достаточно ли мы об этом знаем, чтобы закрыть доступ к актам?
Екатерина Петровская: Примирение и срастание Восточной и Западной Германии – процесс долгий и трудный. Одним из краеугольных камней этого процесса является именно прошлое ГДР. В настоящее время раздается все больше голосов, призывающих сдать историю ГДР, со всей ее проблематикой, в архив. Но в то же время, интерес к этой истории частного человека по обе стороны бывшей границы явно усиливается. Марианна Биртлер, бывшая диссидентка, а ныне глава ведомства, которое занимается исключительно разбором дел Штази, приняла участие в шоу Анне Виль. Сейчас любой гражданин Германии может написать заявление и получить в ведомстве Марианне Биртлер доступ к своему делу в архиве. Это практика в Европе абсолютно уникальна.
Марианне Биртлер: Очень важно, чтобы акты оставались открытыми, особенно это важно для тех, кто пострадал. Только в прошлом году 97 тысяч человек подали заявки на просмотр своих дел. Это на целых 20% больше, чем за год до этого. Тенденция очевидна. Я постоянно вижу людей, которые чтение этих дел воспринимают, как душевное освобождение, хотя это и непростая работа. Ведь если человек хочет освободиться когда-нибудь от мук прошлого, ему может помочь лишь правда. Кроме того, за последние 15 лет наше ведомство стало для многих стран Восточной Европы, где еще ведутся дискуссии подобного рода, образцом работы с материалами. Сейчас закрыть дела может стать фатальным политическим сигналом.
Екатерина Петровская: Многие политики считают, что ведомство, изучающее акты Штази, слишком дорого обходится государству, его предлагают закрыть и передать дела на хранение в Государственный архив. Забыть грехи ГДР хотят удивительным образом не только бывшие офицеры Штази, создавшие свои общества ветеранов и рассылающие свои проспекты по школам Германии, но и, неожиданным образом, даже некоторые диссиденты из ГДР. Священник и правозащитник Фридрих Шорлемер читал свое дело и обнаружил, что на него доносили более 20 человек. Он хочет, чтобы эту грязь спрятали куда подальше.
Фридрих Шорлемер: Я тогда не хотел, чтобы мою жизнь определяли люди из Штази, и сейчас я тоже этого не хочу. Это меня отравляет. Я не хочу видеть свою жизнь с точки зрения людей, которые собирали обо мне информацию с целью унизить меня и растоптать мое человеческое достоинство. К сожалению, это было важной составляющей частью жизни в ГДР, но не единственной. Реальностью было и то, что всегда находились люди, которые мыслили свободно и говорили, что думали.
Екатерина Петровская: Именно против такой редукции выступают многие жители бывшего ГДР. Но не только они. Петер Хинце, доверительное лицо Гельмута Коля, член Бундестага от консервативной партии «Христианско-демократический Союз», тоже считает несправедливым по отношению к людям, жившим в ГДР, сводить их жизнь к слежке и шпионству.
Петер Хинце: Конечно, никто не спорит, что Штази играло огромную роль для ГДР. Но люди при этом жили, разговаривали, смеялись, ходили на работу, проводили научные исследования. Очень важно разделять эти вещи - что люди пережили в своей жизни, и что делало государство по отношению к этим людям.
Екатерина Петровская: Главной героиней шоу была госпожа Ютта Флэк. В 1982 году Флэк, вместе со своими дочерьми девяти и одиннадцати лет, попыталась через Румынию сбежать в ФРГ. Но кто-то донес. Ее отловили и заключили в женскую тюрьму, а детей отправили к папе, разлучив мать и детей на шесть лет. В 1984 году правительство ФРГ выкупило из тюрьмы Ютту. Но лишь четыре года спустя она снова увидела своих детей. Дети, теперь две молодые женщины, тоже принимали участие в шоу. Никакой обиды на мать, наоборот - гордость за нее и вера, что все было правильно.
Анне Виль: Вы знаете, кто вас предал?
Ютта Флэк: Я читала свое дело и обнаружила много интересного. Да, я знаю, кто это был.
Анне Виль: Вы можете сказать?
