Владимир Тольц: Накануне недавних выборов в Думу представители различных политических сил и общественных умонастроений не раз обещали избирателям, что после 2 декабря они проснутся (или могут проснуться) в другой стране. Что это значит? Что стояло за этими обещаниями, угрозами и посулами? Чем были они – предвидением или политтехнологическим приемом? И как вообще люди могут ощутить и осознать столь радикальные перемены, эту «разницу во времени», переход из одного социально-государственного состояния в другое? – Всему этому и посвящена наша сегодняшняя передача.
Очевидно, что популярность уже многие годы используемого политического обещания (или угрозы) «проснуться в другой стране» глубинно связана с образом из звучащего в сердце каждого русского (и многих нерусских тоже) фольклорного «Шумел камыш». Есть там пронзительный образ, использованный Василием Шукшиным для названия его незавершенной повести.
А поутру они проснулись,
Кругом помятая трава.
Ах, не одна трава помята,
Помята девичья краса.
Владимир Тольц: Безвозвратная утрата чего-то ценного, протрезвление и осознание этого – вот что цепляет тут за душу. С «другой страной» это соединилось позднее. Помните, про Горбачева после Фороса писали, что он вернулся в другую страну и не понял этого? Потом эту фразу освоили политики разных мастей. Владимир Путин, к примеру, после Беслана поведал, что «мы проснулись в другой стране». Затем , в конце 2005-го газеты стали писать, что 1 января 2006-го, когда запланировано было введение более 300 (!) новых законов, правил, актов, налогов и прочего, россияне проснутся в другой стране. Чуть позже, когда реанимировали в очередной раз разговоры о создании нового государства - объединенных России и Белоруссии – опять те же слова «проснуться в другой стране». Перед выборами 2 декабря история повторяется. Но «начинка» фразы отчасти меняется. Если оппозиционные силы по-прежнему толкуют об утрате несомненных для них ценностей (в данном случае, о возможной, в случае победы власти, утрате остатков «демократических завоеваний»), то другие надеются потерять нечто их угнетающее. Цитата из редакционной статьи «Русского журнала»:
Второго декабря стартует секундомер, отсчитывающий последнее время целого политического поколения, поколения страха перед будущим и трепета перед прошлым. Наступает время новых людей, не боящихся однажды "проснуться в другой стране".
Владимир Тольц: А у некоторых, например, у министра Сергея Шойгу, фраза из «Шумел камыш» дополняется новым – чем-то вроде грез спящей царевны из известной сказки:
Хочется, чтобы получилось именно так, как было сказано до выборов, что завтра наша страна станет совсем другой. Хотелось бы, чтобы мы проснулись в более счастливой, более основательной, более спокойной, стабильной стране.
Владимир Тольц: Это – пожелания. Но были же и пугающие предсказания, включающие ту же фразу. Профессор кафедры этнологии Европейского университета в Петербурге Илья Утехин говорит мне:
Илья Утехин: Есть несколько метафор, в частности, «проснуться в другой стране», которые нужны людям для того, чтобы осмыслить происходящее. И вполне возможно, что получается про просыпание в другой стране, что потом постфактум, когда история открутилась на сколько-то вперед, а то и десятилетия лучше, некоторые люди, которые предупреждали о том, что что-то будет, они оказались правы. Но ведь перед тем были другие люди, которые говорили, может быть не в эпоху застоя, но когда приближаются к этой точке перехода, появляются люди такие в большом количестве, которые говорят – завтра будет конец света. Конца света не настает, все про это забывают. А вот если он настает, то им уже приписывают какие-то пророческие, интуирующие особенные свойства.
Владимир Тольц: И вот, 3-го «поутру они проснулись». В другой стране? –спрашиваю я политолога Марию Липман.
Мария Липман: Нет, я бы этого не сказала. И мне кажутся довольно парадоксальными ожидания того, что мы проснемся в другой стране, если вся эта предвыборная кампания, по крайней мере, со стороны властей проходила под лозунгом сохранения статус-кво. Причем до такой степени казалось важным властям сохранить статус-кво, что изменения, по крайней мере, в официальной риторике были чреваты какими-то ужасными бедами. Например, сам президент Путин где-то в середине ноября сказал, что если придут другие люди, которые знают, как сделать лучше, то все наши достижения рассыплются, тем самым какие-то непредсказуемые, неприятные события. И собственно, сохранение наших достижений, сохранение курса было действительно самым главным, о чем говорили те, кто там ратовал за то, чтобы Путин стал в результате этих выборов национальным лидером или как-то еще остался у власти. Так что это весьма парадоксальные ожидания.
