Когда роскошную платиновую блондинку, победившую в одном телевизионном конкурсе («Американский идол»), отправили на другой («Умней ли ты пятиклассника»), она споткнулась на таком вопросе: «Столицей какого европейского государства является Будапешт?».
Узнав — какого, она записала на бумажку трудное слово «Венгрия», чтобы поразить эрудицией друзей.
Это будет не трудно, судя по данным, собранным в выходящей на днях книге Сюзаны Джакоби — «Эпоха американской неразумности» (Susan Jacoby. The Age of American Unreason). Вот один из приведенных там фактов:
Несмотря на уже многолетнюю войну в Ираке, только 23% американцев могут найти на карте Ирак, Иран, Саудовскую Аравию и Израиль.
Сетуя на промахи образования, Джакоби говорит, что сегодня школьники учатся дольше, чем раньше, а знают меньше. Одна из причин тому, утверждает автор, начатый несколько десятилетий назад в Американской Академии бунт против канона. Так называемая либерализация образования, которую диктовал модный тогда мультикультурализм, привела к замене фундаментальных знаний какими придется. (У критиков таких образовательных программ это называется «курсы Микки Мауса», где мультфильмы изучается наравне, а иногда и вместо Шекспира).
В связи с книгой Джакоби, которая обещает наделать много шума в интеллектуальных кругах, я вспомнил напечатанную некоторое время назад в The New York Times Book Review статью Рашель Донадио «Возвращаясь к каноническим войнам» (Rachel Donadio. Revisiting the Canon Wars). Речь в ней шла об этом же, самом больном за последние десятилетия вопросе в Американской академии, — о каноне в гуманитарном образовании, о том, каким оно было раньше, каким оно стало и каким оно должно быть.
C обозревателем Радио Свобода Владимиром Гандельсманом я обсуждаю этот круг вопросов.
— Тема эта, конечно, не новая…
— Да, не новая, но по-прежнему актуальная. 20 лет назад, когда Рейган и Горбачев заканчивали Холодную войну, а за обучение в колледже платили много меньше, чем сейчас, появилась книга, которая произвела огромное впечатление на академиков: «Ум за разум, Америка!», — книга Аллана Блума, профессора философии из Чикаго. Речь шла о том, что образование обкрадывает студентов.
— Мне нравится, как вы перевели знаменитое, но плохо звучащее по-русски заглавие — «Закрытие американского ума» (Allan Bloom. The Closing of the American Mind). Эта книга, между прочим, стала бестселлером, который разошелся тиражом более миллиона экземпляров. Не кто-нибудь, а Сол Беллоу написал предисловие, — благо книга принадлежала перу его друга. Более того, Беллоу написал о нем одну из своих последних книг, до сих пор, к сожалению, не переведенный на русский блестящий интеллектуальный роман «Равелстейн» (Ravelstein). (Под таким именем в тексте выступает Алан Блум).
— Вспомним, что хитовый труд Блума провозглашал — ни больше, ни меньше — следующее: отпадение от западного канона образования — это поражение университетского образования, поскольку релятивизм, заменивший его, убил необходимость образования как такового и отменил поиск лучшего и достойнейшего; рок-музыка способствовала деградации молодых людей; и вообще Америка не вносит никакого вклада в интеллектуальную жизнь мира с 1950-х годов; да и многое, что пришло раньше, было заимствовано (в обедненном варианте) из Хайдеггера, Ницше, Вебера, Фрейда и других европейских мыслителей. Таков был приговор Блума.
— Все пошло шиворот-навыворот в 1960-е годы, когда впервые стала реализоваться программа политической корректности и мультикультурализма.
— Ну да, именно тогда университеты взяли курс на «равенство», решили покончить с расизмом, сексизмом и элитизмом, потому что они полагали, что попытки социальных перемен имеют статус той моральной правды, которую следует отстаивать высшим учебным заведениям. Книга Блума появилась в то самое время, когда университеты были по уши в так называемых канонических войнах, в которых традиционалисты бились за программу обучения, сосредоточенную на классике, и — против этих самых мультикультуристов, как я их называю, которые отстаивали права женщин и всевозможных меньшинств в литературе.
— В эти годы, чему я сам был свидетелем, очередной этап вечной битвы архаистов и новаторов принял тогда ожесточенную форму. Академия кипела негодованием, против Мертвых Белых Мужчин, которые завладели культурным каноном.