Ютта Флэк: Нет. Ни в коем случае. Сами эти люди, перед лицом своей совести, должны решить, хотят они со мной об этом поговорить или нет.
Екатерина Петровская: Петра Пау, вице-президент Бундестага от левой партии заметно нервничала. В этом ей надо отдать должное. Ведь ее партия, если и не прямая, то все-таки во многом наследница СЕД, правящей партии ГДР, ответственной за судьбу Ютты Флэк и многих других. Петра Пау была учительницей и пионервожатой, но о таких страшных случаях в ту пору не знала.
Петра Пау: Для меня является абсолютно неприемлемым то, что с вами сделали. И, очевидно, со многими другими. Просто невероятно, что проделывалось с людьми во имя идеи, во имя партии, к которой я сама принадлежала, я ведь была членом социалистической единой партии.
Екатерина Петровская: Позиция незнания – частое оправдание преступлений. И хотя Петра Пау была вполне искренней, Марианне Биртлер, жившая в той же стране, но видевшая совсем другую реальность, не удержалась.
Марианне Биртлер: Есть такая старая пословица: «Кто не движется, тот не чувствует своих цепей». И так, конечно, было в ГДР. Многие люди вполне приспособились, научились избегать конфликтов. И, конечно, сейчас есть люди, которые говорят: «А в чем собственно проблема? Мы вот жили в ГДР - и ничего». И вот это и есть настоящая проблема. Люди, которые не знали, что вокруг было море вранья, что свободное слово отовсюду изгонялось, что многие дети сызмальства хорошо знали, что можно говорить в школе, а что только дома, все эти мелочи тоталитарного быта, так вот люди, которые этого всего не знали и не чувствовали – сами продукт диктатуры.
Екатерина Петровская: Немецкий кинематограф, как лакмусовая бумажка, отразил процесс повышения интереса к ГДР. Еще пару лет назад снимали, в основном, комедии вроде «Гуд бай! Ленин» или «Зонненаллее» о комичной и милой жизни страны и ее чудаковатых обитателей. Но, видимо, прошло достаточно времени, и появилась потребность снимать серьезное и острое кино. Самым громким в этом ряду стал фильм, получивший Оскара, «Жизнь других», о жизни офицера Штази и его подопечных. Как раз к объединению Германии по телевизору был показан фильм «Фрау Чек-Пойнт-Чарли», в основу которого положена реальная история Ютты Флэк. Парадоксально, но факт: Ютта Флэк сейчас живет на копейки, поскольку ни единого закона о пенсиях для жертв режима ГДР нет. При этом бывшие генералы Штази довольствуются жирной пенсией.
Известная немецкая актриса Вероника Феррес, сыгравшая роль Ютты Флэк в картине, во время работы над фильмом была потрясена не только судьбами людей, с которыми соприкоснулась, но и масштабом своего «западногерманского» незнания.
Вероника Феррес : Для меня оказалось абсолютно новым, что такое количество людей пыталось сбежать из ГДР. 90.000! Тысячу человек застрелили на границе. Для меня это просто необъяснимо, как и с нашим нацистским прошлым, как можно было жить бок о бок со всем этим и просто ничего не знать. Как функционировало наше государство? Таких историй, как Юта, было множество. Я только сейчас узнала, что 70 тысяч человек было осуждено, и 30 тысяч были куплены на Запад. Я жила в Западной Германии, почему же я не была достаточно чувствительна к этим темам? Можно ли оправдать это тем, что тогда был взят курс на разрядку в отношениях с ГДР и такие случаи, как с Юттой Флэк просто мешали.
Екатерина Петровская: Срастание Запада и Востока Германии возможно не только при условии скрупулезного изучения истории ГДР. Для этого необходим отказ от самоуверенного западногерманского высокомерия. Если будут признаны дефициты той демократии и той свободы, о которой так мечтали многие граждане ГДР, у страны есть шанс.
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня - Екатерина Дашкова. Ее представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Екатерина Романовна Дашкова (1743 – 1810) – имя, которые все знают хотя бы понаслышке; то есть те, которые не принимают ее за нынешнюю авторшу детективов, слышали, что была в царствование Екатерины Великой такая женщина, которую императрица сделала первым президентом Российской Академии наук (тогда это называлось не президент, а директор).
