Иван Толстой: Разговор о новом, о прошедшем, о любимом. Мой собеседник в московской студии – Андрей Гаврилов. О культуре на два голоса. Здравствуйте, Андрей!
Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!
Иван Толстой: В программе:
Политкорректность и неполиткорректность по-британски,
Фантазии и изобретения инженера Лакоста,
Десять лет единственному русскому ежемесячному литературному журналу в Европе.
И – музыка. Андрей, что мы будем слушать сегодня?
Андрей Гаврилов: Сегодня мы будем слушать музыку американского ныне, а в прошлом российского, санкт-петербургского музыканта, контрабасиста Руслана Хаина. Это его первый авторский альбом.
Иван Толстой: Десять лет назад во Франкфурте-на-Майне вышел первый номер журнала «Литературный европеец». Прошло десять лет, а журнал так и остается единственным в Европе ежемесячным литературным журналом на русском языке. Все это время его бессменно возглавляет Владимир Батшев. Мы пригласили Владимира Семеновича к разговору. Прежде всего, поздравляю с юбилеем!
Владимир Батшев: Спасибо!
Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, как начиналось и к чему, в результате, пришло.
Владимир Батшев: В 1998 году, как вы помните, вместе с группой единомышленников я создал в Германии Союз русских писателей. Вы об этом, кстати, сообщили 10 лет назад в одной из передач. Тогда же был создан и орган Союза писателей, потому что какой союз, какая организация без своего печатного органа? Он до сих пор выходит. Это журнал «Литературный европеец», сейчас ему исполнилось ровно 10 лет, и он выходит все эти 10 лет без перерыва, каждый месяц. Вышло уже 125 номеров. Живет он сугубо на членские взносы и подписку. Никаких дотаций за 10 лет журнал не получал ни от государства, ни от частных лиц. К сожалению, по этой причине у нас нет денег на гонорары авторам. Но, такова судьба, вероятно, сейчас многих литературных журналов. Журнал посвящен современному литературному процессу, в основном, зарубежному, потому что журнал-то все-таки эмигрантский, а не отечественный. Несколько лет назад у нас появилась потребность расширить журнал, но вместо расширения мы создали новый журнал - «Мосты». Он выходит раз в квартал. Это большой, толстый журнал, в нем около 400 страниц, и он печатает более крупные произведения: романы, исторические исследования, эссе, большие критические обзоры. Вот такая предыстория того, что сейчас происходит.
Иван Толстой: Кто участники, если можно, поименно, «Мостов» и «Литературного европейца»?
Владимир Батшев: В основном, журнал «Литературный европеец» объединяет на своих страницах авторов из Европы, хотя там бывают и авторы из Австралии и США. В основном, это европейские авторы. Из наиболее известных авторов европейских я бы назвал Леонида Борича, Игоря Гергенредера, Андрея Кучаева, Бориса Майнаева. А из авторов других стран я бы назвал Николая Бокова, покойного Юрия Дружникова, Евсея Цейтлина и многих других. За 10 лет в «Литературном европейце» опубликовано более 350 авторов.
Иван Толстой: Владимир Семенович, можно ли говорить о каком-то направлении, о вашей редакторской установке?
Владимир Батшев: Моя редакторская установка – печатать, в первую очередь, авторов, которые живут не в России. Мы российских авторов почти не печатаем. Если печатаем, то очень редко, только наших корреспондентов. Во-вторых, мы специально хотели занять то место, которое занимали долгое время русские зарубежные журналы, которые ушли отсюда, - «Грани», «Континент», журнал «Время и мы». И если вы помните, то вы сами печатались в одном из первых номеров «Литературного европейца».
Иван Толстой: Да, но мне немножко непонятна вот эта установка на такую Атлантиду, почему намеренное прорытие такого рва между авторами из метрополии и изгнания? Разве не существует такого наложения интересов и в одну сторону, и в другую? Разве люди, живущие в Европе, не могут быть по своему сознанию или стилю чисто российскими, и наоборот?
Владимир Батшев: Не могут. Они живут здесь, а не там. Они специально уезжали оттуда. А, на мой взгляд, если уж они уехали, а они уехали всем своим состоянием, не только физически, но и духовно, почему они должны разделять? Публикуйся в российском журнале, раз ты разделяешь те же позиции, которые разделяет тамошний журнал. А те все журналы, в основном, ангажированные, они получают все субсидии на печать от государства, значит, они уже не могут, в силу своей финансовой зависимости, выступать против каких-то идеологических устремлений, которые проповедует государство, в котором они издаются. О какой-то независимости и самостоятельности российских литературных журналов говорить просто смешно.
