Иван Толстой: В Голландии неделю назад открылся вэб-проект, соединяющий на одном интернет-сайте тексты Библии и Корана. Сайт снабжен поисковой программой для перекрестного сравнительного анализа текстов и очень прост в исполнении. Авторы сайта сделали его доступным для пользователей с любым изначальным уровнем знаний в области религии и любой скоростью доступа в интернет. На церемонии открытия сайта «Библия и Коран» побывала наш нидерландский корреспондент Софья Корниенко.
Софья Корниенко: Поисковик на сайте www . bijbelenkoran . nl – «умный»: набираю « Abraham » - он ищет заодно и « Ibrahim », как называют Авраама мусульмане, набираю «Maria» - ищет и «Marjam». Сайт работает пока на трех языках – на английском, арабском и голландском, но в будущем планируется добавить еще несколько языков и существенно расширить проект. Пока, правда, только в голландской версии сайта выложены полные тексты. Игра в сравнение Библии и Корана оказывается очень азартной. Ввожу слово «любовь» (« liefde »): в Библии слово встречается 251 раз, в Коране – 5. Слово « gestenigd » (по-голландски означает «побит камнями»): в Библии - 16, в Коране – 1 раз. Слово «месть» ( wraak ): в Библии 92 раза, в Коране – 8. Что это всё значит? «Просто интересный факт. Не более и не менее того», – говорит Мартин Фрёберг ( Martin Fr ö berg ) директор одной из компаний-основателей сайта, христианской телекомпании « IKON ».
Мартин Фрёберг: Ранней весной этого года мы поняли, что проект наш – уникальный и приобретает поистине мировой масштаб. Второго такого сайта в мире не существует. Однако это же обстоятельство вызывало у нас волнение и неуверенность. И тогда нам на помощь пришла Марлиз тер Борх, писательница, автор книги «Коран и Библия в рассказах». Мы договорились, что поможем ей найти хорошего издателя, а взамен она позволит нам разместить рассказы из ее книги на нашем сайте. Книга «Коран и Библия в рассказах» вышла в Голландии в октябре и сразу разошлась как горячие пирожки, уже планируется второе издание.
Софья Корниенко: Автор книги «Коран и Библия в рассказах» (« Koran en Bijbel in verhalen ») Марлиз тер Борх ( Marlies ter Borg ) говорит, что и сайт, и книга направлены, прежде всего, на борьбу с невежественностью, в которой мы сами себе стыдимся признаться.
Марлиз тер Борх: Даже люди, наделенные колоссальной ответственностью, которым приходится практически каждый день общаться и работать с мусульманами, например – президент Буш, возможно, не знают о том, что в Коране также рассказывается об Иисусе, рассказывается как о друге, как о «Суперзвезде». Они не знают, что мать Иисуса Мария упоминается в Коране чаще, чем в Библии. В Коране даже есть целая глава, посвященная Марии и названная в ее честь. Я сама не знала этих вещей всего несколько лет назад, несмотря на то, что я родилась в самой крупной мусульманской стране – в Индонезии. Мне с детства мусульманский мир казался странным, другим, немного пугающим. Но стоит открыть Коран, и человек из иудео-христианской культуры находит в тексте своих друзей – хорошо знакомых ему Ноя, Моисея, Архангела Гавриила – всех, с чьими именами мы выросли. И тогда чувствуешь облегчение: у нас столько общего!
Софья Корниенко: Ян Хук ( Jan Hoek ), директор второй компании-основателя сайта, международной нидерландской радиокомпании Radio Netherlands Wereldomroep , которая вещает по всему миру, в том числе и на арабском, видит в подобных доступных интеренет-ресурсах благодатную основу для межкультурного диалога, способного перебить пропаганду.
Ян Хук: Я только что вернулся из Тегерана, где проходила конференция с участием телерадиовещателей со всего мира. Иранская сторона очень старалась. Открывал конференцию президент Ахмадиниджад, а после конференции он же старался сфотографироваться со всеми. Государственная телекомпания Ирана со штатом около 25 тысяч человек, с двадцатью съемочными бригадами, которые снимали каждый наш шаг, задавали всем одни и те же два вопроса: «Что вы думали об Иране раньше?» и «Что вы думаете об Иране теперь, когда побывали здесь?» Это была одна большая рекламная акция иранского правительства, причем выполненная профессионально. Рекламная акция, рассчитанная не только на западного зрителя, но и на местного. И вот здесь иранское правительство просчиталось. Как только мы отправились в поездку по Ирану без наших гидов, выяснилось, что многие иранцы считают свое телевидение пустой пропагандой на службе Ахмадиниджада. Казалось бы, хорошие новости. Но нет! Иранцы так привыкли к пропаганде, что вообще не верят в существование непропагандистских СМИ. Даже Би-Би-Си, уважаемая независимая журналистская организация, как они считают – работает на британское правительство. О чем это нам говорит? Только об одном: что одного вещания Би-Би-Си, например, на такие страны, как Иран – мало. Нам нужен диалог, дебаты, обсуждение. Вот почему такие проекты, как этот сайт, очень важны для нашего радио.