Владимир Тольц: Пара слов о «парадоксальных ожиданиях»: другая страна, совершенно другие обстоятельства и другое время. - Германия, 1932-го. Экономический кризис, политическая нестабильность, парламентские выборы дважды за год. Кровавые уличные предвыборные стычки. На июльских выборах противостоящие друг другу правые и левые радикалы (национал-социалисты и коммунисты) получают больше трети мест в рейхстаге. Понятно, что умиротворения не наступает. В сентябре – новый правительственный кризис. В ноябре – новые выборы . Национал-социалисты набирают 37% голосов и становятся сильнейшей партией в рейхстаге. 30 января 1933 г. рейхспрезидент Гинденбург по многочисленным просьбам и предложениям трудящихся (т.е. профессоров, предпринимателей и банкиров) назначает Гитлера канцлером. Новые парламентские выборы – в марте 1933, уже после загадочного, сваленного на коммунистов поджога Рейхстага. При всем, при том Гитлер и на этих выборах не смог добиться абсолютного парламентского большинства. – Все это, конечно, весьма кратко и схематично. Все, только для того, чтобы сказать о «парадоксальных ожиданиях», о чем говорила Мария Липман, и упомянутых профессором Утехиным пророческих свойств мироощущения отдельных людей. Мне доводилось читать воспоминания, дневники и письма, людей, дневавших и ночевавших тогда в «Альдоне» - роскошном берлинском отеле, в ресторанах которого собирались в ту пору сливки столичного общества самого разного политического окраса – от коричневых наци до христианско-либеральных интеллектуалов и даже русских кадетов-эмигрантов. Знаете, судя по прочитанному, ни у одного из них, ни после ноябрьских выборов 32-го, ни в январе 33-го, когда Гитлер стал рейхсканцлером не возникло ощущения, что они проснулись в другой стране. – В «Альдоне» по-прежнему вечерами играл джаз, выступали куплетисты-полукровки и велись интеллектуальные беседы… Но «парадоксального» ощущения, что они уже в «другой стране» ни у кого из «альдонцев» тогда не наблюдалось.
Но вернемся, однако, из Германии 33-го в Россию 2007-го.
Прийду домой, а дома спросят:
Где ночь гуляла, с кем была?
А я скажу: в саду гуляла,
Домой тропинки не нашла.
Владимир Тольц: Днем 3-го декабря «Радио России» в своем комментарии выразило удовлетворение тем, что ожидания «другой страны» не сбылись:
Если кто-то рассчитывал, что 3 декабря мы проснемся в другой стране, то этого не случилось". И на самом деле, наверное, это хорошо. (…) Убедительная победа партии власти, не сбывшиеся пророчества тех, кто полагал, что в Думе будут представлены только две партии, - коммунисты и "Единая Россия"; парламент получился относительно многопартийным.
Владимир Тольц: Одни сравнивают эту многопартийность с гэдеэровской, другие – с совнаркомом после октября 17-го, где и левые эсеры значились. Кстати, когда читаешь записи в питерских дневниках 17-го года, выясняется, что 26 октября тоже неясно многим было, что они проснулись в другой стране. Журналист Наталия Геворкян говорит мне на это:
Наталия Геворкян: Это действительно не ощущается в один момент. Но эта страна стала, безусловно, другой сейчас. И на это ушли все 8 лет путинского правления. А тот день, который не заметили в качестве стартовой площадки для другой страны, был 31 декабря 99-го года, когда Ельцин объявил, что у него есть преемник и назвал этого преемника. Вот с момента, когда Ельцин обозначил свой уход и приход Путина, страна стала становиться другой.
Владимир Тольц: «Уход Ельцина», «приход Путина» - разумеется, все это важные вещи. Но это скорее вехи, которыми мы обозначаем переход страны из одного состояния в другое. Давайте поговорим о способе оценки этих перемен.