Особых ученых заслуг эта женщина не имела, но обладала многими несомненными достоинствами и была, несомненно, хорошо по тому времени образована, знала все полагающиеся языки и даже не обязательный тогда английский. Выросла она при дворе императрицы Елизаветы Петровны, где дядя ее, князь Воронцов, был одно время канцлером. Девушка она была чрезвычайно бойкая: например, познакомилась со своим будущим мужем на улице, выйдя без сопровождающих вечером прогуляться; неслыханное дело, конечно. Упоминая этот сенсационный факт, мы ни в коем случае не хотим бросить тень на ее женскую репутацию; это стоило упомянуть как характеристическую черту этой, в самом деле, выдающейся женщины.
Уникальное значение Дашковой в истории русской культуры первым отметил Герцен:
«Дашковою русская женская личность, разбуженная петровским разгромом, выходит из своего затворничества и требует участия в деле государственном, науке, в преобразовании России – и смело становится рядом с Екатериною. В Дашковой чувствуется та самая сила, не совсем устроенная, которая рвалась к просторной жизни из-под плесени московского застоя, что-то сильное, многостороннее, деятельное, петровское, ломоносовское, но смягченное аристократическим воспитанием и женственностью».
Вот пойнт Дашковой: она была первым русским европейцем-женщиной.
Академическое президентство Дашковой осталось бы историческим курьезом, чертой и событием слишком специфическими, чтобы судить о личности, но она оставила после себя замечательные Записки – исключительно ценный источник для характеристики второй половины восемнадцатого века (и не только русского). Герцен потому так увлекся Дашковой, что это он в своей лондонской типографии напечатал первый русский перевод ее Записок, написав к нему обширное предисловие.
Записки Дашковой не оставляют сомнения в выдающихся достоинствах этой женщины и о роли, ею сыгранной в екатерининском царствовании. Начать с того, что это она, вместе с братьями Орловыми, организовала заговор, приведший к отстранению от трона Петра Третьего и возведению на престол его жены – будущей Екатерины Великой. В самый день переворота Дашкова проявила даже необычайную физическую активность, умудрившись быть сразу во всех важнейших местах. Вообще соответствующие главы ее Записок – увлекательнейшее чтение. Это ведь из Дашковой мы знаем обо всех чудачествах незадачливого Елизаветина племянника, и то, что написано об этом у Ключевского или у любого другого историка, на самом деле написано Дашковой. Интересно, что родная сестра Дашковой Елизавета Воронцова была фавориткой Петра Третьего, но отношение ее к жене Петра Федоровича, Великой Княгине Екатерине Алексеевне для Дашковой было много важнее, о чем с видимым интересом пишет Герцен, очень чуткий к таким сюжетам.
После восхождения на престол Екатерина, однако, на какое-то время к Дашковой несколько охладела, и та сочла за лучшее отправиться в 1769 году в долгое заграничное путешествие. Об этом тоже много интересного можно найти в ее Записках. Она общалась с Вольтером и Дидро; объясняла последнему, что «когда низшие классы моих соотечественников будут просвещены, тогда они будут достойны свободы», а без просвещения свобода приведет только к анархии; точка зрения, не лишенная резона.
Вот образчик ее времяпрепровождения в Европе:
«Время в Риме прошло для меня весьма приятно. Я не выезжала в свет и, следовательно, не теряла времени на визиты. В восемь часов утра, а иногда и раньше, мы в экипажах ездили осматривать памятники искусства либо в городе, либо в окрестностях. Эти поездки продолжались до трех с половиной часов; затем я спешила обедать, так как после обеда ко мне приезжали художники пить чай, который я получала из России с каждым курьером. Два Гаккерта, один с резцом, другой с карандашом, Гамильтон с пастелью работали в моей гостиной и превращали ее в очень привлекательную мастерскую. Я спрашивала их мнения насчет произведений искусства, виденных утром, а мой сын учился у Гаккерта делать офорты».
