13 марта философу, культурологу и востоковеду Григорию Соломоновичу Померанцу исполнилось 90 лет. Он родился в Вильно (Вильнюсе) в 1918 году. Окончил отделение русской литературы Института истории, философии и литературы. В 1949 арестован по обвинению в антисоветской деятельности и реабилитирован после смерти Сталина. Автор книг «Открытость бездне. Встречи с Достоевским», «Лекции по философии истории», «Образы вечного», «Великие религии мира» (в соавторстве с женой Зинаидой Миркиной) и других.
В начале февраля в литературном клубе «Билингва» Григорий Соломонович Померанц прочел лекцию «Возникновение и становление личности». Григорий Соломонович Померанц начал со слов, что первый шаг к личности — это выход из толпы, которая поддается скоротечным влечениям и лозунгам, а заканчивается тогда, когда сливается с этой толпой. Век личностей возможен тогда, когда жизнь неустойчива, продолжал он и рассказал о себе, о становлении своего характера, о системе, которую приходилось терпеть, об увлечении Шекспиром и Стендалем, о пути к внутренней гармонии и грехе как потере контакта с собственной глубиной.
«Мне было восемнадцать, я заканчивал школу и должен был написать сочинение на тему "Кем быть?" — говорит Григорий Померанц. — Я с первого шага отбросил то, что мне следовало делать, то есть выбрать свое место в сложившейся системе. Начиналось у меня, я помню, со слов: "В детстве я хотел быть извозчиком, а потом — солдатом". А кончалось словами: "Я хочу быть самим собой". И выбрал для дальнейшей учебы институт истории, философии и литературы. Одной литературы мне не хватало, стал обращаться и к живописи. В 1937 году Музей нового западного искусства, где сейчас Академия художеств, на Пречистенке, был для меня чем-то вроде храма, где я каждую неделю проводил часы, отмываясь от того потока грязи, который лился на меня на комсомольских собраниях, — исключительно по одному вопросу: о притуплении и о потере политической бдительности. В музее можно было стоять часами около картин. И сперва я понимал только Нуара. Потом я почувствовал интерес к Клоду Моне и научился смотреть на всех остальных импрессионистов, находить своеобразный художественный язык, то духовное содержание, которое художник пытался высказать. Я потом нашел путь и к искусствам, которые были за полем моего внимания. Музыкальным впечатлением, потрясшим меня, было лагерное. Меня потрясли сперва белые ночи, но кончилось лето, была тьма. И тут единственным просветом была музыка, которую тогда часто передавали по радио, Чайковского, довольно часто давали его симфонии. И вот при тридцатипятиградусном морозе по зоне, где все сидели в бараках и никто не высовывался, два меломана, один из них я, бродили между бараками и прослушивали целую симфонию с начала до конца».
Григорий Соломонович Померанц закончил свою лекцию словами, что о личности можно говорить, если человек дошел до какого-то уровня своего сознания, где он уже не остается рабом поверхностных впечатлений и нужд. Рассуждая о личности, Григорий Соломонович часто обращается к своей жене, поэту Зинаиде Александровне Миркиной, духовный опыт которой считает глубже своего.