— В начале 1988 года в Стэнфорде прошел митинг с участием Джесси Джексона, афроамериканского борца за права, — студенты скандировали: «Нет дерьмовой дуре, западной культуре!» Так они протестовали против университетского курса по западной цивилизации. Начальство быстренько проголосовало, и курс заменили чем-то для слабого пола и меньшинств. Книга Блума вдохновила еще нескольких консерваторов, написавших свои книги, но при всей популярности, на академический университетский мир она не произвела должного действия. То есть произвела, но обратное. Блума критиковали за все: начиная от интерпретации древнегреческой литературы до современной молодежной культуры и феминизма, который, как он считал, оказывает вредное влияние.
— Джон Сёрл, замечательный профессор-философ, писал тогда, в 1090-е годы, что книга Блума вызвала ненависть в профессорской среде.
— Совершенно верно. Хотя Блум с горькой иронией говорил лишь о том, что западный канон, от Сократа до Маркса, который всегда казался символом либерализма, теперь понимается как деспотический. Короче говоря, на сегодня большинство считает, что «мультикультуристы» войну выиграли. И профессура считает это положительным достижением. Теперь демаркационная линия проходит не между правыми и левыми в традиционном политическом смысле, но между теми, кто защищает ясную идею знаний, основанных на определенных вековой культурой ценностях, и теми, кто следует моде, фокусируя свое внимание на всем спорном и экстравагантном. Все это сказывается не только на студентах, но и на уровне самого преподавательского состава. Вот что пишет философ Марта Нуссбаум: «Потеряно уважение к гуманитарным дисциплинам, а ведь они — важнейшая составляющая демократии». Забавно, что в 1987 году она разносила книгу Блума в пух и прах. Теперь, вероятно, со старостью обзавелась мудростью. Луис Менанд, профессор из Гарварда пишет: «Серьезнейший вопрос: как объяснить, что то, чем занимаются гуманитарии, важно для всего общества, для всех без исключения. Это трудно, очень трудно». Все это связано и с упадком веры в традиционную миссию гуманитарных дисциплин, — это упадок веры в объективные или, хотя бы, интерсубъективные стандарты для литературных и культурных оценок. Серл рассказывает, как, беседуя с профессоршей по Шекспиру, поинтересовался, что именно она преподает. И услышал: Шекспир был женоненавистник. Вот магистральная идея великой профессорши.
— Как мы знаем,постмодернизм убрал различия между высокой и массовой культурой.
— Само это различение теперь считается элитистским, а та идея, что одни произведения интеллектуально или эстетически лучше других, вызывает отвращение. Более того, одна кафедра английского языка и литературы даже потребовала у университетского начальства переменить ей название на «кафедру исследований текста». В основе данного требования, очевидно, лежит идея, что все произведения, в конечном счете, всего лишь тексты, и любой текст — такой же, как и прочие. Шекспир равен обычной макулатуре «женских» романов.
— Принцип определения чего-либо сводится к политкорректности: что более политкорректно, что менее политкорректно. Я, кстати сказать, вовсе не считаю вредной сам принцип социального лицемерия, по-моему, это и есть цивилизация. Но в Академии политкорректность бывает убийственной.
— Мы касаемся здесь еще одного важного вопроса: вопроса групповой (или стадной) принадлежности. Джон Сёрл считает, что нынешняя идея состоит не в том, что вы должны преодолеть случайности среды, которые вы принесли с собой в университет, а скорее в том, что образование должно укрепить вас в вашей расовой, этнической или половой идентичности и что каждая группа — или, по крайней мере, каждая «угнетенная» в прошлом группа — должна быть представлена в гуманитарных программах именно в качестве группы.
— Картина не очень оптимистичная.
— Совсем печальная. Но вот Джон Сёрл, человек уже старый, дитя Великой депрессии, все-таки оптимистичен. Он влюблен в Америку и верит в нее, считая, что всякая трудность может обернуться плодотворным кризисом.
— И действительно, мы уже не раз говорили в этих передачах, что после 11 сентября 2001 года, самые кровожадные борцы с каноном притихли. Кажется, что сама западная культура, западная цивилизация, ощутив свою уязвимость, почувствовала необходимость вновь припасть к истокам, у которого стояли те самые Мертвые Белые Мужчины.