Римский театр не понравился Дашковой: в нем тогда было еще принято, чтобы женские роли исполнялись мужчинами, «так что такие представления»- сообщает она, - были довольно противны».
Эта любознательная и энергичная женщина совершила даже восхождение на Везувий, где, однако, ей стало плохо; случившийся англичанин дал ей касторового масла, и она пришла в себя.
Президентом Академии Наук Екатерина сделала Дашкову в 1783 году. Среди ее инициатив было издание литературного журнала «Собеседник любителей русского слова». Другая, еще более важная – приступ к составлению Академического словаря русского языка. Сама Дашкова взяла на себя буквы «Ц», «Ш», «Щ» – и собрала 700 слов. Прямо не Дашкова, а какой-то Крученых.
Между прочим, будучи за границей, Дашкова завязала дружбу со знаменитой леди Гамильтон, женой английского посланника при Неаполитанском королевстве. Герцен так пишет об этом в конце своего предисловия к Запискам Дашковой:
«Любила ли она кого после смерти мужа, была ли любима – того не видать из Записок. После Екатерины она со всем пылом голодного сердца привязалась к Гамильтон. И под старость дружба, материнская, нежная, согрела ее жизнь. Я говорю о мисс Вильмот, издательнице ее Записок».
Герцен, проделавший громадную эволюцию, остался всё же человеком сороковых годов русского девятнадцатого века, склонным к сентиментальности; в восемнадцатом столетии русские люди, екатерининские орлы, не были сентиментальны, даже и женщины.
Иван Толстой: В Голландии скончался один из крупнейших в стране послевоенных писателей Ян Волкерс. Ему был 81 год. Волкерс был также художником и скульптором и считал, что изобразитнельные искусства оказали сильное влияние на его литературное творчество, вершиной которого стал роман «Восточные сладости», экранизированный Полом Верхувеном. Рассказывает наш корреспондент в Голландии Софья Корниенко.
Софья Корниенко: Слезы наворачиваются на глаза от того, что уходят лучшие художники, и от того, как дрожат их голоса, покидая этот мир.
Ян Волкерс:
Лиловость осени
На белых стеблях
Проваливается
В трясину
Разум
Недолго пóбыли
Беззвучный шаг
Который эха не оставит
Вот что я думаю о жизни. Это беззвучный шаг, который эха не оставит.
Софья Корниенко: Основной темой романов Яна Волкерса ( Jan Wolkers ) был протест против трех доминант его детства – авторитарной фигуры отца, Бога и смерти. Однако тема смерти пересилила остальные две – прежде всего потому, какое сильное впечатление оставила у него ранняя кончина любимого старшего брата, единственного из всех детей, который не боялся перечить отцу. Волкерс родился в 1925 году в городе Ухстхейст ( Oegstgeest ) на юге страны, в типичной для довоенной Голландии строгой протестантской семье и был одним из 11 детей. После того, как в возрасте 13 лет его исключили из средней школы, Ян Волкерс успел поработать и помощником в лавке специй, которую держал его отец, и садовником, и пастухом. Все эти «специальности» научили его с самозабвенным вниманием относиться к природе и животным. Спустя десять лет, в 1949 году Волкерс поступил на учебу в престижную Королевскую академию изобразительного искусства в Амстердаме, а в 1957-м получил приглашение французского правительства приехать поработать со знаменитым французским скульптором, уроженцем города Витебска, Оссипом Задкиным ( Ossip Zadkine ). Так всю жизнь и метался Волкерс между скульптурой и литературой. В 1966-м ему присудили литературную премию Prozaprijs , но он от нее отказался в знак протеста против разгонов студенческих уличных акций. Отказался Волкерс и от почетной премии Constantijn Huygensprijs в 1982 году, на этот раз – в знак протеста против неприятия его произведений большинством консервативных рецензентов. Вершиной творчества Волкерса стал роман «Восточные сладости» ( Turks fruit ) 1969 года, который «обессмертил» в 1973 году Пол Верхувен в одноименном фильме (по праву считающемся лучшей работой режиссера на родине).
Фрагмент из программы «Портрет» телекомпании KRO :
Ян Волкерс: Вот это – самая старая моя печатная машинка. Я ее купил, когда поехал в Париж учиться у Задкина. На этой машинке я и начал писать.