Иван Толстой: То есть вы позиционируетесь как издание, в котором заведомо нет установок, или установка на отсутствие установки и есть единственная установка?
Владимир Батшев: Если вам так удобно – считайте так. Я считаю, что наши журналы - это журналы русской эмиграции, а не авторов, живущих в России, и не авторов, которые живут здесь, а публикуются по ту сторону. Достаточно много таких авторов, которые в силу различных причин живут здесь, а печатаются в России. Например, тот же Кунин. Это не наши авторы, они не могут быть нашими авторами.
Иван Толстой: То есть, не могут быть даже теоретически?
Владимир Батшев: Могут, конечно, быть. Есть у нас, например, среди наших авторов, Борис Хазанов, Владимир Порудоминский - старшейший наш автор, будем тут праздновать его юбилей - 80 лет. У него книги выходят и в России, и здесь, но это не значит, что мы его причисляем к авторам, которые живут в России, к российскому литературному истеблишменту.
Иван Толстой: Владимир Семенович, то есть получается, что существует некая эмигрантская позиция. Можно ли попросить вас сформулировать ее основные положения.
Владимир Батшев: Я считаю, что это ее независимость от каких бы то ни было идеологических, политических и финансовых установок, которые приняты в России.
Иван Толстой: Как вы относитесь к тому распространенному тезису, что у эмиграции нет будущего, нет второго поколения?
Владимир Батшев: Смешно говорить об этом. Откуда же взялись те триста авторов, которые у меня печатаются?
Иван Толстой: Но, может быть, это первое поколение эмиграции - они же сами эмигрировали, как, собственно говоря, и вы?
Владимир Батшев: Совершенно верно. Но какое же я поколение? Я же не эмигрантское дитя.
Иван Толстой: Я имею в виду, что дети эмигрантов не продолжают культурную традицию или линию, которую имели их отцы, в отличие от того, что происходит в России – дети тоже могут идти по тому же пути.
Владимир Батшев: Я сторонник той теории, что дети очень редко повторяют своих родителей.
Иван Толстой: Скажите, что в истории русской эмиграции, которую вы хорошо знаете и любите, осталось наиболее живым, наиболее продуктивным и плодоносящим из прежней эмиграции, я имею в виду?
Владимир Батшев: Для меня лично это жизнь Ивана Алексеевича Бунина. Я всегда с большим пиететом относился к Бунину, и меня всегда потрясало то, что нобелевский лауреат, один из лучших российских писателей умер на старых, рваных простынях, в бедности и полузабытый, но не пошел на поклон той власти, против которой он всегда выступал.
Иван Толстой: Вокруг ваших журналов, вокруг таких двух стержней, «Мостов» и «Литературного европейца», выстроилось целое ожерелье отдельных изданий, книжек. Могли бы вы рассказать хотя бы о некоторых, важнейших из них?
Владимир Батшев: Мы выпустили много книг, потому что с самого начала было ясно, что кроме журнала придется выпускать книги. Кроме своих книжек, вы их знаете, они известны, они премированы, не в России, кстати, а именно за ее пределами, потому что мои книги, в частности, тот же «Власов» не входит ни в какие параметры российских изданий, я еще назову такие интересные книги, как «Литературные автобиографии современных русских зарубежных писателей». Эта книга собрала 50 авторов, потом пришла идея продолжить такой сборник и он, наверное, сейчас будет издан. Потом вышел библиографический справочник «Писатели русской эмиграции. Германия, 1921-2008». Там собраны данные о писателях эмиграции с самого начала, с Первой эмиграции.
А из других книг я могу сказать, что у нас недавно вышла книжка бывшего ленинградского писателя, ныне живущего в Ганновере, Леонида Борича «Минувшие дни» – это его избранные повести и рассказы. Потом хорошая вышла книжка парижского поэта Виталия Амурского « Tempora mea », книга исторических исследований Владимира Белоусова «Диаспора - родина евреев» и многие другие. Мы выпускаем 2-3 книги в месяц, кроме журналов.
Иван Толстой: Как вы относитесь к вашим коллегам, которые живут в Мюнхене и издают свою периодику там, я имею в виду, прежде всего, журнал «Зарубежные записки».