Софья Корниенко: Но существуют ли Библия и Коран в принципе? Или у нас в сознании остались только многочисленные, иногда прямо противоположные их интерпретации? Примеры можно приводить до бесконечности. Почему, например, переводчик Фрэд Леймхаус ( Fred Leemhuis ), чей выполненный в 1989 году перевод Корана на нидерландский язык использован на сайте, перевел арабский глагол, который одновременно означает и «покинуть», и «ударить», именно как «ударить», и таким образом получилось, что правоверный мусульманин может «ударить жену», а не «оставить жену»?
Фрэд Леймхаус: Ответ очень прост. Я хотел сделать такой перевод, который был бы узнаваем для большинства мусульман. Поэтому я оставил в тексте ортодоксальную интерпретацию. Голландский читатель должен воспринимать текст таким же, каким его читает большинство мусульман. Это вовсе не означает, что не приветствуются иные интерпретации, наоборот. Но надо же с чего-то начинать!
Софья Корниенко: Ответ представляется не совсем убедительным, особенно в свете того, что социологический дискурс среди популистов все более приобретает очертания теологического, и многие недобросовестные политики и публицисты не преминут им воспользоваться, напомнил на церемонии открытия сайта Стивен Уиттл ( Stephen Whittle ), бывший глава Би-Би-Си, а ныне – консультант при Совете Европы:
Стивен Уиттл: Некоторое время назад комментаторы на Западе активно цитировали аналитиков, убеждавших нас в неизбежном «столкновении цивилизаций» в силу, якобы, фундаментальной разницы между «исламскими» и «западными» ценностями, экономическими системами и общественным устройством. Разницы не меньшей – говорили они – чем та, что существовала между Западом и СССР. Совсем недавно несколько европейских публицистов заявляли, что Европа медленно движется в сторону исламизации, что настоящая цель арабской диаспоры в Европе – конспиративная операция по созданию «Еврабии» как первого шага на пути к тотальной исламизации всего мира. А джихад, продолжали они, есть ни что иное, как рассчитанная на века операция по возвращению утраченной в 1492 году Андалусии. Четырехпроцентное меньшинство в Европе превратилось во врага. Точно так же, как «Протоколы Сиона», якобы, предполагали конспиративную операцию по захвату мировой власти в конце 19-го века, теперь у нас высокая рождаемость и терроризм, якобы, предполагают конспирацию мусульманскую. В вялой и пассивной Европе сегодня интеллектуалы, транссексуалы, судьи, правозащитники и гомосексуалисты также объединились специально, чтобы разрушить наши святыни. Узнаете картинку?
Тем более радостным событием представляется появление данного сайта, рожденного из опыта разногласий здесь, в Голландии, и одновременно соединившего в себе лучшие традиции голландской практичности с искренним альтруизмом. Будем надеяться, что этот проект станет источником взаимного согласия. Но не такого, о котором Эдвард Гиббон писал в своем труде о религиозных конфессиях римской цивилизации: «Простые люди считали их все одинаково верными, философы считали их все одинаково ошибочными, а власть – одинаково полезными. Терпимость такого рода способствовала не только взаимной снисходительнсти, но даже и взаимному согласию». Нам сегодня в Европе необходимо решение более глубокое, более основательное, которое оставляло бы пространство для конструктивного спора.
Софья Корниенко: Мы все время говорим о споре двух религий, но есть философы, утверждающие, что фундаментализм – это обратная сторона глобализации как таковой, ее спор с самой собой. Не забываем ли мы, что религия – во всяком случае, в ее классическом варианте, прежде всего, как текст священного писания – давно перестала занимать центральное место в жизни многих из нас? – спросила я у Стивена Уиттла по окончании его выступления.
Стивен Уиттл: Мне кажется, на обоих концах спектра есть фундаменталисты, которые буквально воспринимают и Библию, и Коран. Задача всех остальных нас, которые воспринимают эти тексты не буквально – понять изначальные причины их буквального прочтения текста, чтобы мы могли говорить с ними по существу. И это не означает, что мы должны игнорировать разницу в текстах. Мы живем в мире, где религия остается силой с большим потенциалом. Этот потенциал может быть использован как в негативном смысле, так и в позитивном. К тому же никто никогда не отменит самых основных вопросов – о рождении, смысле жизни и смерти. Наша задача – уменьшить негативное влияние религии с одной стороны и продолжить осмысленное переживание жизни с другой.
Софья Корниенко: Ответил мне Стивен Уиттл в лучших традициях эпохи Просвещения. Один из гостей церемонии в зале сказал проще:
Гость церемонии открытия сайта: Я – палестинец из Иерусалима, христианин, в Голландии прожил 20 лет. Должен признаться, что не могу найти общего языка с местными христианами. Мне кажется, на Западе христианство все время пытаются поляризировать. Здесь принято говорить только об иудаизме как о родственной христианству религии, из которой христианство произошло. Но как палестинский христианин, который вырос среди мусульман, я могу сказать, что это чрезвычайно меня обогатило духовно. Мы поздравляли наших мусульманских братьев во время Рамадана, активно взаимодействовали с ними. Я учился в христианской школе, где около 95 процентов учеников были мусульманские дети! Мусульманские родители не боялись отправить своих детей учиться в христианскую школу, где на каждой лестничной площадке была статуэтка Пресвятой Девы Марии и крест на стене. Каждую среду часть учеников шла в церковь при школе, а большинство оставалось изучать Коран, затем звенел звонок, и мы снова собирались на урок. А здесь, в Голландии, я был в христианской церкви всего несколько раз, да и то по приглашению своих друзей-иудеев.
