События в Назрани в интервью Радио Свобода прокомментировал Сергей Маркедонов, заведующий отделом межнациональных отношений Института политического и военного анализа.
- Сергей Мирославович, какие-то странные противопоставления происходят в Ингушетии: с одной стороны, митинг в поддержку Владимира Путина – это понятно. Но с другой стороны, в чем смысл такой поддержки и такого жестокого разгона? Как это связать воедино?
- Я думаю, что это можно и нужно связывать воедино. Мне кажется, что есть некоторое упрощение со стороны российской власти и в действиях, и в интерпретации событий. Даже в том, что часть территории Ингушетии объявлена зоной антитеррористической операции, есть попытка очень сложную, очень противоречивую, очень многосоставную ситуацию свести к борьбе с терроризмом. Да, терроризм в Ингушетии есть, хотя, на мой взгляд, если говорить о терроризме как о политически и идеологически мотивированном насилии, то терроризма такого, как был в Чечне, скажем, в 90-е годы и в 2000-е в Дагестане, в Ингушетии нет. Скорее, можно говорить о нападениях, диверсиях, чем о терроризме как какой-то политической практике.
В Ингушетии действительно есть много разных составляющих, есть недовольство местной властью. Но в то же время очень многие ингушские интеллектуалы считают, что российская федеральная власть – помощник в наведении порядка. Заметим, в Чечне в 90-е годы практически не было ничего такого, а было стремление к отделению от России. В современной Ингушетии сепаратистских структур, которые можно было бы сравнить по силе и по потенциалу с чеченскими 90-х годов, нет.
С другой стороны, есть какие-то разрозненные структуры, связанные скорее не с этническим сепаратизмом, а с радикальным исламом, структуры сетевого характера, в которых нет единой вертикали, нет жесткой иерархии. Да, есть общее недовольство политикой республиканских властей, но при этом люди, которые недовольны этой политикой, вовсе не обязательно террористы или исламисты.
Таким образом, мне кажется, что задача федеральной власти – не упрощать ситуацию, не сводить все к борьбе с терроризмом, хотя с ним бороться надо, безусловно. Надо понимать, что в этом противодействии есть разная степень радикальности, разная мотивация, разная идеология, в конце концов: от законопослушной монархической (государь Путин, приди и рассуди) до антироссийской. Но в любом случае какого-то единого протестного движения в Ингушетии, конечно, нет. А то, что разного рода радикалы, экстремисты пытаются воспользоваться митингами, массовыми акциями - так это нормальная практика. Естественная практика, скажем так, для любых протестных действий, будь то Румыния 1989 года, Новочеркасск 1962-го или любые другие массовые акции.
- Как дальше может развиваться ситуация?
- Естественно, российская власть не должна идти на поводу у организаторов массовых акций. Но, с другой стороны, присмотреться к кадровым вопросам надо было давно. На протяжении всего постсоветского периода в Ингушетии были две модели власти. Первая – условно говоря, аушевская, когда никакой лояльности центру нет, проводится самостоятельная политика фактически, особенно в отношении к Чечне, но при этом некий порядок внутренний существует. Вторая - зязиковская, когда лояльность центру есть сверх всякого лимита, 99-процетные результаты гарантируются абсолютно, даже 100-процентные в некоторых районах, но при этом внутреннего порядка в республике никакого нет.