Владимир Батшев: Если мне память не изменяет, он выходит в городе Дортмунде. Журнал, который в первом номере объявляет, что он благодарит за финансовую поддержку генерального консула в земле Северный Рейн - Вестфалия, уже не может у меня вызывать ничего хорошего, хотя потом редакция открещивалась от этого, но все-таки слово было сказано.
Иван Толстой: Все-таки советская власть для вас до сих пор жива?
Владимир Батшев: А что? Она для других, что ли, умерла, если мы живем здесь, а не там, и если до сих пор нас там называют предателями и всеми прочими? Я знаю массу примеров, когда российские издатели отвечали нашим писателям: «А вы все предатели!».
Иван Толстой: Это сейчас?
Владимир Батшев: Это все сегодняшний день. Вы почитайте в интернете, что пишут про наших авторов.
Иван Толстой: Что самое интересное вы заготовили для читателей на осень, на зиму, на ближайшие месяцы?
Владимир Батшев: Сейчас мы закончили печать романа известного американского писателя Игоря Ефимова про Джефферсона. Раньше это нигде не было издано. Сейчас мы начинаем печать романа Андрея Кучаева «Месть Маргариты». Первую часть - «Маэстро и Маргарита» - мы напечатали. Потом мы печатаем цикл документальных очерков нью-йоркского журналиста Владимира Крыловского «Тайно приговоренные». Это о тех людях, которые были убиты по тайным приказам КГБ в советское время, и много других материалов. Читаете наши журналы.
Иван Толстой: Вы имеете в виду, убиты за границей?
Владимир Батшев: Нет, и в России тоже.
Иван Толстой: Болезненный вопрос для всякого издателя - это дистрибуция. Каковы тиражи, как вы умудряетесь распространять книги и журналы?
Владимир Батшев: У нас подписчики. Мы благодарны нашим подписчикам, различным книжным фирмам, которые стоят посредниками между нами, книжными магазинами, университетами и библиотеками. Только так и держимся.
Иван Толстой: На автомобиле какой марки выездите?
Владимир Батшев: Да что вы! Я езжу на велосипеде.
Иван Толстой: Небось, очень дорогом?
Андрей, на что за последние дни набрел ваш вооруженный и невооруженный глаз?
Андрей Гаврилов: Трудно сказать, потому что все забивает грустная новость о кончине Нонны Мордюковой. Я думаю, что уже и на нашей радиостанции, и на всех других откликнулись на это и киноведы, и режиссеры, и актеры, и коллеги. Это действительно большая потеря, потому что, с моей точки зрения, она была выдающейся актрисой, совершенно трагической в том плане, что как бы она могла развернуться, если бы она могла нормально работать. Я не хочу сказать, что ее зажимали или ей что-то диктовали, но просто та ситуация, в которой сформировался ее талант, вспомним 60-е, 70-е, 80-е годы, это, наверное, не лучшее время для расцвета такой самобытной и талантливой натуры, как Нонна Мордюкова. Хотя за один фильм «Комиссар» Аскольдова, который был снят, несмотря на все препоны, в котором она, по-моему, сыграла одну из своих самых лучших ролей, за один этот фильм можно снять и шляпу, и голову, и низко поклониться, и вспомнить эту выдающуюся актрису.
Но если не брать столь грустные новости, а они, к сожалению, неизбежны, и я не могу себе представить период времени - неделею, месяц или год - когда подобные новости не будут привлекать наше внимание, можно вспомнить совершенно другую вещь, а именно - юбилей. На прошлой неделе исполнилось 125 лет писателю, который уже упоминался в наших программах – Францу Кафке. Я думаю, что мы еще о нем будем говорить, и не раз, потому что мне страшно интересна тема, к которой мы всегда с вами невольно возвращаемся: авторская воля и желание читателей, потомков ознакомиться с тем, что автор написал. Был ли прав Макс Брод, сохранив его наследие, или он совершил преступление против последней воли человека - это тема отдельных разговоров. Но, так или иначе, исполняется 125 лет писателю, который написал, в частности, мой самый любимый рассказ «Верхом на ведре».