Иван Толстой: Французский писатель Филипп Соллерс и его новая книга. Из Парижа – Дмитрий Савицкий.
Дмитрий Савицкий: Известный французский писатель Филипп Соллерс только что выпустил в издательстве «Плон» сочинение под названием «Настоящий роман, мемуары».
В 60-м году, в Париже, Филипп Соллерс начал издавать авангардный журнал « Tel Quel », в котором печатались статьи и эссе ведущих мыслителей эпохи. « Tel Quel », в течение 22-х лет был зеркалом интеллектуальной жизни страны, а в 82-м году получил новое название « L ' infini » - «Бесконечность», под которым он продолжает выходить и в наши дни. Наследник традиций сюрреалистов и Андре Бретона, Соллерс руководит серией «Кварто» в издательстве «Галлимар», публикуя забытых или ранее запрещенных авторов; он также знаток искусства древнего Китая, оперного искусства, живописи и англосаксонской литературы, в частности, Джойса. На его писательском счету – 22 романа. Только что вышедшая книга все же носит несколько парадоксальное название: «Настоящий роман, мемуары». Почему? Вот, как он это объясняет сам:
Филипп Соллерс: «Всю мою жизнь меня обвиняли в том, что я пишу романы, которые, по сути дела, не настоящие романы. И вот, наконец, первый. «Но это ваш жизненный путь!» - возражают мне. Несомненно! Но где вы видите разницу?»
Дмитрий Савицкий: Жизнь, как роман… Филипп Соллерс в течение последних 30-40 лет занимает центральное место на французской интеллектуальной сцене. Его издают в России, его печатают российские толстые журналы, его обсуждают, о нем спорят. И часто, что немаловажно, в связи с такими именами, как Жак Лакан, Франсуа Мориак, Жак Деррида, Ролан Барт, Луи Альтюсер, Мишель Фуко – список можно продолжить – то есть в хороводе звезд мировой величины французского интеллектуального небосвода.
Итого, Филипп Соллерс с одной стороны характернейший представитель вымирающего племени Сен-Жерменских интеллектуалов, издатель, редактор, участник горячих дискуссий, с другой - писатель легкого, ироничного, едкого, подчас злого стиля, отменный эрудит, завсегдатай всех литературных радио и телепрограмм.
В России он наиболее известен своей биографией Джованни Джакомо Казановы - «Казанова Великолепный». Трудно сомневаться в том, что для Соллерса Казанова не просто исторический персонаж. Описывая Казанову, он часто описывает самого себя, так как у Соллераса столько же поклонников, сколько и недоброжелателей:
«Казанову не хотели признавать писателем и, скажем напрямик, одним из величайших писателей Х VIII века. Из него сделали этакий театральный персонаж. О Казанове всячески стараются создать ложное представление. Режиссеры, ставившие о нем фильмы, изображали его как картонного паяца, любовную машину, более или менее дряхлую и смешную марионетку. Он преследует воображение людей и тревожит его. Охотно рассказывая о «галантных похождениях» Казановы, его лишают глубины. Короче говоря, ему завидуют, о нем говорят со смутной досадой, тоном уязвленного покровительства. Феллини дошел до такой глупости, что назвал Казанову глупцом. А следовало бы воспринять его, наконец, таким, каким он был: простым, прямым, отважным, просвещенным, обаятельным, веселым. Философом в действии».
Дмитрий Савицкий: Отрывок из «Казановы Великолепного» в переводе Яхниной, опубликованный в четвертой книжке «Иностранной литературы» за 2000 год. Целиком книга вышла в серии «Жизнеописания» в издательстве «Колибри» в этом году.
Мемуары самого Соллерса наверняка вызовут интерес, прежде всего, описанием эпохи и странных обстоятельств семейной жизни, юных лет и парижского дебюта писателя. Вот как начинается «Настоящий роман»:
«Некто произнесший «я» гораздо позже, явился в мир людей в субботу 28 ноября 1936 года, в полдень, в пригороде Бордо, через который проходит «дорога на Испанию». Во всем этом я не сомневаюсь. В любом случае метрика это подтверждает. Я записан под именем Филиппа Пьера Жерара Жуайо, сына Октава Жуайо (40 лет) и Марсель Жуайо, в девичестве Молине (30 лет). Я третий ребенок в семье, у меня две сестры - Анн-Мари и Анни (5 лет и 3 года). Я крещен в местной католической церкви. Знак зодиака - Стрелец, восходящий – Водолей. По китайской системе – Огненная Крыса. Удачи! Роман, в смысле семейном, более чем странен: два брата женились на двух сестрах и поселились в двух, стена к стене, симметричных домах, каждый - точная реплика другого. С одной стороны «мы», с другой Морис, Лор и Пьер - мой крестный, на 10 лет меня старше».