Корреспондент: И на этой же машинке вы напечатали большинство своих книг?
Ян Волкерс: Да, да.
Корреспондент: Да и сама по себе машинка необыкновенная на вид!
Ян Волкерс: Вы только посмотрите, какой это потрясающей красоты аппарат, какая форма! Только итальянцы такие умели делать.
Корреспондент: Под стук этих кнопок родился и ваш главный роман «Восточные сладости»?
Ян Волкерс: Да, это же видно. Кнопки до сих пор все мокрые от вожделения! Прошу прощения.
Софья Корниенко: Голландская кинозвезда Моник ван де Вен ( Monique van de Ven ), сыгравшая главную роль в этом «самом главном голландском фильме прошлого века», в последний раз видела Яна Волкерса в августе.
Моник ван де Вен: Мы как раз тогда закончили снимать фильм «Летняя жара» ( Zomerhitte ) по книге Яна Волкерса, и я решила, что обязательно нужно еще раз зайти к нему, пока мы не уехали с острова. И вот я августовским вечером забежала к нему, а он и говорит: «О, а мы как раз кремацию обсуждали!» Я его отругала, сказала, что нам такие разговоры ни к чему, и что мог бы, мол, и подождать премьеры фильма. Но он, к сожалению, не дождался. И все же он прожил красивую жизнь. Это самое главное, чему я от него научилась – наслаждаться жизнью.
Софья Корниенко: Фильм «Летняя жара», в котором Моник ван де Вен выступает в качестве режиссера, снят по недавно изданным дневникам Волкерса о его жизни со второй женой Кариной. Волкерс до последнего дня съемок принимал активное участие в проекте. Фильм выйдет на экраны 17 марта будущего года, - сказала Моник ван де Вен в интервью телепрограмме «НОВА».
Моник ван де Вен : Что мне особенно нравилось в Яне Волкерсе, так это его любовь к деталям. Нет такого человека в Голландии, который не знал бы самых известных сцен из «Восточных сладостей» - а все потому, что Волкерс так точно описал каждое движение. Прошло уже 35 лет, многое в памяти стерлось, но я помню премьеру, и у меня до сих пор хранятся фотографии из рекламной кампании фильма, на которых Вокерс своей огромной рукой закрывает мне грудь.
Софья Корниенко : Незадолго до смерти Волкерс сделал аудио-запись своего романа «Восточные сладости».
Ян Волкерс : Некоторое время спустя мы поженились. Бесплатно. Только за брачную книжку заплатили 50 центов. В ЗАГС поехали так же, как когда я еще в самый первый раз привез ее с ярмарки к себе в мастерскую – на велосипеде, она на заднем сиденье – я ради такого случая под крепление еще шерстяную тряпочку подложил. Нельзя же, чтобы в самый прекрасный день жизни она набила себе ссадину между ног.
Моник ван де Вен : Впервые мы встретились на презентации сценария к фильму «Восточные сладости» в мастерской Волкерса в Амстердаме. Меня официально представили собравшейся публике, и Волкерс – он был очень большим, сильным мужчиной – подхватил меня на руки. Мне кажется, что изначально он иначе представлял себе главную героиню, но, к счастью, быстро перестроился. Правда, я уже не помню, одобрил он меня с первого взгляда или нет.
Софья Корниенко : Ян Волкерс также был политическим активистом, выступал против войны во Вьетнаме, режима Апартеида, в поддержку Партии в защиту животных. «Он не давал нам ни на что закрывать глаза», - говорит Моник ван де Вен. В амстердамском Вертимпарке ( Wertheimpark ) расположен его архитектурный шедевр – памятник жертвам Освенцима ( Het Auschwitz - monument ) в виде большой зеркальной платформы, в которой отражается небо. Только дело в том, что все зеркало – битое, поэтому, если встать на платформу, то под ногами оказывается расколотое небо. Волкерс говорил, что осколки символизирует небо над Освенцимом, которое уже никогда не будет целым. Монумент несколько раз оскверняли вандалы. Говорит мэр Амстердама Йоб Кохен, который ежегодно посещает памятник в день поминовения жертв Холокоста.