Иван Толстой: Андрей, что вы лично для себя запланировали в летней Москве, если вы остаетесь июль и август в городе?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, так быстро все меняется в летней Москве, я так люблю летнюю Москву за то, что здесь намного меньше народу, чуть-чуть меньше машин, длиннее вечера и возникают самые неожиданные вещи. Даже если они были когда-то объявлены, летом все потихонечку забывается, и вдруг ты смотришь направо и видишь грандиозную афишу «Фотографии Изабель Юппер». Да, конечно, ты знал, и все об этом писали, но вдруг тебе это так бросается в глаза. Разве можно на это не пойти? Или вдруг кто-то приехал на гастроли, и ты вспоминаешь, что, конечно, ты же читал об этом еще месяц назад. Я не могу сказать, на что я пойду. Я стараюсь не помнить, иначе это превратится в скучные осенние будни. Надо импровизировать.
Иван Толстой: А вы заготовили себе что-нибудь для спокойного чтения, неторопливого, из того, что выходило в течение года, а у вас все руки не доходили?
Андрей Гаврилов: Скорее, не для чтения. Я хочу познакомиться поближе с творчеством одного человека, музыканта, профессора, про которого я слышал, конечно, но на концертах которого, даже московских, к своему стыду, ни разу не был. Тем более, что интернет принес на прошлой неделе очередные новости, связанные с ним. Я имею в виду профессора Нантеррского университета Егора Резникова. Он потомок русских эмигрантов, что видно по его имени и фамилии, хотя имя пишется по-французски Iegor . Он занимается антропологической акустикой, антропологией музыки или музыки на протяжении веков. Дело в том, что очень мало кто задумывается над тем, что мы никогда не услышим, как же действительно играл Паганини, мы никогда не узнаем, что наигрывал Моцарт. Такое впечатление, что музыка вся родилась только с Эдисоном, а о том, что было до этого, мы можем только догадываться.
Так вот Егор Резников как раз занимается этим проблемами: как что звучало раньше, что слушали люди раньше, как они издавали звуки не в повседневной речи, а вот именно во время музицирования, и как это воспринималось современниками. Он выдвинул теорию, которая на прошлой неделе получила очередное блистательное подтверждение, о том, что для первобытных людей… (как мы воспринимаем первобытных людей - не совсем четвероногие обезьяны, мы смотрели, конечно, и фильм «Борьба за огонь», и читали книги, мы не воспринимаем их как чувствующих существ, мы думаем о том, что их чувственный опыт был намного в чем-то богаче нашего) - и вот Егор Резников сделал фантастическое открытие. Исследовав многочисленные наскальные изображения в пещерах, преимущественно европейских, насколько я помню, он пришел к выводу, что все рисунки, практически все рисунки, по крайней мере, подавляющая часть, сделаны именно там, где в пещере лучше акустика. Был даже проведен опыт, когда около одного из изображений мамонта был им произнесен какой-то звук, причем самый простой, что-то типа детского мычания, и вдруг эхо пещеры завибрировало и из отделенных темных уголков донеслось в ответ нечто, напоминающее рык или рев. То есть эти художники, которые оставили нам свои картины на стенах пещер, не только видели то, что они рисуют, они и слушали то, что они рисуют.
Иван Толстой: Был такой первобытный перформанс?
Андрей Гаврилов: Может, и так. Мне это представляется безумно интересным. Я полез в интернет, узнал, что Егор Резников раз в год дает концерты и мастер классы в Москве, убедился, к своему стыду, что невозможно успеть за всем, даже за всем уследить, и вот я хочу в летние месяцы, в оставшиеся летнее время послушать его компакт диски, которые выходили во Франции и в Италии, почитать его книги, его труды и поближе познакомиться с этим, судя по всему, совершенно замечательным человеком.
Иван Толстой: Проблема политкорректности и не политкорректности волнует многих в мире. Кто-то выступает за, кто-то выступает против, и в последнее время все больше раздаются голоса критиков, требующих откатить немножко назад, говорят о том, что слишком далеко зашло человечество в выражении своего повышенного выражения тем кругам, тем слоям, тем сегментам населения земного шара, которые, якобы, нуждаются в особо чутком к себе отношении. Конечно, нуждаются в таком чутком отношении все, но не стоит заходить слишком далеко и перегибать палку. Как это происходит в Британии, рассказывает наш корреспондент Джерри Миллер.
Джерри Миллер: Термин «политкорректность» вошёл в обиход на Западе в 70-ые и 80-ые годы в значении «крайняя осторожность в словах и поступках с целью не задеть политическую чувствительность других людей». Под «другими людьми» подразумевались представители религиозных, этнических и сексуальных меньшинств, а также женщины – короче: все, кого столетиями обижали, унижали и эксплуатировали так называемые «бородатые белые мужчины». Вскоре всё прогрессивное человечество приняло термин «политкорректность» на вооружение. Но что делать, если эти «другие люди» задевают чувства «белых бородатых» ? Если эксплуатируют политкорректность? Что если политкорректность идёт вразрез со здравым смыслом, граничит с абсурдом? Как в том анекдоте: «В Америке в шахматах первый ход делают чёрные». Разгул «либерального фашизма», как его называет один мой знакомый, пока безграничен. И в Великобритании это можно наблюдать на каждом шагу.