Дмитрий Савицкий: Необходимый комментарий: «жуайо» по-французски – «сокровище», «драгоценность». Подростком Соллерс менял свои инициалы, чтобы его не перепутали с дядей Пьером Жуайо, он уже требовал признания инакости, права быть другим. Отсюда и рождение идеи псевдонима.
Филипп Соллерс: «Эта фамилия, Жуайо, с одной стороны была неким личным чудом, с другой – болячкой, в том смысле (в ту-то эпоху!), что она вызывала самые разнообразнейшие нападки и насмешки. Мелкобуржуазный учитель позволял себе заметить: «Эта драгоценность – вовсе не жемчужина!», или: «Скажите-ка, драгоценность, вы что-то сегодня не блещете!».
Я обратил внимание на то, что в ту эпоху имена и фамилии, над которыми особенно издевались, принадлежали либо аристократам, либо евреям.
Когда вышла моя первая книга, а сразу за ней вторая - «Любопытное одиночество» - я все еще считался по тем временам несовершеннолетним, мне еще не исполнился 21 год. Так что я взял псевдоним Соллерс, который я придумал лет в 15. Я был довольно силен в латыни, и словарь подсказал мне мое писательское имя. « Sollus » - «целый», «полный», и « Ars » - «искусство». К примеру, у Горация: « lyrae sollers » – «искусство игры на лире»».
Дмитрий Савицкий: Отец и дядя Соллерса были крупными промышленниками. За сдвоенным домом начинался огромный сад, за садом – здания фабрики и мастерских. Во время стачек из-за забора раздавалось угрожающее, но и смешное для подростка: «Драгоценности («Жуайо») – на фонарь».
Во время войны и оккупации в доме отца поселился австрийский офицер. Выхолощенный, подтянутый, по вечерам потягивающий коньячок под Брамса. На фабрике дела шли все хуже и хуже: не хватало сырья, рабочей силы. Имение братьев на острове Ре также пострадало от оккупантов. Соллерс пишет, что ограду и верхний этаж снесли, так как поместье находилось на линии прицельной стрельбы.
Это здесь, десятилетия спустя, он будет снимать любительской кинокамерой жену, Юлию Кристеву, нагишом, а еще десятилетия спустя, в этом году, в знак их общей сексуальной раскрепощенности, пустит эти кадры на франко-немецком телеканале «Арте».
Эротика и секс – открыто или подспудно – содержание произведений Соллерса. Хотя его роман «Женщины», наиболее популярный во Франции, посвящен также и крупным мыслителям эпохи.
«- Вы относитесь с терпимостью к королевскому строю?
- Это выражение больше не имеет смысла. Нужно рыться по всем закуткам Истории.
- Революция?
- Жирондинец.
- Террор?
- Ни в коем случае.
- Маркс?
- Весьма!
- Фрёйд?
- Еще больше!
- Ницше?
- Страстно!
- Хайдеггер?
-Само собой.
- Ленин?
- Любопытно.
- Сталин?
- Тошниловка.
- Гитлер?
- Ужас!
- Муссолини, Франко, Петэн?
- Отвращение.
- Королева Англии?
- Это уже приятнее.
- Де Голль?
- Не дурно.
- Миттеран?
- Нет доверия.
- Кеннеди?
- Великая Америка, которая исчезла.
- Мао?
- Каюсь. Чудовище, но замечательный поэт-каллиграф и великолепный стратег.
- Библия?
- Изучена с лупой.
- Греки?
- Бесконечно.
- Индия?
- Спонтанно.
- Китай?
- Всегда.
- Иоанн Павел Второй?
- Грандиознейший Папа, но, помилуйте, избежим сексуальной тематики!
- Ислам?
- Лишь в смысле мистическом.
- А сегодня?
- Ошибка».
Это диалог Филиппа Соллерса с Филиппом Соллерсом из только что вышедшей книги «Настоящий роман, мемуары».
Его литературную карьеру подтолкнул (и как!) влиятельнейший Франсуа Мориак. Помощь Мориака начинающему писателю и издателю авангардного « Tel Quel » была решающей. Луи Арагон также сыграл свою роль, но молодой Соллерс сторонился коммунистов. Так как был маоистом.
Филипп Соллерс: «Маоисткое наваждение занимало меня целых три года. Мы отправились даже в Пекин в 74-м году, но без Лакана, который собирался ехать с нами, зато с Бартом, умиравшим от скуки во время этого путешествия. Короче, для меня первая волна – маоизм. Вторая волна – Солженицын и русские диссиденты, которых, наконец-то, услышали. Третья волна – неожиданное избрание Иоанна Павла Второго и польское восстание. Четвертая волна – падение Берлинской стены.
Все эти годы я писал «Рай». Политически правые больше были не в счет, левые – тоже, а Университет – и того меньше».