Мария Липман: Разумеется, для того, чтобы что-нибудь оценить, что-то изменилось или что-то осталось по-прежнему, нужно выбрать какие-то критерии. Но если, например, посмотреть, уменьшился ли контроль Кремля над политикой, у нас такая политика, которая вся более-менее контролируется Кремлем. Нет, конечно, не изменился этот контроль, может быть даже окреп. Изменилась ли пассивность общества, которое принимает любые манипуляции, любые конструкции, которые ему власть предлагает? Нет, тоже не изменилась, все как-то приняли, хотя вроде и не очень чисто выборы прошли, но как-то люди проголосовали за то, что было им предложено, снова приняли тот пакт неучастия, пакт согласия, который им предлагает власть. Какие-то, наверное, есть новые вещи, но это скорее такие обещания изменений может быть в каком-то будущем. Нам вроде бы предстоит изменение политической конфигурации, вроде бы Путин не воспользовался ни одной возможностью, которые ему подсказывали, чтобы остаться президентом, какую-то, наверное, он приберег возможность для себя использовать поддержку, которую он получил и каким-то образом остаться у власти, таким образом создать систему, где два центра власти. Это будет значительным изменением. Но только оно еще не произошло и как это, собственно, будет разыгрываться, мы не знаем. Сохраняется то главное, что было, собственно, в России в политике на всем длинном протяжении не только что кампании, а длинного предвыборного периода – неопределенность. Вот эта неопределенность, которая была, что будет, Путин останется, не останется, если не останется президентом, то как сумеет сохранить влияние на политические процессы в стране, все это остается и сегодня.
Владимир Тольц: Корреспондент испанской «Эль Паис» Пилар Бонет – давний и внимательный наблюдатель и участник российской жизни. Она была в Москве в августе 1991-го года, когда туда из Крыма вернулся Горбачев, как было уже сказано, похоже не сразу осознавший, что он вернулся в другую страну. Была Пилар в Москве и во время недавних выборов. Скажи, Пилар, у тебя не было ощущения 3 декабря, что ты проснулась в другой стране?
Пилар Бонет: Нет, у меня нет впечатления, что мы проснулись в другой стране. Я не думаю, что эти выборы такой резкий поворот или такая ценность, как имели исторические моменты августа 91-го, когда казалось, что мир и время разделились в двух эпохах – до и после. Это было в 91-м, без сомнения, но нет сейчас. Сейчас эти выборы, мне кажется, являются больше частью одного процесса, чем какими-то резкими границами между эпохами. Нет, ничего из этого нет, нет исторического ощущения. У меня нет такого впечатления, что страна поменялась, поменялась радикально, стала другой. Я не верю в эти вещи и даже не верю, что в 91-м она поменялась радикально. Ты меня спросил об ощущениях, ощущения, конечно, было. И ощущения были в августе 91-го, когда Ельцин ругал Горбачева. Этот момент был исторический. Но потом оказалось, что вещи из предыдущего периода продлились на современный период, так всегда бывает. Ощущение революции все-таки сопровождается продолжением вещей из старого режима, которые постепенно исчезают, переплетаются, испаряются, увеличиваются. В жизни страны есть ключевые моменты, но, повторяю, даже эти ключевые моменты не являются стопроцентным разрывом между прошлым и будущим.
Владимир Тольц: Так считает давно уже наблюдающая и описывающая российскую жизнь Пилар Бонет.
Ну, а вы-то как все произошедшее, включая обещания «другой страны» воспринимаете и ощущаете? – спрашиваю я профессора Илью Утехина.
Илья Утехин: Собственное мое ощущение такое, что в этой стране хуже и хуже дышать становится уже последние несколько лет. И если это другая страна, выборы, законы, у нас ведь все отбирали понемножку. Сначала отобрали «против всех», потом отобрали барьер явки и так далее. То есть превращали это в фарс по чуть-чуть. Между тем такое ощущение, что это элементы какого-то единого плана. Люди, которые всем этим заправляют и которые ставят этот спектакль, не все им подконтрольно, но такое ощущение, что они занимаются долгосрочным планированием. И все то, что сейчас происходит, было спланировано несколько лет назад. И то, что атмосфера начинает гнить и жизнь становится сложнее – это стало, конечно, очевидным довольно давно, к сожалению. Другое дело, что поскольку все это таким сопровождается изобилием, напоминающем брежневское время, то есть относительным, конечно, в Москве и Петербурге, в нефтедобывающих и газодобывающих регионах, такое ощущение, что в магазинах все есть, пока интернет можно читать, хотя по телевизору не все можно увидеть и услышать, а в интернете есть. Можно еще уехать за границу в принципе. Не то, чтобы такая мысль, что пронесет, но для большинства людей, которые понимают, что происходит и понимают, что они в этих обстоятельствах не могут внести какого-то существенного вклада, то есть от них не очень многое зависит, от их гражданской позиции. Ну выскажут они эту гражданскую позицию, ну побьет их ОМОН на «Маршах несогласных», ну даже разобьет им фотоаппарат, они, конечно, через это смогут потом своим детям в глаза смотреть более осмысленно, но все равно для большинства людей цена изменения образа жизни, места жительства или включения в радикальную борьбу или что-то такое гораздо выше, чем тот даже символический выигрыш, который они смогли бы получить.