К примеру, политкорректность ни в коем случае не распространяется на курильщиков. (Попутно заметим, что я не курю.) Их права личности может нарушать любой. В Соединённом королевстве запрет на курение в общественных местах вступил в силу ровно год тому назад. Тогда один из владельцев британских пивных-пабов, чтобы удержать клиентов курильщиков, объявил свой паб посольством одного из Антильских островов. МИД Великобритании произвёл официальную проверку и выяснил, что остров необитаемый. Пабо-владельцу пришло официальное письмо с уведомлением, что британская дипломатия его миссию не признаёт. Добавим, что с момента вступления в силу запрета, традиционные английские пабы - важнейшие национальные институты – стали закрываться один за другим, люди всё больше предпочитают пить пиво, общаться и... курить у себя дома.
На пачках сигарет название марки теперь уже не разглядишь, всё залеплено устрашающими наклейками типа «Курение смертельно вредно!», «Вы травите не только себя, но и других», «Курящая беременная женщина произведёт на свет инвалида!». Несколько лет назад какой-то предприниматель с чувством юмора наладил выпуск сигарет марки «Смерть», на пачке на чёрном фоне были изображены череп и кости. Выпускалась также марка с пониженным содержанием никотина под названием «Белая смерть». Однако эта табачная фирма через пару лет закрылась: политкорректность юмора не терпит.
Или взять хотя бы равноправие женщин. Соединённое королевство – одна из самых продвинутых стран в вопросе эмансипации женщин. Женщина здесь уже 56 лет – глава государства – Елизавета Вторая Виндзорская. Один из первых случаев в истории, когда женщина стала премьер-министром – тоже здесь – Маргарет Тэтчер. Да, вот и сегодня, половина министров в правительстве Гордона Брауна, в том числе министр внутренних дел – Джеки Смит – принадлежит, как говорили до «политкорректности», к слабому полу. В этом году на Уимблдонском турнире впервые в истории сравнялись первые призы в мужском и женском одиночном разрядах – это при том, что мужской финальный матч привлекает гораздо больше внимания, чем женский, а кроме того мужчинам приходится играть матчи из пяти сетов, а не из трёх, как женщинам - работать, так сказать, гораздо больше. Чем не дискриминация мужчин? В мои редкие приезды в Москву я с удивлением убеждаюсь, что разучился открывать перед дамами дверь и подавать пальто. Разучился быть галантным, джентльменом. Потому что на туманном Альбионе дамы от мужчин этого не ждут, а ждут крепкого рукопожатия. Правда, как и в других странах, им тут приходится рожать детей, но в прессе непрерывно звучат жалобы, что это подрывает конкурентоспособность женщин в соперничестве с мужчинами. Пока эту проблему решить не удалось, но поиски, видимо, продолжаются. В Британской профессиональной армии женщины служат наравне с мужчинами во всех родах войск, с год назад первая из них – шотландка Мойра Кембелл – впервые за 500-от лет получила даже титул королевского стражника – он же beefeater - в главной лондонской крепости Тауэре. И вот совсем недавно первая женщина примкнула к печальному списку примерно 100 британских военнослужащих погибших в боях в Афганистане. Все газеты опубликовали на первых полосах двухгодовой давности свадебные фотографии трагически погибшей красивой и женственной, а не мужиковатой, как многие военные дамы, капитана Сэры Брайн. Естественно, ни у кого не возник вопрос о том, почему в довольно спокойные времена эта молодая женщина вместо того, чтобы растить детей у семейного очага, разъезжала на танке по далёкой негостеприимной стране и косила из пулемёта моджахедов. Если все равны, то почему именно её гибели, а не ста её собратьям по оружию мужского пола уделено столько сентиментального внимания прессы?