Дмитрий Савицкий: Время мое кончается, а мне еще остается объяснить, почему же столь любопытная личность, такой замечательный писатель покрыт патиной, скажем, одиозности.
Он пишет сам, что его обзывали и обзывают «бездарностью, бароном, мандарином (буржуазное происхождение!), гомофобом, крестным отцом (литературной мафии), лжецом, самозванцем, провокатором, женоненавистником, маоистом».
Проблема заключается, наверное, в том, что Соллерс пишет в жанре self - fiction , то есть о себе. И, чаще всего, в компании Лакана, Барта, Мориака, Дюррас, Умберто Эко, Лё Клезио, Кундеры, Модиано, Сарот, последних сюрреалистов, структуралистов, постмодернистов, постоянно выталкивая себя на первый план на этих групповых фотографиях 60-х, 70-х, 80-х годов.
Отчасти он вполне имеет на это право, но ему не прощают умное использование СМИ, как книжного прилавка, и отсутствие хотя бы тени скромности.
Но Филипп Соллерс принадлежит своей эпохе, и каждый, желающий понять Францию второй половины ХХ века и ее отнюдь не одномерных героев - Бретона, Элюара, Арагона, Барта, Лакана, Делёза, Бланшо, само собой, Батая - найдет в «Настоящем романе» Филиппа Жуайо тьму интересного.
Иван Толстой: Русские европейцы. Сегодня – Сергей Довлатов. Его портрет представит Борис Парамонов.
Борис Парамонов: Сергей Донатович Довлатов (1941 – 1990) – новое имя русского литературного пантеона. Писателей и знаменитых, и хороших сейчас, слава Богу, много в России, но Довлатов – особая статья: это новая русская слава, миф и, как начинают поговаривать, - классик. Обязательное условие всякой славы, как говорится об этом у Чехова в рассказе «Учитель словесности, - памятник в Москве. Памятника в Москве Довлатову пока не поставили, но мемориальную доску в Петербурге открыли, при стечении публики и телевидения, и аж в присутствии губернатора Валентины Матвеенко. Памятник в Москве на Арбате поставлен Окуджаве; смело можно сказать, что популярность Довлатова никак не уступает популярности Окуджавы. Есть и некоторое отличие в характере славы того и другого. Окуджава, что ни говорите, - любимец интеллигенции, прежде всего. С Довлатовым несколько по-другому и, пожалуй, круче.
Рядом с нынешней мемориальной доской на улице Рубинштейна, около этого громадного дома, в котором жил Довлатов, стоял, помнится, пивной ларек – один из бастионов советской цивилизации, институция, нежно любимая народом, в том числе интеллигенцией, которая опохмелялась ничуть не реже, чем представители рабочего класса. Да если говорить всё по порядку, так самые интересные люди – некая новая прослойка в пресловутой «прослойке» - были как раз среди этих интеллигентных ханыг. Вот это и были герои Довлатова.
Критик Андрей Арьев пишет в предисловии к трехтомному собранию сочинений Довлатова:
«…он питал заведомую слабость к изгоям, частенько предпочитая их общество обществу приличных – без всяких кавычек – людей. Нелицемерная, ничем не защищенная открытость дурных волеизъявлений представлялась ему гарантией честности, благопристойное существование - опорой лицемерия. Симпатичнейшие его персонажи – из этого круга людей… Аутсайдеры Довлатова – без всяких метафор – лишние в нашем цивилизованном мире существа. Они нелепы с точки зрения оприходованных здравым смыслом критериев и мнений. И всё-таки они люди. Ничем не уступающие в этом звании своим интеллектуальным тургеневским предтечам».
Конечно, термин «лишние люди» в России традиционно относят к интеллигенции, лишенной возможности реализоваться в подавленной всяческими репрессиями стране. И у Довлатова его персонажи – в основном, представители богемного андерграунда, всякого рода не печатающиеся поэты-метафизики. Но у него есть и другие герои, из других общественных слоев – например, спившиеся колхозники или солдаты лагерной охраны. Довлатов увидел и показал, что лишними в коммунистической утопии оказались буквально все, образовалось некое единое лагерное братство – лагерное хоть в смысле Солженицына, хоть в смысле «социалистический лагерь». Этот каламбур, кстати, очень был в ходу. Помню одного поляка, говорившего: «Наш барак в лагере - самый веселый».
Популярность, слава Довлатова, любовь к Довлатову повсеместны, потому что его читают как лагерники, так и вохра. Он сумел показать, что это люди одного порядка. Поэтому шедевром Довлатова был и останется рассказ «Представление» - о том, как в лагере была разыграна пьеса об Октябрьской революции в исполнении зэков. В роли Ленина – рецидивист Гурин. Мало кто обращает внимание на то, что сюжет рассказа фантастичен, абсолютно не реален. В советских местах заключения была своего рода политическая этика – не позволялись не только бунты, естественно, но и никакие знаки солидарности заключенных с советским строем; например, в тюрьмах перед Первым мая и Седьмым ноября у зэков изымались красные майки – чтоб никто не мог помахать красным из тюремного окошка, приветствуя идущую по воле демонстрацию трудящихся. Рассказ Довлатова в этом смысле – выдумка, но выдумка, поднявшаяся до символа всей советской жизни. Мы читаем «Представление» и понимаем, что в роли Ленина заключенный Гурин и народный артист СССР Михаил Ульянов – одно и то же.