Йоб Кохен : Акты вандализма имели место, в основном – давно, когда монумент был только установлен в 70-е годы, и стали для нас, разумеется, полной неожиданностью. Ведь это действительно необыкновенный памятник, в котором небо предстает таким, каким вы его себе еще и представить не могли.
Софья Корниенко : Йоб Кохен хорошо знал Волкерса, и дом, в котором тот в 1980-м году поселился с женой на острове Тесел, одном из Вадденских островов на севере Голландии – тихих, очерченных белыми песчаными пляжами, пристанищ многочисленных птиц, тюленей и кучки крестьян.
Йоб Кохен : Волкерс приобрел этот дом у друзей моих родителей, так что я там несколько раз бывал еще до того, как дом был продан. Это очень интересный дом, а Волкерс был поразительной души человек, очень живой.
Софья Корниенко : Биограф Яна Волкерса Онно Блом рассказал в интервью программе «Нетверк»:
Онно Блом : О смерти Яна Волкерса я узнал в ночь на пятницу, в половине второго. На прошлой неделе я долго с ним разговаривал, и мне в голову не могло придти, что это был диалог с человеком, доживающим свои последние часы. Правда, мы, как всегда, говорили о смерти. Ян Волкерс был одержим темой смерти, и никому из его собеседников этой темы было не избежать, однако меня всегда поражало, насколько жизнеутверждающе он на эту тему рассуждал. Это и есть парадокс Волкерса. Он знал о смерти все, но при этом был самым жизнерадостным, жизнелюбивым человеком. Я больше никого не знаю, кто в той же мере наслаждался бы жизнью, природой, творчеством и так же волшебно мог бы описать все эти наслаждения. Я также не знаю другого писателя, который так умел бы принимать гостей. Каждого, кто бывал у Волкерса на острове Тесел, он и его жена Карина встречали свежим лососем с шампанским, и еще целым набором лакомств и напитков.
Ян Волкерс : Начиная с первой моей книги, издатель все жалуется: «Уж слишком много непристойных слов». А я говорю: «В моих книгах вообще никогда не бывает непристойных слов!» Он хотел, чтобы я все заменил на латинские термины, это меня очень испугало. Ведь я же помню, как в юности лежал с девушкой в траве, а издатель говорит: «Это копуляция». Мне так стало страшно, что это еще за грязное слово такое! Я всего лишь (-) и (-). (Вместо (-) в отрывке-оригинале звучит звук «пи», которым заменяют в эфире нецензурную лексику).
Онно Блом : Волкерса мало интересовала иерархия в литературе. Хотя иногда он говорил, что ему и не хотелось принадлежать к традиционно почитаемой в голландской литературе так называемой «Большой тройке» писателей – Виллем Фредерик Херманс, Харри Мюлиш и Херард Реве. Он говорил, что он входил в настоящую тройку больших писателей – Хюхо Клаус, Ремко Камперт и Ян Волкерс.
Ян Волкерс: Моя первая кошка. Здесь лежит ее прах. Это здоровенное дерево мы сюда перевезли, но тогда оно было еще маленькое. Это оно здесь уже так разрослось. Знаете, Эдгар Аллан По в «Золотом жуке» пишет, что у таких деревьев – слоновьи лапы. Смотрите-ка, как он хорошо подметил двести лет назад.
Недолго длится
Оборот вокруг земли
Оттенок сепии
Глаза затмил
Смотри, как туго движется страница
Меня впечатывая в последний круг
Ворона каркнула
Конец строки
Рот на замке
Не шолохнусь
Нагрянет Смерть
Я ей займусь
Иван Толстой: Большой Террор глазами европейских ученых. О конференции, прошедшей в Италии, рассказывает Михаил Талалай.
Михаил Талалай: На самом юге Италии, в Калабрии, в кампусе Университета Калабрии, близ города Козенца, 15 и 16 октября шла международная, а по сути – итало-русская конференция, посвященная Большому Террору, то есть той бойне, которое устроило советское государство в 1937-38 годах. История Европы не знала других репрессий такого масштаба и жестокости, заметим, что они проходили в мирное, не в военное время. Уничтожали целые категории, то есть социальные группы, народности. Репрессии были санкционированы летом 1937 года, и сейчас этой печальной дате исполняется 70 лет. В самой России нынче об этом говорят мало, и тем более удивительна инициатива итальянских ученых – провести подобную встречу.