К слову, об Афганистане. Великобритания всегда была раем для всех гонимых и преследуемых. Так здесь оказались в своё время и Маркс, и Ленин, а ныне Березовский. На британский берег накатывали волны гонимых - и французских гугенотов, и восточноевропейских евреев... Гуманизм без границ – вот черта английского национального характера, которой, к сожалению, злоупотребляли и злоупотребляют. К примеру, ныне британцы дают политическое убежище моджахедам. Ну, как же, если их отослать обратно, их же там, в Афганистане, могут убить... добавим, наши английские ребята. Британцы не могут послать человека, будь он даже врагом страны, на верную смерть.
Ислам ныне – не тронь. В аэропортах людей мусульманской внешности проверять опасаются, ну, как же, это нарушение прав человека. Нельзя человека унижать только потому, что он исповедует магометанство. Недавно один подозреваемый в терроризме удрал из Англии на самолете, пройдя в аэропорту все проверки в наряде женщины ислама – в парандже, закрывающей все тело.
Расизм – другая больная для политкорректности тема. Совсем недавно один полицейский, британец индийского происхождения, судился со Скотланд Ярдом, лондонской полицией, из-за расовой дискриминации на работе и отсудил 250 тысяч фунтов стерлингов. Он вернулся на службу и тут же снова подал в суд на начальство - якобы, его карьеру на расовой почве искусственно тормозят. А у лондонской полиции, кстати, не хватает ресурсов на простые расследования, средний класс воем воет, что его, якобы, полиция предала, занимается только поножовщиной и перестрелками в неблагополучных лондонских районах. Попутно вспоминается другой случай, происшедший пару лет назад, когда на пост комиссара полиции– высший пост! - графства Кембридшир назначили полицейского родом из Нигерии. Вскоре выяснилось, что он находится на британской земле незаконно - нелегальный иммигрант.
Самая большая ныне волна иммиграции, а точнее трудовой миграции в Соединённое королевство – из Польши. По официальным данным, в стране сейчас проживает миллион поляков, по неофициальным – миллион только в Лондоне. Если прогуляться по лондонским магазинам и ресторанам, то вполне может создаться впечатление, что вся польская молодежь перебралась на туманный Альбион, половина продавцов и официантов говорит по-польски. И никто иной, как поляки, сегодня зачастую становятся в Великобритании жертвами расовой дискриминации! Пресса сообщает, что группы подростков из пакистанских семей громят общежития польской молодёжи. Ну, конечно, политкорректность на польских рабочих не распространяется, они же белые и исповедуют христианство! То есть не попадают под определение обижаемого меньшинства. Но обо всем этом надо говорить шепотом, как в старые добрые советские времена - на кухне, на лондонской кухне.
Иван Толстой: Андрей, а по вашим наблюдениям в российской жизни есть какие-то проявления политкорректности?
Андрей Гаврилов: В российской жизни, конечно, есть проявления политкорректности, но они только проявления. Vне кажется, что политкорректность пока еще настолько искусственная на этой почве и наш язык настолько еще не привык к тому, что некоторые слова и выражения, может быть, не стоит говорить из соображений, которые мы называем политкорректностью. Кстати, это видно и на примере нашего корреспондента, который, отдадим должное его язвительности и сарказму, тем не менее, совершенно искренне говорит, что беременная женщина, курящая, может родить инвалида. Не задумываюсь над тем, что слово «инвалид», если разобраться, одно из самых оскорбительных слов в русском языке, поскольку оно означает не годный, не подходящий, не годящийся и так далее - invalid . Наверное, слову «инвалид» не место в языке. Честно говоря, я ждал, что даже на моей жизни оно постепенно сойдет на нет. Главное, чтобы оно привело за собой то, что не стыдно произносить. А то я недавно ехал по улице и увидел огромную перетяжку, рекламный плакат, где анонсировались какие-то спортивные соревнования «среди ампутантов». Я даже сначала не понял, что имеется в виду, а когда понял, мне так стало стыдно за великий и могучий русский язык, который породил вот это чудовище.
В то время как есть перегибы в другую сторону в других странах. Я не знаю, сохранилось ли это сейчас в английском языке, для этого нужно быть внутри культуры, но я помню, как появилось слово porg . Это сокращение от «люди ограниченного роста». Так в Англии пытались заменить слова «лилипут» и «карлик». Не знаю, есть ли это слово сейчас, но мне кажется, что попытка хороша, а вот появление слова «ампутант» - плохо.
Иван Толстой: Z полностью с вами согласен, «ампутант» - это нечто чудовищное. Но ведь омерзительна и лицемерная политкорректность, которая требует вместо слова «инвалид» говорить «альтернативно одаренный».