Феномен Довлатова – он сумел сделать хорошую литературу любимой народом. Это очень трудно и, главное, редко. О ком еще из русских писателей это можно сказать? Есть культовые книги, романы – это, конечно, дилогия об Остапе Бендере и «Мастер и Маргарита». Довлатов романов не писал, поэтому имя, всплывающие рядом с ним, – Зощенко. Зощенко – это очень высокая литература, бывшая в то же время необычайно популярной. Интересно сравнить Довлатова и Зощенко в отношении их писательских приемов. И тут разница обозначается большая.
Зощенко – необыкновенный мастер языка, игры с языком, словесник. Что в этом смысле можно сказать о Довлатове? Послушаем. Вот Иосиф Бродский:
«Сережа был, прежде всего, замечательным стилистом. Рассказы его держатся больше всего на ритме фразы, на каденции авторской речи. Они написаны как стихотворения: сюжет в них имеет значение второстепенное, он только повод для речи. Это скорее пение, чем повествование, и возможность собеседника для человека с таким голосом и слухом, возможность дуэта – большая редкость. Собеседник начинает чувствовать, что у него каша во рту, и так это на деле и оказывается».
Вот Лев Лосев, вспоминающий о разговорах с Довлатовым по телефону:
«Чудо творилось в телефонной трубке: информация преображалась в рассказ. Все стертые персонажи заурядного телефонного разговора превращались в героев саги, неповторимых и непредсказуемых. Даже мелкие люди, даже пошлые слова становились занимательными: вот ведь как необыкновенно мелок может быть человек, вот ведь как неожиданно пошл! Есть такое английское выражение « larger than life » - «крупнее, чем в жизни». Люди, их слова и поступки в рассказе Довлатова становились живее, чем в жизни. Получалось, что жизнь не такая уж однообразная рутина, что она забавнее, интереснее, драматичнее, чем кажется».
А вот уже цитировавшийся Андрей Арьев:
«В литературе Довлатов существует так же, как гениальный актер на сцене – вытягивает любую провальную роль. Сюжеты, мимо которых проходят титаны мысли, превращаются им в перл создания. Я уже писал, что реализм Довлатова – театрализованный реализм… Воссозданная художником действительность намеренно публична даже в камерных сценах… Жизнь здесь подвластна авторской режиссуре, она глядит вереницей мизансцен. Довлатов создал театр одного рассказчика…Его проза приобретает дополнительное измерение, устный эквивалент. Любой ее фрагмент бессмысленно рассматривать только в контексте, подчиненном общей идее вещи. Настолько увлекательна его речевая аранжировка, его конкретное звучание. Фрагмент вписывается в целое лишь на сепаратных основаниях».
Вы заметили общее у всех трех говоривших о Довлатове? Вспоминается Довлатов в устном жанре, не столько писатель, сколько собеседник. Недаром все называют его «Сережей» - это знак интимного, бытового общения. Фигура живого Довлатова заслоняет всем известные тексты. Точку над «и» поставил Арьев: театрализованный реализм, театр одного рассказчика. Еще важно в последнем высказывании: у Довлатова нет единого контекста, но мизансцены, аттракционы – «гэги», как говорят в кино. Строго говоря, это значит, что у него нет ни сюжета, ни характеров. То есть живой Довлатов был крупнее, интереснее, артистичнее Довлатова-писателя: вот что стоит в подтексте у критиков и мемуаристов, хотя все они в один голос восхваляют писателя. Довлатов - не совсем писатель или, во всяком случае, больше, чем писатель. Он в том ряду, что Андронников и Жванецкий – вот такую ему ориентацию следует дать. «Лайв», живьём – вот подлинный жанр Довлатова. Но он умер. Это самая большая его неудача – не как человека (все умрем), а именно как художника. Но то, что он оставил, тоже можно любить.
Иван Толстой: В этом году исполнилось 15 лет со дня смерти легендарной чешской джазовой певицы Эвы Ольмеровой. О ее драматической судьбе и преждевременной смерти рассказывает Нелли Павласкова.
Нелли Павласкова: Когда в 1968 году западногерманское радио передало в записи концерт Эвы Ольмеровой, слушатели не могли поверить, что это не голос негритянской певицы из Нью-Орлеана. Ольмерова никогда не была в Америке, но джазовые композиции и народную духовную музыку негритянского Юга она пела так, будто бы родилась на берегах Миссисипи.
Эва Ольмерова родилась на берегах Влтавы, в Праге, в 1934 году. Отец был фабрикантом, дедушка - чехословацким дипломатом в Лондоне. Он-то и научил внучку английскому языку. С приходом к власти коммунистов для девочки закончились и уроки игры на рояле, и возможность получить хорошее образование. У семьи было отнято все имущество, Эве не оставалось ничего другого, как учиться на портниху. В комсомол вступить она не пожелала, и все свободное время проводила с друзьями-тремпами, предпочитающими комсомольским собраниям бродяжничество в лесах и лагерные костры. Там Эва играла на гитаре и пела ковбойские песни. В шестнадцать лет она познакомилась с музыкантом Арноштом Кавкой и начала петь в его джазовом оркестре, выступавшем в разных кафе.