Владимир Тольц: Но, может быть, тогда ставшая уже клише фраза «проснуться в другой стране» была просто была на недавних выборах инструментом, используемым политтехнологами с целью мобилизации электората? Некоторые специалисты, к примеру, Президент Фонда социальных исследований Самарской области Владимир Звоновский так и говорят:
«Все эти разговоры, что проснулись в другой стране - это публицистическая драматургия, потому что, собственно говоря, ничего не произошло».
Владимир Тольц: А что ты думаешь по поводу этого сюжета? – спрашиваю я Пилар Бонет.
Пилар Бонет: Я не знаю точно, о чем идет речь, потому что я пыталась сосредоточиться на фактах и на реальности. Мне кажется, что одной из больших проблем здесь – это опознавание реальности и виртуальных технологий. Мне очень много лет уже и я действую по принципу святого Томаса: то, что я вижу и трогаю – это существует, то, что я не вижу и не трогаю – мне надо это проверять.
Владимир Тольц: Работающая в Москве испанская журналистка Пилар Бонет. А вот ее работающая в Париже российская коллега Наталия Геворкян.
Наталья Геворкян: Пиар, безусловно, был. И если все это упростить до просто совершеннейшего примитива, там другая, но не 90-е. Приходите и проголосуйте – это будет другая страна и мы никогда не вернемся в 90-е. Прекрасно понимаю, что три четверти населения в 90-е пострадало так или иначе. Но если посмотреть на результаты того, что произошло, я не вижу никаких сверхъестественных результатов, которые позволяют нам сказать, что эта страна стала другой, условно, по сравнению, например, с выборами 2004 года.
Владимир Тольц: Так считает журналист Наталия Геворкян. Историк, давно уже зачисленный в политологи Владимир Прибыловский говорит мне:
Владимир Прибыловский: Когда эту фразу произносили со стороны Кремля, то это действительно политтехнологический прием, цель которого как-то взгреть теплохладного избирателя. Такого избирателя очень много и он, в принципе, за статус-кво, за Путина, но не до такой степени, чтобы непременно вскочить утром, проснуться и голосовать за любимого вождя. Так все понимают, что ничего на этих выборах измениться не могло, «Единая Россия» все равно побеждала и таких равнодушных избирателей было очень много. Это была попытка их подогреть. Кстати, не очень увенчалась успехом, пришлось все равно очень сильно фальсифицировать явку. А со стороны оппозиции временами это тоже был политтехнологический прием, но больше это была обеспокоенность самим процессом. И может быть в связи с этой обеспокоенностью возникает желание каждой рядовой схватке придать значение решающей.
Владимир Тольц: Политолог Мария Липман, как и многие, считает, что 3-го декабря россияне проснулись в той же самой стране, где и заснули накануне.
Мария Липман: Разумеется, конечно, никакого не произошло перелома радикального второго декабря.
Владимир Тольц: Но важнее, по мнению Марии, сохранится ли направление политического развития, наметившееся для России в последние 8 лет.
Мария Липман: Тут я не совсем уверена. Потому что, мне кажется, что степень неопределенности за последнее время увеличилась, а не уменьшилась. У Кремля есть огромная власть на обществом, практически неограниченная, абсолютная власть над политикой. Но эта необходимость передавать власть, необходимость соблюдать демократические процедуры показали предел возможности этой власти. С такой вещью она справляется трудно, плохо, непонятно как, создавая дополнительные неопределенности. И кажется, что нам действительно предстоит не закрепление и закостенение той системы, которая складывалась на протяжении восьми лет, а напротив, какое-то новое и интересное развитие, хотя необязательно приятное.
Владимир Тольц: В общем, шанс проснуться в другой стране у россиян сохраняется. Одних это пугает, других обнадеживает, третьи в него просто не верят…