Андрей Гаврилов: «Альтернативно одаренный» - замечательное выражение. Вот вы - альтернативно одаренный певец, а я - альтернативно одаренный танцор. Вот у нас с вами альтернатива по отношению друг другу. Выражение, конечно, безумно неудачное. Но не кажется ли вам, что если попытаться заставить людей уступать место старикам и беременным женщинам в общественном транспорте, то первое время это будет искусственно, внатуг, и все будут чертыхаться в пол голоса, но со временем это войдет в привычку. На моих глазах одна из газет, я, к сожалению, не помню, какая, попробовала внедрить привычку, и им это удалось. Был проделан эксперимент: «Выходя из метро - придержите дверь». Поскольку двери в большинстве станций московского метро очень тяжелые, а от сквозняка они распахиваются, то они могут не то, что ударить, а могут убить кого-нибудь. И вот газета провела эксперимент лет 20 назад. Попробуйте придержать дверь, выходя. Вы не поверите, но сейчас подавляющее большинство пассажиров метро придерживает двери. Если так можно было сделать с поступком, то, наверное, так можно сделать и со словами. Я не предлагаю придумать слово вместо «инвалид» и ввести его законодательно. Но я за то, чтобы постепенно общая атмосфера в обществе привела к тому, что слово, означающее, повторяю, не действенный, негодный, нехороший, постепенно сошло на нет.
Иван Толстой: В Париже на стадионе Роллан Гаррос открылась выставка, приуроченная к очередному дню рождения Ренэ Лакоста, великого французского теннисиста, инженера и новатора. В прошлую среду, 2-го июля, ему бы исполнилось 104 года. Рассказывает наша американская корреспондентка в Париже Эммелайн Кардозо:
Эммелайн Кардозо: Ренэ Лакост изначально прославился как член легендарной четверки французских теннисистов, прозванных Четырьмя Мушкетерами: их звали Жан Боротра, Жак Брюньон и Анри Коше, Лакост был четвертым. С середины двадцатых годов по начало тридцатых Мушкетеры доминировали в мире тенниса, выиграв три Чемпионата Америки, шесть Уимблдонов подряд и одиннадцать Чемпионатов Франции. С 1927-го по 1932-й год они шесть раз кряду завоевывали Кубок Дэвиса. Значение их побед было невероятным в глазах французской публики, которая была пронизана патриотическим духом после победы в Первой мировой войне. Туберкулез – также распространенная болезнь того времени - дважды заставлял Ренэ Лакоста уходить из спорта: первый раз, временно, в 1929-м, и окончательно в 1932-м, после того как он последний раз возглавил команду Франции.
Однако, покинув корт, Лакост сделал больше для развития спорта, чем кто-либо другой. Ещё выступая на корте, он догадался обмотать ручку своей ракетки бинтом, чтобы избежать излишнего скольжения. Вскоре после этого очередное его нововведение стало нормой для спортсменов: рубашка поло с короткими рукавами, сшитая из специального гигроскопичного материала. В 1923-м году Лакост поспорил с приятелем, что выиграет определенный матч на Кубке Дэвиса. На кон был поставлен чемодан из крокодиловой кожи. Лакост матч выиграл и вместе с чемоданом получил кличку «Крокодил». Десять лет спустя, когда он наладил конвейерный выпуск рубашек-поло, крокодильчик «Лакост» был выбран символом компании. И до сих пор он является одним из самых узнаваемых брэндов в мире.
В 1963-м году Ренэ Лакост произвел сенсацию, подарив миру первую металлическую ракетку. Помимо своей легкости, она также поразила игроков виртуозными изгибами рамы и техникой, с помощью которой были натянуты струны. Когда Лакосту исполнилось 85, его с остальными Мушкетерами ввели в символический Зал Славы тенниса. На церемонии он представил очередную модель ракетки, а два года спустя с её помощью молодой теннисист Ги Форже выиграл Кубок Дэвиса в одиночном и парном разрядах, тем самым обеспечив высшую награду французской команде.
Все эти изобретения и курьезы сейчас экспонируются в выставочном зале стадиона Роллан Гаррос. Я даже обошла тайком ограждение и подержала в руках первую металлическую ракетку – она действительно невероятно легка. В придачу к этим уникальным экспонатам посетители также увидят несколько кассет интервью с Лакостом и его близкими, множество старых фотографий, а также альбомы, которые умерший в 1996-м году теннисист готовил для своих внуков.