В 62-м году ее услышал композитор Карел Мареш, и именно он привел ее в новый модный театр малых форм «Семафор», который стал законодателем вкуса у интеллигенции шестидесятых годов. Мареш написал для Ольмеровой ее первый хит «Ты – как длинный мост».
Казалось, что все на правильном пути, и что Ольмерова в 28 лет стоит в начале многообещающей карьеры. Однако все сложилось по-другому. Нонконформистский стиль жизни певицы, ее нежелание приспособиться к социалистическим требованиям, дерзкое отношение к властям привели к запрещению выступать в Праге. Тогда, в начале шестидесятых, в защиту Ольмеровой выступил писатель Йозеф Шкворецкий, он написал статью «Феномен джазовой певицы», в которой стыдил идеологическое начальство за преследования талантливого человека. Вскоре все опять изменилось. Началась политическая оттепель, предшественница 68-го года и Пражской весны, и Ольмерова снова выступала в джаз-клубе «Редута», пользовалась феноменальным успехом на Первом международном джазовом фестивале в Праге. В 66-м году она исполняла в костеле Святой Катерины хоралы Баха в сопровождении органа, до сих пор об этом вспоминают в Праге, как о мистическом действе. Ольмерова возвратилась в театр «Семафор», где для нее было написано несколько песен, в том числе знаменитый «Блюз одиночки».
Пение Ольмеровой нравилось и кинорежиссерам новой волны – Вере Хитиловой, Яну Немецу, Антонину Маше, в их фильмах она играла и пела. В 68-м году директор Гамбургского радио приехал в Прагу, чтобы уговорить Ольмерову петь в западноевропейских джазовых клубах. Все планы опрокинула советская оккупация в августе 68-го года. Хотя даже в 69-м, по инерции, в Праге продолжалась интенсивная концертная жизнь. Ольмерова даже встретилась с Эллой Фицджеральд, которая предложила Эве совместное турне. Еще был успех на Шестом международном джазовом фестивале, но это было уже последнее выступление, потом Ольмерову уже никто в Чехословакии не мог услышать.
Личная жизнь Эвы Ольмеровой была драматичной. В первый раз вышла замуж восемнадцати лет за своего сверстника, второй брак продолжался только три месяца, ибо муж тайно от нее эмигрировал на Запад. Оставил ей пустую квартиру и наследство: ходить по вызову в полицию, объясняться насчет его эмиграции. В 38 лет Ольмерова вышла замуж в третий раз за человека на 14 лет младше ее. И этот брак долго не выдержал. Детей у нее не было, и все это вместе взятое привело к тяжелой депрессии и алкоголю.
В начале восьмидесятых годов композитор Михал Коцаб написал для нее целый диск песен - «Сыграй и для меня». Это была смесь роковых и джазовых композиций, шансонов. И оказалось, что Ольмерову не забыли, пластинки шли нарасхват. В 92-м году вышел еще один ее новый диск «Свечи и тень», и он стал последним. Здоровье певицы стремительно ухудшалось, и в этом же году она скончалась в одной из пражских больниц от цирроза печени. Сегодня записи Ольмеровой стали культовыми, они вышли и сейчас, накануне Рождества, когда в магазины поступают самые популярные диски. 43 песни из репертуара Ольмеровой изданы под старым, таким точным названием: «Блюз одиночки».
Иван Толстой: 1 декабря исполнилось 125 лет со дня рождения выдающегося мыслителя и историка Льва Платоновича Карсавина. Его труды оказали заметное влияние на интеллектуальную жизнь Европы середины ХХ века. Схваченный в Литве советскими представителями, он разделил судьбу многих и погиб в сталинском лагере. В Каунасском Университете Витаутаса Великого, где Карсавин в свое время преподавал, прошла международная научная конференция.
Рассказывает наш корреспондент в Литве Ирина Петерс.
Ирина Петерс: Лев Платонович Карсавин родился 1 декабря 1882 года в Санкт-Петербурге, закончил историко-филологический факультет Петербургского Университета. Его мысль – свободна и самостоятельна, но источник своих вдохновений он находит в христианской догматике, открывая в ней жизненность и осмысленность, необходимую, по мнению ученого, чтобы вернуть современному человеку равновесие.
Воззрения Карсавина формировались в условиях русского духовного реннесанса, однако большевистская революция грубо прервала возрождение – начинаются преследования и притеснения церкви. При этом Карсавин не только продолжает заниматься богословием, но и читает проповеди в храмах. Большевики объявляют его «мракобесом», «средневековым фанатиком».
1922 год. Изгнанный специальным декретом Ленина - без права возвращения на родину – на знаменитом, так называемом, «философском пароходе», среди таких фигур, как Бердяев, Лосский, Ильин, Франк, Зеньковский, Струве, - Лев Карсавин попадает в Германию, потом - в Париж.