На нее приехало с десяток ученых из разных мест. Установочный доклад сделал маститый профессор Неаполитанского университета, но житель Рима Андреа Грациози. Он только что закончил монументальный труд – «История Советского Союза». Это беспрецедентная работа, которая заслуживает отдельного рассказа. Здесь, в Калабрии, профессор поведал собравшимся об истоках Большого Террора, о первых террористических кампаниях, проведенных Лениным, и о новаторствах в области репрессий, его ученика Сталина. До сих пор среди историков нет единой точки зрения, почему именно 37-й мирный год, в стране официально победившего социализма, стал роковым годом массовых чисток. Андреа Грациози назвал основную, по его мнению, причину – Сталин готовился к войне с капиталистическим миром и хотел уничтожить возможную пятую колонну внутри страны.
Наибольшее впечатление на слушателей – а на конференцию пришли студенты Университета Калабрии, произвело выступление Ирины Флиге, директора петербургского научно-информационного центра «Мемориал». Сотрудники этого центра, истинные подвижники, собирают по всей России уцелевшие свидетельства страшных лет, сводят воедино результаты исследований, и пытаются рассказать об этом нашим современникам. Предоставляем слово самой Ирине Флиге.
Ирина Флиге: Память о большом терроре в России. Я сконцентрировалась и большую часть моего доклада посвятила исключительно предметной памяти, той овеществленной памяти, которая сегодня существует в России. Это и музейная экспозиция, это некрополь, это шрамы террора, оставшиеся повсеместно. Это здания тюрем, брошенные бараки, забытые шахты. Естественно, те вещи и предметы, которые сохранились в семьях. Это те мизерные остатки прошлого, которые бережно хранили в семьях дети расстрелянных. Это их вещи, это и предметы, вернувшиеся их ГУЛАГа. Наверное, особое место в этом предметном ряду занимают подарки, посланные матерями детям, оставшимся на воле. Это и вышивки, и подушечки, и поделки. Все это вместе составляет ту незначительную предметную память, которая осталась. Вообще, если говорить о Большом Терроре, то память о нем, как правило, беспредметна. Потому что главная характеристика этого периода - исчезновение без следов. Поэтому те незначительные коллекции, по этому времени, которые мы знаем, достаточно уникальны.
Михаил Талалай: Среди других интересных докладов назову выступление Элены Дундович о судьбах итальянских антифашистов, репрессированных в СССР и итальянских колонистах, жителей Крыма, также пострадавших во время национальных зачисток, сообщение Паолы Чони, написавшей диссертацию о Горьком, - о загадочной смерти писателя, о которой до сих пор идут споры, обзорный очерк Антонеллы Саломони о еврейском вопросе в СССР и о замалчивании трагедии еврейства во время Второй мировой войны.
Душой конференции, ее мотором, устроителем, был профессор Калабрийского Университета, историк Марко Клементи. Он уже известен слушателям по рецензированной нами книге о советских диссидентах. Предоставим слово и ему.
Марко Клементи: Проект появился в связи с годовщиной, 70-летием начала Большого Террора. Мне показалось, что, во-первых, нужно было обязательно что-то сделать в Италии по этому поводу, и, во-вторых, я подумал, что у нас на юге никогда не было конференции на тему репрессий в Советском Союзе. Мне показалась, что студентам будет очень интересно послушать такие доклады. Особенно те доклады, которые планировали. Не все получилось, но то, что получилось, было очень здорово. Те доклады, которые планировались от представителей общества «Мемориал».
Михаил Талалай: Надо заметить, что конференция, к счастью, не превратилось в междусобойчик профессиональных историков. Все выступления слушали калабрийские студенты, и, судя по заданным потом вопросам, слушали внимательно и потрясенно. О таком масштабе репрессий, где счет шел на миллионы, они не подозревали.