Современники, знавшие Лакоста не только как игрока и новатора, согласны, что помимо своих многочисленных достижений, он, прежде всего, был предан самим игрокам. Будучи президентом Французской Теннисной Федерации, он постоянно боролся за развитие спорта и за улучшение условий, в которых предстояло играть его подопечным. В годы Второй мировой войны, когда правительство Виши обошло стороной его Федерацию при составлении спортивного бюджета, он как-то пришел на Роллан Гаррос и спокойно начал выбивать мячи за пределы стадиона. На вопросительные взгляды изумленных игроков он улыбнулся и сказал: «Придется заказать мячи получше!»
Андрей Гаврилов: Это очень интересно. Честно говоря, для меня «Лакост» - это всегда была надпись на рубашках, майках или футболках. Я не знал, что его одаренность распространялась так широко. Но мне это напомнило то, что я однажды шел по улицам Венеции и увидел объявление, что в одной из церквей выставка Леонардо да Винчи, и уже привыкнув к тому, что в венецианских церквах висят портреты самых великих мастеров, я зашел туда, думая увидеть нечто похожее. Можете представить себе мое ошеломление, когда вместо этого (я просто невнимательно прочел плакат перед входом на выставку) я увидел экспозицию изобретений Леонардо да Винчи или, вернее, макетов, сделанных по его чертежам. Да, мы все знаем, что он изобрел танк, водолазный костюм, вертолет или, по крайней мере, приблизился к этому изобретению, но увидеть все это в действии, пусть даже в уменьшенном размере, увидеть, как движется микроскопический танк, увидеть какие-то шестерни, которые, оказывается, тоже его рук дело, увидеть макеты мостов, которые до сих пор еще толком не построены (по-моему, первый мост будет построен только в будущем году) - это, конечно, произвело ошеломляющее впечатление. Я не думаю, что Лакост - это Леонардо да Винчи нашего времени, но как интересно увидеть известного человека с какой-то другой, неожиданной стороны.
Иван Толстой: Андрей, а теперь ваша персональная рубрика, где вы можете подробнее познакомить нас с сегодняшним музыкантом.
Андрей Гаврилов: Сегодня мы слушаем музыку Руслана Хаина. Руслан Хаин - контрабасист из Санкт-Петербурга, который учился в Петербургской консерватории и в 1999 году покинул берега Невы для того, чтобы обосноваться в Нью-Йорке. Он к этому времени уже фанатически полюбил джаз и уже прошел неплохую джазовую школу в Питере. Он играл у Геннадия Гольштейна. (Я вдруг подумал, что каждый раз, когда мы говорим про каких-то питерских музыкантов, мы упоминаем имя этого, без сомнения, великого санкт-петербургского музыканта. Очевидно, о нем нужно будет как-нибудь поговорить отдельно, потому что мало кто оказал такое влияние не только на какую-то конкретную джазовую школу, но и целиком на все джазовое направление страны).
Учась в Консерватории, Руслан Хаин почти случайно услышал записи Каунта Бейси, Дюка Эллингтона, Эллы Фицджеральд. Как ни странно, ему было около 17 лет, когда он впервые их услышал, что, в общем, скажем прямо, в наше время довольно поздно. Став фанатиком джаза и поняв, что лучше всего джаз играть именно там, где он зародился, Руслан переехал в Нью-Йорк и скоро уже выступал по нью-йоркским клубам « Smoke », « Swing 46», «Fat Cat» и другим. В настоящее время он регулярно выступает с квинтетом и биг-бендом Валерия Пономарева, который также живет в Нью-Йорке, играет с такими известными американскими музыкантами как Джимми Кобб, Хэнк Джонс, Фрэнк Уэсс и другими. В его активе даже запись с великим Кларком Терри. Это действительно событие для любого джазового музыканта. Недавно вышел его первый авторский альбом, который называется Tie it in , и мы сейчас послушаем композицию, которая называется « Queen - Cident ». Я не возьмусь перевести это название, потому что явно это что-то личное, связанное с персональной историей человека. Все попытки перевести это как «Инцидент с королевой» или «Случай в Квинсе», наверное, возможны, но наверняка далеки от истины. Это классический джазовый секстет. Йоши Оказаки - на трубе, Дмитрий Модербахер - на саксофоне, Джош Браун - тромбон, Ричард Клементс - фортепьяно, Фил Стюарт - ударные, и Руслан Хаин - контрабас и он же – автор-композитор этой пьесы.