1928 год. Лев Карсавин получает два приглашения - преподавать в Оксфордском Университете или в Литовском. Он выбирает Каунас. Рассказывает доцент этого университета, который сейчас носит имя Витаутаса Великого, Асия Ковтун.
Асия Ковтун: Университет предлагает Карсавину кафедру Всеобщей истории. Через несколько недель он начинает общаться с коллегами на литовском языке, через два года свои научные труды он начинает писать тоже только на литовском. Он был очень счастлив в Каунасе, у него был очень хороший круг общения. В 1940 году вместе с университетом он перебирается в Вильнюс, категорически отказавшись эмигрировать на Запад. После оккупации Литвы ему полностью запрещена преподавательская деятельность.
Ирина Петерс: Июль 1949 года. Карсавин арестован. Официальной причиной ареста был отказ ученого участвовать в выборах – как он говорил «в фарсе выборов без выбора». Он получает 10 лет лагерей. Публицист Пранас Моркус.
Пранас Моркус: Когда большевистский переворот раздробил русскую культуру, осколками Серебряного века покрылся весь континент. Кое-что осело даже на другом полушарии. Пассажир «философского парохода» Лев Платонович Карсавин, появился тут окружным путем – через голодный Берлин и не менее голодный Париж. Его младшую дочь одевали в платьице, снятое с куклы. Лев Платонович, конечно же, писал, но подрабатывать иногда приходилось в киномассовках. Вот приглашение в Ковенский университет, труды по-русски и по-литовски, написанные им книги помогли становиться на ноги и крепнуть литовской культуре. Потомок византийских Палеологов, этот легендарный человек первой нашей независимости стал всеобщим любимцем, символом того в русском, что так близко нашему сердцу. Что до самого Льва Платоновича, то близость русских звезд оказалась для него роковой. В Музее карсавинской гимназии можно узреть листки об аресте и выселении профессорской семьи в подвал, а также фиолетовыми чернилами написанные протоколы допросов, а в них, на обвиняющий рык о чуждости марксизму, детский ответ: «Да, он мне чужд, но за это ведь не сажают». Вот именно за это абакумовские псы гноили людей, да, впрочем, и за то, что люди.
Ирина Петерс: Карсавин попадает в Абезь – это у северного Полярного круга. В тяжких лагерных условиях он продолжает оставаться для окружающих духовным учителем. Об этом рассказывают и находившиеся там литовцы. Вообще, выходцев из Литвы, как свидетельствует история, на нарах сталинских лагерей было немало. В основном – католические священники, которых советская власть преследовала за церковную и диссидентскую деятельность. Один из самых известных таких сопротивленцев – монсиньор Альфонсас Сваринскас. Этот человек, проведший в лагерях в общей сложности около тридцати лет, знаменит, во-первых, тем, что из последнего заключения во времена Михаила Горбачева его освободили по настоянию президента США Рейгана. И, во-вторых – тем, что этот католический священник, ему сейчас 81 год, был свидетелем кончины Льва Карсавина.
Альфонсас Сваринскас: Я работал фельдшером в том лагере, это за Интой, 90 километров, в Заполярье, Центральная больница. Там было 80 мест. Свозили из всех лагерей, чтобы там умереть. Больше всего было туберкулезных. И вот когда его привезли, сказали, что это профессор Карсавин. Так я с ним познакомился, в приемной. Бородка такая маленькая... Те, которые безнадежные, их выносили потом на кладбище. Так он попал в этот корпус. Он тогда писал. Я давал ему бумагу, карандаши, и он писал. Там был профессор Ванеев из Петербурга, он стал последователем Карсавина. Вот Карсавин писал и, однажды, все собирает и приносит мне: «Я больше не могу, что я написал - это самые лучшие мои сочинения». Он говорит: «Позовите мне отца Петра, я хочу исповедоваться». Петр был киевский православный священник. А Петр работал в каптерке, там тепло, и он побоялся идти, чтобы его не выгнали из каптерки. И Карсавин тогда три дня молчал, а после этого говорит: «Позовите мне католического священника, я хочу исповедоваться. Я всю жизнь пожертвовал православию, а в час смерти они не хотят слушать моей исповеди». И тогда позвали поляка, такой пожилой хороший человек, и он мне сказал, что он на чисто латинском языке хорошо исповедовался. Принял католическую церковь, таким образом.
Ирина Петерс: Другой литовец – Владас Шимкунас – врач-патологоанатом лагерной больницы – осознавая, кто уходит из жизни, и понимая, что Карсавин будет похоронен на общем кладбище, просто под номером, без имени – совершает поразительный поступок. На листке бумаги Ванеев пишет эпитафию, а Шимкунас, вложив листок в темный медицинский флакон, вшивает его в тело покойного.
Интуитивная мысль Карсавина, что тело и после смерти участвует в судьбе человека, неожиданно подтвердилась. Могила его была найдена в 1990 году, а тело определено по тому самому флакону с запиской.
Участники экспедиции решили не тревожить захоронение, закопали могилу и оставили все, как было.